— Бедный ребенок, — сказала Элен, когда Прескотт закрыла дверь. — Что с ней теперь будет? И как насчет Анхелы?
— Я договорилась, чтобы Анхелу положили в одну из частных клиник, где за ней будет прекрасный уход. Таким образом, Элен, не привлекая полиции, мы сможем избежать огласки этого несчастного случая в газетах.
— О, я вам так благодарна.
Так как два ее жильца недавно угнали машину, ей совершенно не хотелось иметь дело с полицией, хотя у нее появилось смутное подозрение: почему пресса могла заинтересоваться такой, как Анхела?
— Кстати, ты никому не говорила об этом?
— Здесь нет больше никого. Я не знаю никого из ее семьи... или друзей. Где-то есть отец ребенка, но я не знаю его адреса, чтобы связаться с ним.
— Ты когда-нибудь его встречала?
— Да, я много раз видела, как он приходил, но всегда по ночам и...
Она замолчала, не желая раскрывать своей привычки рассматривать в окно каждого, кто приходит и уходит.
— Он не появлялся уже около... кажется, двух лет. Я полагала, что они поссорились. Вы не знаете, где он?
— Он умер два года назад, Элен, — проговорила Прескотт трагическим голосом. — Убит во Вьетнаме.
— Хей, что за оказия! — она покачала головой, тряхнув своей кудрявой шапкой. — Но она же всегда говорила, что он вернется к ней.
— Я знаю, — лицо Прескотт приняло печальный вид. — Она всегда отказывалась признавать его смерть. Она до сих пор говорит о нем в настоящем времени и как о живом.
— И Лорис также. Только вчера она рассказывала мне, что ездила к папе.
Прескотт повесила свою сумку-кошелек на плечо.
— А она не говорила, кто ее папа или куда они ездили к нему?
Элен потребовалось время, чтобы обдумать.
— Нет, я просто спросила, почему она так празднично одета, а она ответила, что мама брала ее с собой на встречу с папой.
— Боюсь, что это было одно из заблуждений Анхелы.
Элен заморгала, пытаясь понять происходящее.
— Но я видела, как за ними приезжал большой лимузин с шофером.
— Серо-перламутровый «роллс-ройс»?
— Да, настоящий буржуйский кабриолет.
Прескотт понимающе улыбнулась.
— Это я присылала лимузин, Элен. Они провели день со мной на моей вилле. Я думала, что смена обстановки поможет Анхеле — последнее время, когда я разговаривала с ней по телефону, у нее была такая депрессия. Но каким-то образом она убедила себя, что это он зовет, а не я. Я пыталась ей доказать, что пришло время повернуться лицом к правде, что ее поведение вредит ребенку, заставляя верить, что отец жив, — она опять приняла печальный вид. — Она очень расстроилась. Я не могла предположить, что наш разговор приведет к таким последствиям.
— Хей, не возлагайте на себя всю вину. Она уже давно периодически впадает в «даун».
— Не знаю, как тебя благодарить, Элен, за твою доброту и понимание.
Расстегнув внешний карман своей записной книжки, Прескотт достала обычный белый конверт. Перед тем как ехать к Анхеле, она взяла тысячу долларов из кассы Картера, предназначенной для непредвиденных случаев, когда необходимо дать взятку. Она вытащила пять банкнот достоинством в сотню долларов каждая — сумма, которая, она была уверена, будет достаточной, чтобы гарантировать благодарность хиппи, не вызывая у нее подозрений.
— Пожалуйста, прими этот маленький подарок в знак моей благодарности.
— Ни за что!
Элен побледнела и посмотрела на деньги с презрением.
Прескотт не могла понять, к чему идет это новое поколение, но настаивать не стала.
— С твоей стороны это очень благородно. А если бы я тебя попросила еще об одной услуге?
— Только скажите.
— «Скорая» приедет буквально через минуту. Ты не могла бы спуститься и подождать ее, чтобы потом проводить сюда?
— Конечно.
— А я за это время соберу один чемодан для Анхелы и другой для ребенка.
— О, бедная, маленькая девочка, — сердечно пожалела Элен. — Что с ней будет?
Мисс Прескотт успокаивающе улыбнулась.
— Я позабочусь о Лорис. Я знаю, что ее отец был бы не против моей опеки.
