Обстановка изменилась, когда наступил период перекрёстных оценок сотрудников и оценка внелабораторных участников эксперимента.
– Сергей Владимирович, – капризно подзывала Корчагина Вероника и громко, дабы все слышали, спрашивала: – Если Ветров не купил мне мороженое, я могу отметить его жадность и, вообще, его плохое отношение к женщинам?
– А мне, – скаля зубы, жаловался Толя Имлов и хитро посматривал на товарищей, – мне тут Мазков ни за что пообещал влепить выговор. Это тоже можно отметить?
– Не опаздывай на работу. Покажи это как справедливость Павла Андреевича и его забота о дисциплине в коллективе, – подсказывал ему Миша Лесман и смеялся самому себе.
Но были вопросы и сложнее, и серьёзнее, которые просто так не задашь и не ответишь на них. Симпатии и антипатии, межличностные отношения и мнения, дефицит информации о ком-то и её избыток, тайные и явные доброжелательство и враждебность – всё это лежало на совести участников эксперимента и трудно втискивалось в обширное, но не беспредельное прокрустово ложе программы.
Постепенно из различных представлений о себе и других игроках эксперимента возникали некие квазиличности. Им предстояло действовать в программе самостоятельно и вступать во взаимодействие с такими же квазинастоящими характерами для получения научных результатов.
Первые дни работы электронного коллектива несколько обескуражили составителей программы.
– Если мы правильно расшифровываем их действие, то они там приступили к составлению собственной программы аналогичной нашей, – информировал Корчагин совещание у директора института.
– Интересно, – играя авторучкой, без энтузиазма проговорил Воробьёв. Почему-то ему казалось, что он именно этого и ожидал. Связистам повезло, а у них пока что ляпсус. – Инерция мышления… Вернее, направленность работы лаборатории при подготовке эксперимента передалась и им. Или так было задумано?
– Такого мы не задумывали и не предвидели, – сверкнул линзами очков Корчагин. – Об инерции… Не уверен. Думаю, это их собственная инициатива.
– Это что же? Программа в программе, получается! – воскликнул Мазков. – Программа в степени! Не получим ли мы бесконечную степень, а, значит, и бесконечное упрощение?.. А ведь тогда это – пшик!
– Ну почему такие мрачные прогнозы? – не согласился Корчагин. – И вдруг не упрощение?
– Как мне известно, – медленно сказал Воробьёв, – ни у кого из наших предшественников ничего подобного не было. – Он помолчал. – Будем надеяться, что это и вправду их инициатива, не более того. А это, – он усмехнулся, – уже кое-что.
Программа.
– Нам нужна Программа!
Мазков вздрогнул от резких слов Воробьёва.
– Понимаю, Олежек, – сказал он и сложил губы трубочкой. – Корчагин готов, группа поддержит!
– Ваше мнение, Сергей Владимирович? Только покороче, а то опять начнёте развозить тары-бары!
– Мне некогда заниматься этими тарами-барами, – насупился Корчагин. – Но, в принципе, ребята готовы. К тому же, какая разница им и нам, какую составлять Программу. Просто любопытно посмотреть, как она поведёт себя, когда останется наедине сама с собой.
– Тэт-э-тэт, так сказать, – хихикнул Мазков. – А кого, Олежек, подключим?
– Как договорились. Вас, меня, отделы и лаборатории, имеющие связь с группой Корчагина.
– Я тут уже составил списочек…
– Можно посмотреть? – оживился Корчагин, до того тупо смотревший в стол, и бесцеремонно потянул лист бумаги из рук начальника отдела. – Э-э, нет! С Соколовым я не сработаюсь и не уживусь. Ну, его! Он же – во! Дундук и не лечится!
– Ну, уж? – вяло усомнился Мазков.
– Да, точно!
– Перестаньте! – Воробьёв брезгливо надул губы. – Не нравится, вычеркнем. Что нам стоит?.. Кто ещё?
– Куликовский вот… Ушкин этот… Да и тот ещё подарок – Огоберидзе, – быстро перечислял Корчагин неугодных ему лиц.
– Ушкин пусть останется. Как-никак, а всё-таки мой зам. Остальных вычеркнем. Добавьте сами вместо них, кого считаете нужным. Всё!
Татьяна Славина любила Вовочку Селянинова. Но, как она ни старалась привлечь его внимание, он её не любил, и видел в ней лишь сухое воплощение математики.
Удивляться этому не следует, так как Селянинов вообще никого не любил. Всегда держался в тени, был скромен до оскомины и до неприятного вежлив со всеми.
Поэтому, наверное, руководитель эксперимента Корчагин Сергей Владимирович решил ввести в Программу прообраз Селянинова в качестве самостоятельной, наделённой степенями свободы, единицы. По мысли Корчагина нужен был именно такой, несколько инфантильный, склонный к созерцанию, но не к решительным действиям Наблюдатель за действиями Программы.