Раны давали о себе знать. Тогда он и обратился к знакомому бывшему афганцу Волкову, который стал каким-никаким, но городским начальством. Максимов был человек прямой, сразу рассказал, зачем пришел. После объятий и воспоминаний о Герате Волков снял трубку и попросил доктора Чешуева срочно принять Максимова. Максимов был рад: сам завотделением займется его здоровьем. А Волкову это ничего не стоило, потому что Чешуева перетащил из Погорска сам мэр Потерянов. Он знал Чешуева не как толкового доктора, а как исполнительного подчиненного. Чешуеву отказываться от просьб администрации было не резон. Ему ни за что дали жилье, куда он въехал со всем семейством – женой и тремя детьми. До этого он мотался по казенным квартирам.
У Чешуева было много странностей, но о них знал только Волков, нарывший в различных районах нашей бескрайней страны досье на Чешуева. Волков выяснил, что Чешуева всегда интересовали яды. Анестезиолог – это врач, всегда имеющий под руками разнообразные яды. Волков внимательно пригляделся к семейной истории Чешуева. Не успел он переехать в Покровск, как внезапно умерла его жена, тоже, кстати, врач, и неплохой. С какой радости или печали умирать молодой здоровой женщине, да еще когда в доме два лечащих врача? Это Волков обнаружил быстро. Радость-печаль эта оказалась студенткой-практиканткой в покровской больнице. Профессиональный допрос опытного оперативника показал, что Чешуев – та еще штучка. В его хитрых глазах не было испуга, и сломался он совсем не просто и не сразу. Скорее, он раскололся потому, что понял самого Волкова. Волкову нужен был исполнитель, а Чешуеву хотелось поработать. Однако Волков все равно ощущал себя в этом случае победителем. Чешуев с ума сходил по молодой студентке, был уверен, что та его любит; Волков же знал, что она любит вообще всех мужиков: встретил ее как-то раз в сауне с девочками у Потерянова. Потерянов, как бывший врач, предпочитал проституткам медсестер и младший медицинский персонал. Эту подробность Волков берег на крайней случай.
Придя на прием к Чешуеву, Максимов получил такое внимание и медицинское обслуживание, которые только могла предоставить местная больница. Строго говоря, больниц в Покровске было две: академическая и городская. Так повелось с советских времен. В академической больнице были и места, и оборудование, но кончилось финансирование. В городской больнице не имелось ни того, ни другого, финансирование было фиговым, но все-таки было.
Работа Чешуева не пропала даром. Максимов, раньше попадавший в госпиталь только с ранениями, теперь лечился и чувствовал себя лучше. Мог даже позволить себе рюмочку с Волковым, любившим посидеть за хорошим коньяком и послушать афганские рассказы.
Простодушный и прямой Максимов как-то случайно узнал в больнице, что, несмотря на все усилия медицины, жить ему осталось не больше года. Принял он это мужественно, как и полагается офицеру, но задвинулся на том, что хочет дожить до получения сыном аттестата, а потом можно помирать. Главным врагом школы директриса называла Потерянова. Волков, который у Потерянова был правой рукой, тоже этого не отрицал. Доктор Чешуев поддакивал, что виновата не сама директриса, а мэр.
Максимов очень хотел дожить до выпускного бала сына. Мысль, что парень останется на второй год, как говорила директриса, или выйдет в жизнь со справкой, что прослушал десять классов школы, была унизительной. Максимов решил разобраться с Потеряновым просто, как поступали в Афгане с плохим командиром. Стрелок он был отменный, любил свою работу делать хорошо. Долго он не решался никому об этом сказать, но потом за рюмкой проговорился Волкову. Волков не одобрил, но обещал помочь. Новый «макаров» и старые неприметные «Жигули» должны были доставить сегодня ночью. День ожиданий был тяжелым.
Ночь затмения
Ночь Шварц встретил на башне институтской обсерватории. Аспирант Кузнецов, который должен был подготовить телескоп, заболел. Наверное, весенняя аллергия. Кузнецов начинал чихать и заливать все соплями, когда зацветали цветы и деревья. На работе от него был один вред, поскольку он мог начихать на уникальные стекла телескопов. Поэтому Шварц сам полез на самый верх, прихватив бинокль, нужный, по его словам, для того, чтобы прицеливать телескоп на Луну. На самом деле, с телескопа изображение уходило на компьютер, а Арнольд Иванович любил наблюдать явления природы собственными глазами. В то время, когда часовой механизм телескопа следил за Луной, а компьютер обрабатывал картинку, Шварц любовался затмением на крыше обсерватории, уточняя мелочи в бинокль и разглядывая от скуки окрестности.
На этот раз, к радости Шварца, шоссе стихло рано. К двум часам ночи машин совсем не наблюдалось ни в том, ни в другом направлении. Рассматривать было нечего. Городской отдел милиции по странным стечениям градостроительных обстоятельств находился за городом, на другой стороне шоссе. Он тоже затих. Ни происшествий, ни пьянок милиционеров, ни задержанных, только пару раз заехал патруль отметиться – и все.
Высоко в небе сияла луна. Шварц ждал, когда земная тень начнет пожирать ее круглый блин. Он очень любил этот момент, когда неясно, показалось тебе, что луна стала меняться, или началось Оно. К затмениям в Тёмке относились с почтением: они всех кормили. В этот волнительный момент на шоссе появилась черная «Волга». Арнольд Иванович вскинул на нее бинокль: шоссе у милиции хорошо освещено. «Волга» ехала не быстро, но и не медленно, не привлекая внимания. Как раз это и удивило Шварца. По его многолетнему опыту наблюдений за ночной дорогой, ночью все гоняют как бешеные: или пьяные, или спешат домой. Чтобы ехали и любовались непроглядно темным лесом на той стороне дороги – такого еще не наблюдалось. В бинокль он разглядел странную машину и обнаружил за рулем Волкова. Номер машины был городской. «В такую волшебную весеннюю ночь засиделся в администрации, – подумал Шварц, который так и остался романтиком, любителем песен у костра. – Такой приличный человек. Тянет за этим хамом Потеряновым всю городскую работу». Сентиментальный Шварц вздохнул, после чего от земных дел снова переключился на небо.
Вадим Божков был внуком основателя Темки. Его отец и дед считаются основателями города, даже улица Божковых есть. Но Вадим не пошел по научной стезе. Его больше волновало искусство. Вадим стал профессиональным художником. Кроме того, он был увлекающимся человеком. Сейчас они с женой создали гостиницу для собак с трехразовым питанием и прогулками в покровский лес. Сначала это занятие казалось чудесным, но потом быстро надоело, бизнес стал загибаться. Надо было закрывать его и затевать новое дело. На этой почве Вадим поругался с женой. В таких случаях он обычно брал большую пластмассовую бутылку пива и уходил писать картины в мастерскую. Мастерской художника служил сарай на территории Темки: по династической традиции Божков имел возможность пользоваться достоянием института. Божков еще не знал, что завтра помирится с женой, что их примирение будет таким бурным, что подарит ему еще одного сына. Все это будет потом, а сейчас Вадим пролезал в дырку забора Института затмений. Комплекция у Божкова была солидная. То ли дырка стала меньше, то ли художник поправился, но пролезть удалось с большим трудом. Конечно, Вадим мог пойти к себе в мастерскую и через проходную. Его знал весь город, и с проходом не было проблем, но через дырку ближе.