Человек боялся, но храбро давил в себе трусость и тревожные мысли, тем самым то, открываясь Зуне, то замыкаясь наглухо. Однако Зуня был несказанно рад и этому. Ведь он мог хотя бы одному разумному представителю планеты передать всё то, ради чего появился здесь, с тем, чтобы выполнить свою миссию, своё предназначение.
Восприняв флюиды, исходящие от Зуни, человек, которого звали Тионом, сморщился как от натуги или прозрения. Похоже, он что-то понимал из того, что ему предлагалось в первый раз. Зуня не торопился, давая нужное по крупицам, чтобы не спугнуть, а ещё хуже, не загубить неразвитый ум, не поразить его обилием знаний.
Тион приходил один, в одном и том же одеянии, аскетически сухой, с широко раскрытыми глазами безумца и жаждой узнать что-то новое. Однако брал не всё, и Зуня порой с досадой чувствовал его странную избирательность.
Приходя, он садился, замирал истуканом, приоткрывал рот и молча внимал мыслям Зуни, который с каждым разом увеличивал нагрузку, стараясь передать Тиону всё многообразие своего внутреннего мира, любовь к природе и близким, к познанию и созиданию.
Зуня знал, вот он подумал, представил, и зёрна его образов и идей погрузились в почву существа Тиона, достаточно уже вздобренную предыдущими встречами и ростками тех встреч.
Так или примерно так, как знал Зуня, должно было происходить. Но почва при каждой новой встрече оказывалась почти мёртвой, любое семя в ней гибло, не дав ростка. И не появлялось у Тиона в ответ на искренние и естественные стремления Зуни ни восхищения, ни радости, ни благодарности.
Беседы и консультации со старшим Зуней не помогали. Не помогали нашему Зуне, не помогали и тем Зуням, которым после лишений удалось-таки вступить в контакт с людьми.
Новое крушение замыслам Зуней ожидало их. Вначале люди не восприняли их как друзей, но как чудищ, человеко-быков. Что внесло разочарование у многих Зуней. Теперь земляне не воспринимали их способности чему-либо научить их…
Тион приходил и уходил, день ото дня поражая Зуню разгорающимся лихорадочным блеском глаз, стекленеющих от некоторых воспринимаемых от Зуни мыслей и новых знаний. Но в ответ не давал ни искры, чтобы можно было узнать о разумном усвоении им познанного.
Тем временем Зуня привык подниматься на стену, отделяющую Лабиринт от города, и с печалью смотреть на кипение жизни у самых его ног, желанной, но недоступной. Люди, завидя его, показывали пальцами, украдкой грозили кулаками или проклинали в мыслях. Однако теперь Зуня оставался глух к угрозам и не пытался, так как удостоверился в никчемности усилий, вступать со всеми людьми в близкие отношения: и в мысленные и в непосредственные.
Однажды – раннее прохладное утро ещё обнимало зачарованный полусонный мир – Зуня с высоты стены увидел жуткую картину. Многолюдная процессия стенающих жителей города медленно двигалась за обнажёнными юношами и девушками. Руки у них были связаны, на шеи наброшены верёвочные петли.
Семь юношей и семь девушек. Поникшие, безвольные…
Над толпой витал грозный гул. И все проклинали его, Зуню. За жёсткость, бессердечность, кровожадность.
Какая несправедливость!
Сердце Зуни упало в предчувствии чего-то страшного. Это помешало сразу вникнуть в суть происходящего.
В друг из толпы вышел человек. Грубый, властный, энергичный, в сверкающих доспехах. В нём Зуня узнал… Тиона, своего ученика. Своего единственного ученика, который познал его, который, возможно, даже понял его. Он остановит и убедит этих людей…
А Тион провозгласил:
– Во имя и по повелению Минотавра, сына Зевса Всемогущего!..
Что он говорит?!.
Раздался громче всеобщий плач.
– Чудовище, пожирающее наших детей!.. Чтобы тебя поглотило море!.. – слышал обескураженный Зуня, всё ещё не веря своей догадке.
Неужели его именем твориться преступление? И убьют ни в чём не повинных молодых землян, которых он мог бы научить жить без страха и в счастье?
Но горше во сто крат было узнать, что его именем распоряжается Тион.
Горе!.. Горе для Зуни, горе для людей!
Сильные воины по указке Тиона грубо втолкнули обречённых в один из входов в Лабиринт, поспешно прикрыли массивные створки дверей и наставили копья на толпу, придвинувшуюся к ним в едином порыве.
Зуня видел сжавшиеся фигуры несчастных молодых людей, что припали к стене и обречённо ожидали прихода чудовища, Минотавра, должного пожрать их. А по другую сторону стены вопили и рвали на себе одежды и волосы безутешные родители. Им вторили и следовали все остальные.
Зуня изнемогал от ненависти, бьющей по нему.
Но что это? Из глубины Лабиринта выскочили какие-то вооружённые воины, сбили в кучку жертвы и погнали их куда-то прочь.