Они вошли во дворик старого двухэтажного дома, расположенного почти на самой окраине их небольшого городка. Такие дома должны подлежать сносу. Но во дворе его, усаженном раскидистыми тополями, было довольно уютно.
— Сюда, — сказал Светлый, пропуская Евгения в полутемный подъезд.
Пройдя вслед за художником, он постучал в ветхую ободранную дверь на первом этаже.
— К нам пациенты! — воскликнул плотный среднего роста мужчина лет сорока, открывая дверь.
— Да-да, я вас помню, — сказал встретивший их в квартире худощавый лысый человек в белом халате, прежде чем Антон успел открыть рот. — А это и есть тот самый ваш приятель? Очень хорошо!
Он подошел к длинному столу, застланному серым покрывалом, под которым невнятно прорисовывались очертания каких-то предметов, открыл замасленную старую тетрадь и спешно стал просматривать разноцветные записи.
Помещение со скрипучим деревянным полом и единственным, дававшим явно недостаточно света окном, выходящим на улицу, Евгению не понравилось. К тому же у художника появилось стойкое неприятное предчувствие.
— Это и есть врачебные апартаменты? — недовольно спросил он своего приятеля.
— Знаешь, — ответил тот, — мы договорились, я тебя привел, дальше решай сам. А я, пожалуй, пойду. Думаю, мое дальнейшее присутствие здесь совсем не обязательно.
И он вышел.
— Драпов Генрих, ассистент, — протокольно представился плотный человек, подойдя к пациенту, — а это наш доктор, — Драпов сделал представляющий жест рукой, широко улыбнулся и, словно спохватившись, поспешил добавить: — Шурин…
— Ваш? — сухо осведомился Евгений, не дав ему договорить.
— Кто?
— Шурин.
— Да нет…
— А чей?
— Ничей. Фамилия у него Шурин, — с легким раздражением в голосе объяснил ассистент.
— А-а, — протянул художник, продолжая брезгливо осматривать помещение.
Он почувствовал себя довольно неловко, точнее нелепо, и подумывал, не пора ли ему ретироваться. Но какое-то смутное чувство, вызванное не то обещанием, данным Антону, не то неиссякшим еще любопытством, не то тайной надеждой на обещанное чудо, не позволяло ему этого сделать.
— Простите, ваши имя и фамилия? — доктор с тетрадкой подошел к клиенту.
— Евгений Охрин, — угрюмо ответил тот.
— Запишите, — доктор передал тетрадку ассистенту и жестом предложил клиенту сесть на стул.
Сам он расположился в старом жестком кресле и заговорил так, словно продолжил некогда прерванный разговор:
— Так вот, избавить вас от ваших навязчивых воспоминаний и тяжелых размышлений, думаю, можно. И сделать это можно именно с помощью нашего метода, который я называю неординарной психотерапией. Вы можете верить или не верить в то, что я вам скажу по поводу моего метода, но, думаю, для вас важен результат, а не подоплека.
Доктор сделал паузу, внимательно посмотрел на клиента и продолжил:
— Принцип прост. Я возвращаю вас в прошлое, связанное с вашими навязчивыми идеями, и даю вам возможность решить вашу проблему. Вы, наверное, читали фантастические произведения или видели фильмы о путешествиях во времени с помощью каких-то машин. Так вот, все это чепуха, никакая машина сама по себе не может ничего перемещать во времени, ибо время нематериально, чего бы там на этот счет ни говорили. Путешествовать во времени можно, только используя потенциал человеческой психики, ее особую энергию. Я понятно говорю?
— Понятно. Но хотелось бы конкретнее, поменьше теории.
— Так вот, ваши воспоминания служат определенного рода энергетическими волнами определенной частоты, настроившись на которые, можно переместиться в конкретную точку, имеющую определенные координаты в пространстве и времени. Короче говоря, вы возвращаете меня в мое прошлое с помощью гипноза. Перейдем же к делу.
— Но если вы склонны считать это всего лишь банальным гипнозом, то у вас есть основания сомневаться в результате.
— Не беспокойтесь, доктор, я уже так увлекся предстоящим путешествием, что буду рад и тем эмоциям, которые смогу испытать во время вашего необыкновенного сеанса. Я ведь художник, а художник всегда нуждается в свежих ярких впечатлениях. Я понятно говорю?
