Неспособная побороть свою врожденную стеснительность, Лорис уселась в уголке, ожидая, что может кто-нибудь пригласит ее поиграть. Когда компания второклассниц, которые долго шептались и хихикали в кружке, обратили на нее внимание, ее приподняла радость.
Сначала они ее долго разглядывали молча, осторожно, словно она была представителем другой планеты.
— Что это она здесь уселась? — спросила Дебби, курносая блондинка, высокую ширококостную девочку.
Из-за своего роста и агрессивного характера Мэри Элизабет Киган была заводилой компании. Ее волосы были такими же оранжевыми, как морковь. Того же цвета были ее короткие ресницы, из-за которых белки казались налитыми кровью. Когда сестра Тереза была рядом, ее манеры были очень благочестивыми. Но сейчас сестры Терезы не было, и рот Мэри Элизабет — такой маленький, каких Лорис не видела вовсе, — скривился в усмешке.
— Потому что мисс Высокомерие слишком хороша, чтобы играть с нами.
Она толкнула книгу с картинками, которую рассматривала Лорис.
— Только потому, что она обаятельная, очаровательная кошечка, она думает, что ей будет лучше, если она не станет с нами общаться. Не так ли?
Лорис была слишком расстроена и растеряна, чтобы защищаться от придирок старшей девочки и недружелюбного хихиканья остальных. Она не могла понять, что такое она им сделала, чтобы они возненавидели ее. Неужели это возможно, удивлялась она с горечью, что они смогли увидеть в ней отметину на руках Дьявола?
Сидя в одиночестве в другом углу, за всем наблюдала Патриция Шварц, круглолицая второклассница с каштановыми волосами, с массой веснушек и глазами цвета растаявшего шоколада, взгляд которых был намного старше ее возраста. Она знала из своего собственного опыта, что новая девочка проходит испытание.
Она была полуеврейкой, и ее родители были разведены. Поэтому она считалась школьным подкидышем. Ее первый год в монастыре был настоящей преисподней из-за того, что она стойко отказывалась подлизываться к девочкам или пытаться найти расположение у монахинь. Она смогла выжить только благодаря волшебному миру книг. В новой девочке было что-то такое — она выглядела такой потерянной, совсем беззащитной, что интуиция подсказывала Патриции встать на ее сторону и поддержать ее. Но она задушила в себе этот порыв.
Лорис буквально спас звонок, хотя Мэри Элизабет пообещала, что больше никогда не подойдет к ней. Быстро сложив свои учебники, девочки строем пошли в общую спальню. Сестра Тереза показала Лорис ритуал подготовки ко сну, затем прозвучал еще один звонок, и спальня окунулась в полную темноту.
Впервые в жизни Лорис поняла, что значило быть совсем одной в холодном бесчувственном мире. Уткнувшись лицом в подушку, она наконец дала волю слезам, сдерживаемым ею с пор, как ее привезли в это ужасное и жуткое место. Она так соскучилась по своей маме, что подумала, что умрет с тоски.
В шесть часов следующего утра Лорис проснулась, вздрогнув от громкого звонка и неожиданно включенных ярких ламп дневного света. За окном было еще темно и холодно. Она последней поднялась с постели и поэтому оказалась последней в очереди, чтобы умыться и почистить зубы. Она очень нервничала, стараясь не отставать от других учениц, когда они переодевались под своими ночными рубашками. Пока она все еще боролась со своей блузкой и джемпером, остальные девочки уже стояли по стойке «смирно» у своих убранных кроватей. Сестра Тереза начала свою проверку.
Каждая ученица, вид постели которой не соответствовал инструкциям, заслуживала раздражительного порицания, которое вносилось в черный гроссбух сестры Терезы; в него записывались все нарушения, совершенные девочками за день; их подушки и одеяла сбрасывались с кровати. Простыни и одеяло Лорис оказались среди тех, что теперь лежали на полу.
— Исключительно из-за того, что ты сегодня это делала в первый раз, Касталди, мы не вынесем тебе никакого порицания.
Она позвала Мэри Элизабет, свою любимую ученицу, преуспевающую в уборке постелей.
— Мэри Элизабет покажет тебе, как надо убирать постель, и если ты не успеешь одеться и не будешь готова ко второму звонку, ты будешь лишена завтрака.