Сводчатый потолок и высокие арки в готическом стиле над дверьми и окнами вестибюля женского монастыря «Святое зачатие» потрясли и ошеломили Лорис. Тяжелые коричневые шторы на каждом окне закрывали ослепительное сентябрьское солнце. Постоянно беззвучно всплывали и выплывали фигуры, одетые в черное и с черным платком на голове. Лорис никогда не предполагала, что существует такая тишина, в которой она сейчас находилась.
Она не могла сказать, как долго уже сидит и ждет на деревянной скамейке, куда посадили ее и положили ее вещи. Это время, казалось, пропадало внутри этих массивных каменных стен Она только знала, что за этими дверьми, как раз напротив того места, где она сидит, сейчас решают, что с ней делать дальше, и то, что от нее никоим образом не зависело это решение.
Малышка ужасно соскучилась по маме.
Тот шок, когда, проснувшись утром, она обнаружила, что мама ушла, уже прошел, но чувство вины в том, что уснула, когда ее забирали, жило вместе с ней. Мисс Прескотт сказала, что мама заболела и должна была поехать в больницу, и Лорис знала, что и в этом тоже была ее вина. Слезы навертывались на глазах, но она поморгала и прогнала их назад. Мисс Прескотт сказала, что если она будет плакать или не слушаться, тогда мама никогда не выздоровеет и она ее никогда больше не увидит.
Заветная дверь через холл открылась, показалась мисс Прескотт, которая направилась к Лорис, чтобы сопровождать ее. Та без промедления послушалась.
— Это Главная мать, Лорис, — сказала она, входя вместе с ней в кабинет. — Она благосклонно согласилась, чтобы ты пожила здесь до тех пор, пока не поправится твоя мама.
Главная мать была красивой статной женщиной, если бы не отталкивающий вид ее суровой черной робы и жесткого белого апостольника. С каждым ее вдохом серебряное распятие на груди поднималось и отсвечивало так, что создавалось впечатление, будто Христос тоже дышит.
— Спасибо, — вежливо сказала Лорис, — но я не хочу...
— Ты будешь говорить тогда, когда тебе скажут, Касталди.
Тон Матери был твердым, но не резким. Это был голос человека, привыкшего говорить в аудитории, требующего полного внимания и уважения, согласно его положению. Она строго выговаривала Лорис, сидя за большим дубовым столом.
В отличие от вестибюля обстановка в ее кабинете была очень скромная, похожая на армейский барак. Действительно, Главная мать часто думала о монастыре как о духовной крепости с ней во главе, ведущей непримиримую борьбу с Дьяволом и его войском; последнее, как она считала, его проявление было в безбожной эре мини-юбок и рок-н-ролла.
Лорис неуютно переминалась с ноги на ногу под ясным, леденящим душу взглядом монахини, инстинктивно понимая, что, когда кто-то что-то делает не так, как сказала Главная мать, это вызывает у нее крайнее раздражение.
Монахиня была очень недовольна фривольным поведением ребенка и более чем напугана, узнав после расспросов, что Лорис совершенно не признавала католическую доктрину. Ее мать только приучала ее веровать в любящего Бога, который всегда отзывался на ее молитвы. Лорис ничего не знала о мучениках и святых, Дьяволе и его искушениях, или муках в огне преисподни. Несмотря на это, она решила, что душа, так нуждающаяся в искуплении, была знаком свыше, ответственностью, от которой нельзя уклониться. А заодно монастырь получит прибыль в пять тысяч долларов.
Она перевела взгляд на мисс Прескотт.
— Ее необходимо немедленно окрестить.
Ее тон не терпел возражений.
— Поступайте так, как считаете нужным.
Главная мать взяла серебряный колокольчик и позвонила в него. Не успела она положить колокольчик на место, как дверь в кабинет открылась и важно вошла монахиня.
— Это сестра Тереза. Она отвечает за детей первых и вторых классов.
Сестра Тереза ростом была не выше пяти футов и казалась очень широкой, однако ее движения были на удивление энергичными и проворными. Ее бледное, одутловатое лицо выдавалось вперед из апостольника, как поднимающееся тесто, и, казалось, что последний с трудом вмещает его. Тугие, накрахмаленные ленты врезались в его плоть и создавали впечатление постоянного нахмуренного взгляда и зловещего рта. У нее были темные глаза-бусинки, густые брови и маленькие усики.