— Вполне. Но все же я хотел бы, чтобы вы настроились на лечебный эффект.
— Я постараюсь сделать все от меня зависящее.
— И еще надо выполнить одну меру предосторожности. Когда вы почувствуете, что вам пора возвращаться, а вы обязательно это почувствуете, отойдите от того, кто будет там находиться рядом с вами, на пять шагов.
— Существует какая-то опасность?
— Нет, не думаю. Но все же лучше перестраховаться. Договорились?
— Конечно.
Доктор встал и, повернувшись к длинному столу, сдернул с него серое покрывало. Под ним оказались разнообразные атрибуты средневекового алхимика: большая стеклянная колба, рядом несколько поменьше, спиртовка, щипчики, пузыречки и коробочки с разноцветными жидкостями и порошками.
— Вам придется лечь, — сказал Шурин, указав на стоявшую у стены раскладушку, покрытую кожаным матрасом.
— Почему на раскладушку? — с иронией в голосе спросил Охрин. — Экзотика?
— Она подходит нам по габаритам, — ответил вместо доктора ассистент. — Специального оборудования мы еще не приобрели.
Евгений неуверенно сел на край кожаного матраса. В это время входная дверь отворилась, и в нее протиснулся седой человек преклонного возраста.
— Мне назначено, — нерешительно сказал он.
— Да-да, я вас помню, — кивнул ему доктор Шурин. — Ваша фамилия, кажется, Стрельцов?
— Стрельнов.
— Пройдите на кухню — там тоже есть оборудование. Посидите пока, сосредоточьтесь, настройтесь…
Стрельнов скрылся в дверном проеме.
— Старику-то зачем понадобились ваши сеансы? — спросил художник скорее из стремления как-то унять одолевавшее его волнение, чем из любопытства.
— Партизан, — охотно объяснил ассистент. — Разведгруппа у них там погибла. А обстоятельства таковы, что его, Стрельнова этого, могли заподозрить в предательстве. Вот запереживал он на старости лет, затосковал. Хочет вернуться, чтобы объяснить им, ну, этой разведгруппе, доказать… Да вы ложитесь, ложитесь…
Евгений лег на спину и, скосив глаза, стал наблюдать за манипуляциями доктора и его ассистента.
— Не беспокойтесь, — сказал Драпов, извлекая из металлической коробки большой стеклянный шприц, — все стерильно.
— Это еще зачем? Вы что, будете делать мне укол?
— Без этого никак нельзя, — поспешил успокоить пациента Шурин.
— Но меня об этом не предупреждали, — еще больше забеспокоился художник.
Доктор и ассистент дружно промолчали. Теперь из беспомощного лежачего положения Евгению Охрину все виделось иначе, все казалось тревожным и подозрительным — прямо хоть вскакивай и беги. Помещение со всей его обстановкой вдруг стало казаться средневековой пыточной, доктор — жестоким и коварным инквизитором, а ассистент — закоренелым убийцей. Теперь художнику стало совершенно ясно, зачем на раскладушке лежал кожаный матрас — чтоб следов крови не оставалось, смыл — и все.
«Спокойнее, спокойнее, — мысленно приговаривал он, — не стоит давать волю нездоровой фантазии. Эдак можно себя до истерики довести, а потом самому же будет неловко».
— Все должно быть хорошо, — сказал доктор, наезжая на раскладушку нелепым агрегатом на тонких, широко поставленных ножках. Агрегат состоял из огромною числа больших и маленьких проволочных рамок, среди которых втесался подвешенный на прочной нити или тонкой проволоке стеклянный шар величиной с небольшой мячик.
— Сначала выпейте вот это, — Драпов приподнял одной рукой голову художника, другой поднес к его рту граненый стакан с фиолетовой, похожей на чернила жидкостью.
Евгению снова стало не по себе. «Что ж, если решился, надо идти до конца», — обреченно подумал он и, отняв у ассистента стакан, залпом выпил его содержимое. Сразу стало холодно. Тело пронзила мелкая дрожь, и все вокруг приобрело какие-то зыбкие очертания. Художник вопрошающе посмотрел на доктора.