Сестра Тереза пронзительно свистнула в свисток, висевший у нее на шее. Ученицы построились в одну шеренгу и стали выходить из комнаты. Черные волосы ее усов ощетинились, когда она осталась проверить постель Патриции Шварц, которая только что ее застелила. Она сорвала одеяло и швырнула его на пол.
— Ты сегодня опять останешься без завтрака.
Мэри Элизабет подождала, пока монахиня выйдет из комнаты, и повернулась к Лорис.
— Мне, наверное, тоже придется остаться без завтрака из-за тебя. Я знала, что у тебя будут неприятности.
— Мне жаль, — прошептала Лорис.
— Не оправдывайся перед ней, — отозвалась Патриция со своего места. — Она всегда выслуживается, чтобы стать мисс Аккуратность, и подлизывается к сестре Терезе.
— Да?
Мэри Элизабет резко дернула за угол простыни.
— Ты была бы счастлива, если они тебя выгонят.
Кареглазая рассмеялась.
— Из твоего рта да Богу в ухо.
— Я не знаю, как они все еще могут держать здесь грязную еврейку, — презрительноогрызнулась Мэри Элизабет.
Девочка побледнела так, что точки веснушек четко выделились на ее лице. Лорис не поняла, что подразумевала Мэри Элизабет под «грязной еврейкой», но могла сказать, чтои прежде она несколько раз слышала, как Патрицию так обзывали. Словно превозмогая боль, Патриция гордо выпрямилась. Не говоря ни слова и без единого взгляда в их сторону, она стала застилать постель.
Лорис подумала, неужели Дьявол оставил свою отметину и на Патриции Шварц.
Картер Кинсли был в необъяснимо дурном настроении. Привыкший к тому, что каждая его прихоть моментально исполняется, он не выносил, когда этого не происходило. Даже исчезновение Прескотт на три дня вывело его из состояния равновесия. Это было не только из-за того, что Прескотт держала его в неведении относительно Анхелы, но и оттого, что без нее его кабинет пришел в состояние полного хаоса.
Картер обнаружил, что, не сознавая это, Прескотт сделалась ему необходимой. Даже личный секретарь его отца, которого он привлек в помощь себе, не знал, где что находится. В своей фешенебельной конторе в Манхэттене с висящим на стене Балтусом и буссеевским ковром на полу Картер Кинсли разбирался в картотеке на уровне клерка, получающего семьдесят пять долларов в неделю.
Он по-настоящему успокоился, когда женщина, которую он так проклинал, наконец-то вошла в его кабинет.
— Что ты делаешь? — потребовала Прескотт.
Ее тон давал понять, что она совершенно не одобряет разрушения своей картотеки.
Картер дал волю своей раздражительности:
— Ана что похоже то, чем я занимаюсь? Я пытаюсь найти документы по объединению «Тор-Тэк».
Она скривила рот в улыбке и с шумом закрыла за собой дверь.
— Чтобы найти «Тор-Тэк», попробуй на букву «Т».
— Я уже смотрел на букву «Т»...
— В активном файле. А то, что ты смотришь, — это пассивный, дополнительный файл.
Она посмотрела на него и нетерпеливо оттолкнула его в сторону.
— Дай, я найду.
Такая пренебрежительная и повелевающая манера ее поведения, когда они оставались одни, всегда возмущала его, но так, как сейчас, — никогда. Он захотел разбить ее холодный неприкосновенный фасад и понимал, что единственно, как он мог это сделать, — крепко обнять и поцеловать в губы. Картер знал, что Прескотт влюбилась в него в первый же день их совместной работы, но никогда не признавалась в этом даже себе. Она посвятила свою жизнь его карьере, и это устраивало его. Но ему была ненавистна мысль о том, что она ему необходима, и именно сейчас он много дал бы за то, чтобы увидеть ее, стоящую на коленях с раскрытыми губами перед его членом и умоляющую оттрахать ее.
Он слышал в конторе сплетни, что Прескотт была извращенкой. Она не давала повода таким слухам, но люди считали так из-за того, что она отказывалась наносить макияж, всегда носила одну и ту же строгую неженственную прическу, а ее одежда была больше похожа на мужскую, чем на женскую. Картер не верил, что она лесбиянка. Он был убежден, что Прескотт была просто фригидной — скорее всего, старой девой, и ей было суждено остаться такой навсегда.