— Что же нам теперь делать? — спросила Диана, обуваясь.
— Не знаю, как ты, — сказал я и поскреб бороду, — а я бы сходил в баню…
Я поплотнее нахлобучил войлочную шапку, зачерпнул ковшиком воды из деревянного ведра, добавил туда мятного настоя и плеснул на раскаленные камни. Зашипело яростно, и стены заволокло паром; резануло по глазам и стало больно дышать.
— Ой, хорошо-то так… — протянула Диана, распластавшись на полке.
— Угу, — подтвердил я, растирая ладонью выступивший на теле пот. — Значит, ринпоче Гампо… — задумчиво повторил я. — Интересно…
— Что тут интересного? — лениво спросила Диана. Ее порозовевшая кожа лоснилась, будто смазанная маслом.
— Если он член регентского совета, то его решение может открыть многие двери… или закрыть навсегда…
Столбик термометра на стене уверенно полз вверх. Пар начинал обжигать ноздри.
— О боже, — вздохнула Диана. — Опять бежать… Как же я от всего этого устала!
Она перевернулась на спину и закинула руки за голову, демонстрируя свое стройное, подтянутое тело скалолазки. Это тело можно было читать, как книгу: на левом плече выстроились в два ряда ритуальные шрамы ветерана Меггидо, правую руку обвивала трибальная татуировка, какую делают в племенах Гондваны после обряда инициации воина, а на бедре алело клеймо инквизиции Монсальвата. Свою густую золотистую гриву Диана собрала в хвост, обнажив штрих-код сеннаарской тюрьмы на изящной шее и серьгу рльехской амазонки в маленьком розовом ушке. Странствия сквозь миры оставили на ее теле больше отметин, чем было штампов в ее тартесском паспорте…
— Усталость — штука коварная, — заметил я, снова опуская черпак в ведро. — Она накапливается в организме. И если ее вовремя оттуда не выгнать, любая мелочь может тебя сломать…
Я снова опрокинул ковш с водой на камни, и парилка превратилась в ад. Клубы пара заволокли единственное оконце под потолком, и розовое тело Дианы начало расплываться перед глазами. Сердце загрохотало в груди не хуже тамтама…
— У меня она, похоже, хроническая, — сказала Диана, усаживаясь на полке. — Не помню уже, когда я себя чувствовала бодрой. Я устала даже чувствовать усталость… Как будто я поднимаюсь на скалу — а края все нет и нет… — Ее слова доносились до меня, как из туннеля, искаженные странным эхом. В ушах пульсировала кровь. — Это гора без вершины, и я уже так высоко, что даже если сорвусь, буду падать вечно…
Она помотала головой, чтобы стряхнуть со лба капли пота, и это было ее ошибкой: видимо, голова у нее закружилась, Диану повело, и она мягко соскользнула с полки в мои расставленные руки. Прижимая к себе ее обмякшее тело, я навалился плечом на дверь парилки и, жадно схватив ртом прохладный воздух, рухнул вместе с Дианой в ледяную воду бассейна.
В келье было душно. В печурке у изголовья матраса весело гудело пламя, и мы с Дианой лежали, обессиленные, выдохшиеся, мокрые от пота, раскидав одеяла, и жадно хватали воздух, пропитанный запахами секса и раскаленного металла. Выпутав ногу из скрученной жгутом простыни, я кое-как поднялся и, шатаясь, побрел к двери, задев ногой за горшок с эдельвейсом.
— Осторожнее! — вяло возмутилась Диана, а когда я распахнул настежь дверь на террасу, поинтересовалась: — Ты что, спятил?
— Душно, — сказал я, но от открытой двери легче не стало; стало холоднее.
Заморозки по ночам были обычным делом ранней весной в Шангри-Ла. То ли сказывалась близость ледников и снежных шапок на вершинах гор, то ли просто люди в этом мире слишком близко подобрались к небу… Звезды на черном шелке горели ровно и ярко, не мерцая. Казалось, до них можно дотянуться рукой.
— Просто тут мало кислорода, — сказала Диана, укутываясь в оба одеяла. — Потому и душно. — Она встала на ноги и подняла опрокинутый эдельвейс. — А если ты не закроешь дверь, будет еще и холодно, — добавила она и засеменила в уборную, волоча одеяла по полу.
Я послушался Диану, закрыл дверь и вернулся в стремительно остывающую постель.
— Брр! — сказала Диана по возвращении. — Как же там холодно…
— Еще не передумала остаться здесь навсегда? — спросил я.
Диана замолчала, прижимаясь ко мне всем телом.
— Если честно, — сказала она после долгой паузы, — мне уже все равно, где остановиться. Лишь бы прекратилась эта дурацкая чехарда миров.
Теперь была моя очередь молчать и слушать. Такие приступы откровенности у Дианы случались редко, и прерывать их не стоило.
— В новом мире… Мне опять придется начинать все с нуля… а я больше не смогу. Я устала. Я больше не могу все начинать с начала, понимаешь?