На улице Артем разглядел то, чего не видел с балкона: трава и деревья всюду сникли и почернели, словно их опалило огнем или прихватило морозом. «Что за черт?!» — в очередной раз изумился опер и пошел к своему старенькому «Москвичу», стоявшему во дворе под открытым небом. С первого раза машина не завелась, впрочем, также и со второго, третьего и четвертого. «Но ведь ездил же я вчера!» — в сердцах подумал Егоров и, выбравшись наружу, сунул голову под капот. Если бы он захотел и чуть поднапрягся, то в течение нескольких лет мог бы купить машину поновее. Но опер с какой-то особой нежностью относился к старым вещам и всегда с неохотой с ними расставался.
Когда-то, еще в раннем детстве, у него был серый пластмассовый заяц, у которого уже стерся один глаз и поотваливались лапы. Но даже в этом виде он продолжал оставаться любимой игрушкой. Видя такую любовь к игрушечному зайцу, мама купила ему другого — яркого, оранжевого, смеющегося. Старого же выбросили на мусорку. Но ребенок наотрез отказался признавать благополучного и довольного, но какого-то чужого зверька и требовал обратно серого калеку. К этому сначала отнеслись как к пустому капризу. Однако мальчик горько и безутешно плакал до тех пор, пока ему не вернули принесенного с мусорки и тщательно вымытого старого приятеля.
Поломка машины так и не обнаружилась. Решив, что ему все же придется подумать о новом автомобиле, опер отправился в отдел пешком. Улицы города были захламлены мусором, асфальт местами полностью засыпан песком, пылью и каким-то серым веществом, похожим на пепел. Пустоту нарушали лишь редкие уныло бредущие прохожие, и было странно, что нигде не появлялось никакого транспорта. Воздух застыл неподвижно, ни одна черная ветка ни разу не колыхнулась. Природа замерла, будто в ожидании чего-то тревожного и грандиозного.
Весь этот мрачный антураж еще больше отягощал и без того невеселое настроение Егорова: сегодня ему предстояло написать самый неприятный из всех написанных за годы службы рапорт. «А может, не все так уж трагично, — пытался успокоить себя опер. — Ведь был ураган, стихийное бедствие. Мало ли что может случиться, например, во время наводнения или землетрясения: не только пистолет, бронетранспортер потеряться может». Но все это было слабым утешением.
У отдела милиции собралось с полсотни чего-то ожидающих и тихо переговаривающихся горожан. Суточный наряд выглядел уставшим.
— У этих людей пропали дети, — объяснил дежурный. — И люди все прибывают, кажется, исчезновение детей продолжается. Мы не успеваем записывать показания, хотя приобщили к этому делу уже всех, кто успел подойти.
Несмотря на ранний, хотя и никому не известный час, половина кабинетов была открыта — в отдел постепенно стекались его сотрудники. Часть их расположилась в актовом зале.
— Во всем городе нет электричества, не работает транспорт и… часы, — словно сам удивляясь тому, что говорит, объяснял заместитель начальника по оперативной работе майор Стасов. — Очевидно, это связано с каким-то природным катаклизмом. Мы пока и сами плохо владеем обстановкой, поскольку нет никакой связи с другими городами, так же, как и внутри нашего города.
«Нет, — думал Егоров, — сейчас не время лезть со своими объяснениями по поводу пистолета. У отдела и без того хлопот невпроворот, обстановка в городе чрезвычайная. К тому же меня скорее всего отстранят от дел, как минимум, на период расследования. А сейчас каждый человек будет на счету, придется работать и тем, кто после наряда, и отпускникам…».
— В качестве связного транспорта можно использовать лошадей конного взвода, — предложил молодой участковый лейтенант Елин.
— Нельзя их использовать, — тут же угрюмо отозвался командир того самого взвода, о котором шла речь. — Всех лошадей этой ночью угнали.
— Вы что, конюшню на ночь не закрываете, или у вас замки взломали? — придирчиво полюбопытствовал Елин.
— Закрываем, — еще больше нахмурился взводный. — И замки у нас на месте. Но лошадей нет.
— Странно, — изумился участковый.
— А что сегодня не странно? — уже раздраженно огрызнулся взводный.
«Да, — продолжал размышлять Егоров, — стоит подождать, пусть обстановка утрясется, прояснится хоть немного. В конце концов напишу я рапорт сейчас или спустя несколько часов — в такой ситуации существенного значения не имеет».
— Интересно, железнодорожный транспорт тоже стоит? — спросил кто-то из собравшихся из глубины зала.
