Во второй, заглавной части трилогии “В ночь большого прилива” (первая, “Далекие горнисты”, по сути является прологом к двум остальным) зло еще достаточно конкретно. Чтобы разорвать порочный круг, вырвать мир из смуты и взаимной вражды, достаточно убить Канцлера. Даже не совсем понятно, кто он, этот Канцлер не то диктатор, не то просто ключевое звено цепи, само не представляющее из себя ничего особенного… И с задачей своей герой справляется с мушкетерской лихостью: удачный выпад шпагой — и все.
Но уже в следующей повести, “Дети синего фламинго”, ситуация заметно меняется. На первый взгляд кажется, что и здесь достаточно одного простого действия. Надо убить Ящера, злобного тирана острова Двид. Именно для этой цели (правда, с Изрядной долей обмана; правда, не для того, чтобы уничтожить Ящера, но чтобы на примере принесенного в жертву Юного рыцаря доказать, что сделать это невозможно, — но не важно; это интрига, фабула; мы же говорим сейчас о сюжете) и привезен сюда герой. В конце концов после многих приключений ему удается уничтожить Ящера. Жуткий механический монстр, символ извращения достижений научно-технического прогресса, в облаке пара рушится в озеро. И что же меняется? А ничего.
Кажется, первым нашел эту коллизию еще Евгений Шварц в своем “Драконе”. Ланселоту недостаточно убить дракона — драконовластие от этого не рушится само собой. Надо еще победить дракона в каждом жителе города… Нет, Крапивин отнюдь не повторяет Шварца. Скорее дополняет. Потому что именно после гибели Ящера и начинается главная борьба. Та, что в эпилоге повести заканчивается стремительным десантом мальчишечьей гвардии на остров Двид. Правда, эпилог этот не случайно написан как бы пунктиром, скороговоркой. Ибо весь опыт и мировой истории, и мировой литературы утверждает: разрушить диктатуру не столь уж сложно, а вот что построить на ее месте?
Не случайно за повесть “Дети синего фламинго” в апреле 1983 года Владислав Крапивин был удостоен “Аэлиты” — почетного приза учрежденного Союзом писателей РСФСР и журналом “Уральский следопыт” и присуждаемого за лучшую книгу года. Книга действительно стала событием отечественной НФ. Но все же она была лишь подступом к роману “Голубятня на Желтой поляне”.
Как и вся фантастика Крапивина, за исключением разве что того первого рассказа, с которого начался наш разговор и который однозначно относится к “твердой” НФ, роман этот по своей образной структуре синтетичен. Роботы и звездолеты мирно уживаются в нем со слепленными из песка загадочными говорящими фигурками-бормотунчиками и Ржавыми Ведьмами, живущими на свалке. Детский мячик может оказаться оружием куда более смертностным, чем БЛИК — боевой линейный излучатель Кузнецова. Художественный мир романа представляет собою чрезвычайно органичную, гармоничную среду, образованную взаимопроникновением научной фантастики и сказки.
Зло в этом мире совсем почти лишено конкретных черт. Есть лишь некая злая сила. Манекены. Некая цивилизация, цивилизация негуманоидная, чуждая и враждебная. Только изредка представители ее персонифицируются в романе, обретают сущность этаких монстров-нелюдей, которых и пуля не берет, и лазерный луч не режет. Но зато обращает в груду осколков детский мяч, например… Впрочем, бог с ними, с внешними проявлениями. Важна суть: есть некие Те, Кто Велят. И их злой, но неявной, неконкретной опять же волей совершается немало зла в мире. Даже в трех мирах — на трех параллельно существующих Землях (как и в большинстве повестей, Крапивин использует здесь достаточно распространенную в НФ идею параллельных, сопряженных, альтернативных миров). И против этой злой воли восстают герои романа. Восстают, сами не зная, с чем имеют дело и против чего выступают. Они понимают лишь — не трезвым умом, а чутьем, душой определяя, — где добро, а где зло. И в конце концов оказывается, что этот нравственный ориентир и есть единственно возможный.
