Охрин испытал чувство облегчения, одним махом покончив с разъяснениями.
— Я думал, это какая-нибудь мистификация или галлюцинация, — тихо сказал Антон. — Но если это действительно так, а это, похоже, именно так, то в какую историю я тебя втравил!
— В какую историю?! Ты даже не представляешь, как я благодарен тебе. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я был кому-нибудь за что-нибудь благодарен? Это просто чудо! Это такой поворот!..
— Постой, но если все настолько реально, что можно не только отправлять людей в прошлое, но и кого-то забирать оттуда, то это просто ужас! Представляешь, какие могут быть последствия для всего нашего общества, для человечества вообще?
— Ах, оставь! Разберутся как-нибудь. И вообще, чему быть — того не миновать. Не будь занудой. Ты же поэт.
— Но если ты не будешь об этом думать, я не буду, он не будет, — тут Антон неожиданно ткнул пальцем в сторону вышедшего из подъезда гражданина, заставив его опасливо покоситься на собеседников, — то кто будет это делать? Кто?
— Желающие найдутся, не переживай. Вон их сколько, снующих, мельтешащих, лезущих друг другу на голову. Телевизор включишь — какие лица! Какие речи!
— Не заводись. Скажи лучше, что теперь делать будешь.
— Что делать? Любить буду! Писать буду! Жить буду!
— Все это хорошо, но, помнится, мы мечтали жить не только в кругу своих мелких личных интересов.
— Искусство и любовь — вот все, ради чего стоит жить на этом свете. Все остальное — стойло и пойло.
— Она все знает? — спросил Светлый, оставив попытки в чем-то переубедить своего оппонента.
Евгений отрицательно покачал головой.
— Вот! — предупреждающим тоном сказал Антон.
— Да не переживай ты! Все образуется.
— Как-то неубедительно прозвучало.
— Не придирайся. И не обижайся. Заходи через пару дней, увидишь — все образуется.
Поэт понял, что разговор окончен. Евгений направился в подъезд.
— Стой! — крикнул Светлый. — А эти странные партизаны, которые мост…
Художник, не дослушав вопроса, утвердительно кивнул головой и удалился, оставив Антона стоять с открытым ртом.
— Ты проводишь меня? Я хочу пойти к маме на могилу. Надеюсь, это можно? — спросила Инна в тот же день.
— Да, конечно. Но, может быть, лучше завтра? Я думал, мы сегодня побудем вдвоем.
— Я хотела бы сегодня, — заупрямилась Инна. — Если ты не можешь, я пойду одна.
— Нет-нет, я пойду с тобой. К тому же, мы хотели купить тебе кое-что из вещей. Вот и зайдем на обратном пути. Мне кажется, тебе пойдет оранжевое платье.
— Я хочу синее.
— Может, лучше зеленое?
— Тебе что, не нравится синий цвет?
Евгений неопределенно пожал плечами.
— Как, тебе не нравятся мои синие глаза? — нарочито сердитым тоном спросила она.
— Синие глаза нравятся, а синее платье не очень. Впрочем, если ты очень хочешь…
На кладбище было тихо и пусто. Пахло прелой листвой. Могила ее мамы неожиданно оказалась в довольно запущенном состоянии. Евгений не отходил от Инны ни на шаг. Часто ему приходилось буквально закрывать собой то, что находилось совсем близко, и чего ей видеть было нельзя.
— Ты можешь пройтись, — попросила Инна.
— Я минут пять посижу одна.
Евгений отошел, стараясь по-прежнему закрывать собой страшный объект.
— Сколько заброшенных могил! — сказал старик, похожий на старинного пустынника, в видавшей виды рясе. — И сколько зла развелось, алчности, никто ни о чем не думает наперед. А ведь сказано у пророка: «Горе тем, кто постановляет несправедливые законы и пишет жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот. И что вы будете делать в день посещения, когда придет гибель издалека? К кому прибегнете за помощью? И где оставите богатство ваше?».
— Вы монах, что ли? — полюбопытствовал Евгений.
— Старец я, и удивляюсь всему увиденному здесь.
— Здесь, как везде. А решают в столице, дедушка.
— Да-а. И сказано у пророка: «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь — убийцы. Серебро твое стало изгарью, вино твое испорчено водою, князья твои законопреступники и сообщники воров…».
— Издалека идете?
— Ох, издалека. И дал мне Господь узреть грядущее…
Что-то проговаривая, старик скрылся среди деревьев.
— Позвольте, что вы сказали насчет грядущего?
Евгений устремился за ним, но монах словно сквозь землю провалился.
Тут художник спохватился и бросился обратно. Инны у могилы ее матери не было. Да, она была там, куда он должен был ее не допустить.
— Что это такое? — женщина дрожала, как от холода. — Ты знаешь, да?
— Пойдем отсюда, это просто случайное совпадение, — Евгений постарался сохранить спокойный, непринужденный вид.