— Еще не знаю. Сейчас начальник будет проводить оперативку, может, у него больше сведений.
— Откуда? — вмешался Егоров. — Давайте лучше я схожу на вокзал и все выясню.
— Ладно, — согласился Стасов. Я доложу, что послал тебя по делу.
Находиться в отделе и видеть, что даже там никто ничего толком не знает, Артему было тягостно. К тому же, чтобы на время отвлечься от мыслей об утерянном оружии, надо было куда-то идти, что-нибудь делать.
В дежурной части сидел человек, показавшийся Егорову знакомым. Опер задержался и вошел в дежурку.
— Да у него давно крыша поехала, — рассказывал дежурному человек, показавшийся знакомым. — Он все какими-то потусторонними силами увлекался, а сегодня совсем с ума сошел — вот как топором рубанул.
Артем подошел ближе, и даже ему, многое повидавшему оперативнику, стало не по себе: в голове человека была прорублена страшная дыра, сквозь которую виднелся явно поврежденный мозг. Егоров изумленно посмотрел на дежурного. Тот сделал недоуменное лицо и пожал плечами.
— С твоего участка, — сказал он, протягивая бумажку с адресом. — У меня все заняты. Возьми кого-нибудь из подошедших.
— Сам! — махнул рукой Егоров. — Тем более что я иду на вокзал. Как раз по пути.
Артем снова шел по пустынным захламленным улицам, над которыми тревожно нависало багряное небо. Путь его лежал через городской рынок. Там с унылыми лицами уже стояли редкие торговцы, у которых никто ничего не покупал и которые ничего никому не предлагали, словно им было все равно, будут у них брать товар или нет. Вид ярких фруктов и ягод не вызывал у Егорова никаких эмоций, хотя он сегодня еще не ел. Продукты казались настолько несъедобными, будто были сделаны из воска или папье-маше. В одеревенелых лицах продавцов, в странной остекленелости их глаз было что-то неестественное и пугающее. У одного из прилавков на земле валялись довольно крупные денежные купюры. Их никто не поднимал.
Егоров вышел на окраину, сплошь состоящую из старых деревянных двухэтажек, осмотрелся по сторонам — здесь всегда было много злых бродячих собак, часто норовивших цапнуть за ногу чужака. Но в этот раз опер не увидел ни одной, словно все они передохли, или их разом отправили на живодерню. И это обстоятельство, вопреки всякой логике, нисколько не обрадовало его, скорее даже разочаровало.
В квартире по адресу, написанному дежурным, уже находился врач с двумя санитарами.
— Ничего, ничего, — успокаивал он человека в смирительной рубашке. — Все будет хорошо, все будет прекрасно…
— Пешком? — коротко осведомился Егоров.
— Пешком, но галопом, — сострил доктор.
— А что к нам не зашли?
— Ближний свет, что ли? — заговорил угрюмый санитар. — Решили своими силами.
— Повезло вам, — подытожил опер.
— Будете протоколы писать? — поинтересовался доктор.
— Дураки! Дураки! — вдруг заорал больной, пытаясь высвободиться. — Каяться надо, а не протоколы писать! Не понимаете вы ничего. Убить вас всех мало!
— Тише, тише, — успокаивал врач. — Мы все очень раскаиваемся. Зачем же нас убивать?
— Мы потом запросим у вас нужные справки, — сказал оперативник и вышел на лестничную площадку, поняв, что его помощь медикам уже не нужна.
Решив побеседовать с соседями, он постучал в ближайшую квартиру. Дверь отворила сердитая старушка, посмотрела недовольно.
— Вы сегодня не слышали вот в этой квартире… — начал Егоров.
— Не слышала! Не видела! Не знаю! И знать не хочу! — перебила его старушка и, уже закрывая дверь, злобно добавила: — Сволочи!
— Кто? — спокойно осведомился опер.
— Все! — зло сказала бабушка, приоткрыв дверь и с силой захлопнув ее.
Опер, несколько секунд постояв в раздумье, решил вдруг ни к кому больше не заходить и направился на вокзал, до которого теперь было рукой подать.
Обстановка на вокзале была унылой и гнетущей. Поезда, конечно же, не ходили. В то же время здесь для такого случая было на удивление мало людей, будто многие, уже потеряв интерес к поездам, разошлись по домам. Оставшиеся с безучастным видом сидели в зале ожидания или стояли на перроне. На третьем пути томился застрявший в городе поезд. В окнах его кое-где застыли лица пассажиров. Работники вокзала ничего толком объяснить не могли.