И еще. Кто-то из великих сказал: войны начинаются не тогда, когда объявляют их короли, а тогда, когда мы их допускаем в сердце своем. Эти же слова можно приложить и к любой диктатуре, к любой тирании, причем совершенно неважно, тирания ли это соседки по коммунальной квартире, учительницы в классе или верховного правителя гигантского государства. Для того чтобы стала она возможной, мы — все мы — должны допустить ее в сердце своем.
Но крапивинские герои постепенно научаются обратному — изгонять ее из своих сердец. И из чужих — тоже. Им легче погибнуть, как гордые мальчики в Морском лицее, как Гелька, ценой жизни взорвавший Мост и разомкнувший порочное кольцо миров, погибнуть, но не смириться.
В этом отношении к миру герои всех крапивинских книг едины — будь то фантастика, сказочные повести, такие, как “Ковер-самолет” или “Летчик для Особых Поручений”, или вполне реалистические книги о наших современниках. И это не самоповтор — это позиция.
IV
В июньском номере журнала “Уральский следопыт” 1988 года закончилась публикация второй книги нового романа Владислава Крапивина “Острова и капитаны”. С ее героем — двенадцатилетним Гаем — читатель расстается в нелегкое, да что там, попросту трагическое время, когда мальчишечья душа изнемогает, не в силах совладать с непосильным грузом, который навалила на нее жизнь. Когда непонятно, как жить и как вообще можно жить дальше. И когда Гаю станет уж совсем невмоготу, друг скажет ему:
“- Так нельзя. Ты живи.
Гай то ли вздрогнет опять, то ли кивнет.
— Ты живи, — снова скажет Юрка. — Дерись.
— С кем?
— Вообще… дерись.
И Гай станет драться. Всю жизнь. За себя и за других. Драться с человеческими бедами и со своей виной — не зная до конца, была ли она. Драться за право изредка возвращаться на свой Остров.
Такой Остров есть у каждого, и потерять его — подобно смерти. Остров называется Детство”.
Эти слова не только завершают очередную книгу писателя. Они вполне могли бы стать его девизом, жизненным кредо человека, писателя, педагога. Под ними, этими словами, могли бы подписаться и все герои всех его книг.
И здесь очень важно понять, что же такое для Крапивина детство. Это не просто те первые годы человеческой жизни, о которых мы чаще всего непроизвольно вспоминаем, произнося это слово. И не те места, которые встают перед нами, когда звучит — места нашего детства… Нет! Детство для Владислава Крапивина — это прежде всего психология. Это — образ жизни. Это — Остров, где живут по правильным законам, законам добра и совести, правды и гордости, бескорыстия и непримиримости ко злу.
Крапивин весьма далек от свойственного нередко нашей детской литературе ностальгического любования “босоногим детством”. Его мальчики — они знают тяжесть клинка, их ладони в мозолях от шкотов, а пониже колена у них синяк от обода большого — не пионерского, игрушечного, а настоящего военного — барабана. Его мальчики — не дети, которых надо чему-то учить. Это люди, которых можно учить, но у которых стоит и поучиться. Люди, которые по первому же далекому отзвуку тревожных барабанов станут в строй, плечом к плечу. И с ними будет не страшно.
Потому что в борьбе своей с неявным злом они научились главному: узнавать его во всех обличьях. Тому умению, которое в жизни, может быть, важнее всего.
Роман “Голубятня на Желтой поляне” завершается символической перекличкой барабанщиков: они собрались сюда из всех книг Крапивина, фантастических и реалистических, даже из реальной жизни, из пионерского отряда “Каравелла”, которым уже много лет руководит писатель.
Но собрались они не просто на парад. Они как бы показывают, что мир, созданный воображением Владислава Крапивина, обрел законченность. Как Военный Жемчуг из одноименной повести, будут они светить не одному еще поколению читателей, но писателю в нем уже делать нечего.
А это значит, что ему пришла пора начать творить иной, новый — но основанный на все тех же вечных принципах! — мир.
Каким он будет?