— О чем ты говоришь? Ведь это же моя фотография — посмотри!
— Ну, может, это какая-то глупая шутка, — начал теряться художник.
— Какая шутка? Кто может так шутить? Кому это надо? — говорила она, жалобно всхлипывая. — Я же чувствую: что-то не так. Только не пойму что. Ну скажи, не лги мне.
Она медленно села на лавку у своей могилы и заплакала навзрыд. Он опустился рядом, уткнулся лицом в ее колени и закрыл глаза. На него нашло какое-то оцепенение. Ему вдруг стало казаться, что это он умер и его закопали здесь, под этой плитой, а она всегда была жива и сейчас пришла к нему на могилу.
— Пойдем домой, — наконец сказал он после бесконечно долго длившейся паузы.
— Ты мне не скажешь?
— Скажу. Пойдем домой.
Инна достала из сумки платок и зеркальце, стала вытирать лицо.
— Я боюсь, — вдруг сказала она.
— Чего?
— Не знаю. Но я очень боюсь. Я хочу, чтобы мы пошли ко мне.
— Зачем?
— Не знаю. Но я тебя очень прошу.
— Хорошо, но мы же хотели зайти в магазин.
— Нет, не сейчас.
Ему все же удалось затащить Инну в магазин, затем в другой, третий. И она выбрала себе ярко-синее платье. Потом он сказал, что уже поздно, что он устал, да и она, судя по всему, тоже, и что завтра они непременно пойдут к ней. И завтра же он расскажет ей о нелепой случайности, из-за которой ее посчитали погибшей. Потом они сидели у Евгения, и он старался всячески ее утешить, отвлечь от тяжелых мыслей. Когда он в очередной раз взял женщину за плечи, она вдруг отстранилась:
— Подожди.
— Никак не можешь отойти от пережитого потрясения?
— Дело не в этом, — она отрицательно покачала головой. — Вернее, не только в этом.
— В чем же еще? — Евгения начало одолевать смутное, но ужасное предчувствие.
— Со мною что-то происходит.
— Я понимаю, тебе трудно. Ты расстроилась, не знаешь некоторых обстоятельств, тебя это тревожит, угнетает.
— Не только это.
— Ну, что еще? Что?
— Что-то происходит с моим телом: оно как-то немеет, будто отмирает. Такое чувство, что я еще здесь и в то же время уже не здесь.
Евгений посмотрел в ее неподвижные, затуманенные глаза и ощутил чувство ужаса, от которого похолодело внутри.
— Так что? — гипнотизирующим голосом спросила женщина, глядя в его лицо остекленевшими глазами. — Может быть, ты теперь скажешь мне?
Художник понял, что попался — не надо было так откровенно пугаться.
— Это усталость. Ты перенервничала, вот тебе и нездоровится. Я вызову тебе врача, он пропишет лекарства. А пока тебе надо принять горячую ванну. Тебе сразу станет легче. Вот увидишь. Сейчас…
Он заметался по квартире, засуетился, не зная, что делать сначала — вызывать врача или готовить ванну. Наконец он заскочил в ванную, открыл краны, стал регулировать температуру воды.
Когда Евгений вышел из ванной, в комнате было пусто. Разум, кажется, отказал ему. Ничего не соображая, он метался по квартире, заглядывая всюду, где может поместиться взрослый человек, а затем и туда, где не поместится даже ребенок. Наконец эта горячка у него прошла.
— Этого не может быть, — шагая взад-вперед по комнате и часто жестикулируя, заговорил он. — Это мы — те, кто перемещается отсюда, — возвращаемся. Потому, что так задумано. А они — те, кто находится там, — могут переместиться только с нашей помощью, когда мы возвращаемся. Перемещение снова туда без этих препаратов, рамочек с шариком никем не предусмотрено, и потому невозможно. Тогда где же…
Он растерянно развел руками и вдруг схватился за голову. Затем бросился к выходу. Было уже темно. Моросил мелкий дождик. Комнатные тапочки не позволяли бежать в полную силу. Наконец один из них слетел с ноги. Второй Евгений сбросил сам. Улицы, улицы, улицы. Переулок. Мост. Разноцветные огни вокруг. Совсем близко тяжело громыхал вагонный состав. Ступеньки, ступеньки. На мосту — никого. Ну вот это место. Евгений перегнулся через перила, чтобы посмотреть вниз. Вдруг кто-то прыгнул на него сзади и опрокинул на спину. Охрину удалось подняться, но этот кто-то все еще висел на его плечах. Евгений захватил нападающего одной рукой за воротник, другой за предплечье и в падении вперед бросил его через себя. Тот крякнул и обмяк. Стоя на четвереньках и морщась от боли в колене, Евгений пристально всматривался в непривычно перевернутое лицо перед собой. Это лицо было ему знакомо, но он никак не мог понять, чье же оно. Наконец, до боли вывернув шею, чтобы увидеть лицо нападавшего в более привычном ракурсе, художник узнал Светлого.