3
Итак, истина — мы начинаем с начала — неотделима, разумеется, от эффектов языка взятых как таковых.
Истина может иметь место лишь в области, где что-то высказывается — высказывается, как может. Истинно, таким образом, что не бывает — по крайней мере, в принципе — истинного без ложного. Это истинно.
А то, что нет ложного без истинного — это, наоборот, ложно.
Я хочу сказать, что истина находится вне всякого суждения. Сказать, что истина неотделима от эффектов языка как таковых, значит включить в нее бессознательное.
С другой стороны, упомянутое в прошлый раз положение, что бессознательное является условием языка, обнаруживает здесь свою подоплеку — оно отвечает желанию, чтобы язык обеспечивался неким абсолютным смыслом.
Один из авторов рассуждения под заглавием О бессознательном с подзаголовком психоаналитическое исследование в свое время выразил это в виде формулы, расположив S одновременно по обе стороны горизонтальной черты и дав этой черте, к тому же, весьма произвольное, по отношению к моему, толкование. Означающее, обозначенное таким образом и наделенное абсолютным смыслом, нетрудно узнать, так как соответствовать этому месту может одно-единственное — речь идет об означающем^.
Я как трансцендентальное и в то же самое время как иллюзорное. Это и есть операция, в которой прочно укоренено то, что выступает у меня как артикуляция университетского дискурса — и находим мы ее здесь, как видите, не случайно.
Трансцендентальное Я — это Я, которое тот, кто высказал тем или образом некоторое знание, укрывает в качестве истины, Sj — ^господина.
Я, тождественное самому себе, как раз и дает начало означающему S j чистого императива.
Императив и есть то самое, в чем находит развитие^- не случайно он всегда формулируется во втором лице.
Миф идеального Я; Я, играющего роль господина; #, благодаря которому хотя бы что-то одно — агент высказывания — тождественно себе самому, как раз и есть то самое, что университетский дискурс не может из того места, где находится его истина, исключить. Всякое университетское высказывание, формулирующее какую бы то ни было философию — пусть даже ту, что можно было бы охарактеризовать как радикально университетскому дискурсу противоположную, каковой являлся бы, будь он философией, дискурс Лакана, — всякое такое высказывание неизбежно приводит к возникновению Эгократии.
Никакая философия к этой последней, конечно же, несводима. Для философов вопрос всегда стоял в куда более тонкой и облеченной пафосом форме. Вспомните-ка, о чем у них идет речь. Все они это признают в большей или меньшей степени, а иные из них, наиболее трезвые, сознаются в этом открыто — они хотят спасти истину.
Это завело одного из них, ей-богу, весьма далеко — он дошел, подобно Витгенштейну, до того вывода, что если мы сделали истину правилом и основанием знания, то для того, чтобы отказаться от курса на этот риф, избежать его, ничего — во всяком случае, ничего, что истины как таковой касалось бы — говорить нет нужды. С позицией аналитика автора, безусловно, сближает то, что себя он полностью из своего дискурса исключает.
Я только что говорил о психозе. Мы имеем здесь, по сути, дело со случаем, где самая что ни на есть здравая речь настолько совпадает с чем-то таким, в чем угадывается психоз, что диагноз можно поставить с ходу. Замечательно, что в такой университетской системе, как английская, этому человеку нашлось место. Место, прямо скажем, совершено особое, своего рода изоляция, к чему, впрочем, приложил он руку и сам, оставив себе возможность удаляться время от времени в маленький загородный домик, чтобы, возвращаясь оттуда, вновь и вновь продолжать дискурс, железная логика которого даже Рассела с его Principia mathematica оставила, пожалуй, далеко позади.
Этот человек спасать истину не собирался. Недаром он говорил, что сказать о ней ничего нельзя — что не слишком похоже на правду, поскольку дело с ней мы имеем как-никак каждый день. Но как в письме, которое я многократно цитировал, определяет психотическую позицию Фрейд? — Исходя из того, что он называет, как это ни странно, Unglauben — знать не желать о происходящем в том закоулке, где дело идет об истине.
В представителях университетского знания это возбуждает такие страсти, что стимулированная психоаналитическим подходом речь Политцера под заглавием Основы конкретной психологии может, думается, послужить разительным тому примером.