Люда начала машинально рисовать небольшие фигуры в углу листка бумаги, и почти сразу ощутила движение у себя за спиной.
– Не трогай ничего, пока мы не начали все вместе. Эта бумага не для рисования! – Шипяще выдохнув, ведущая оказалась прямо у Люды за спиной. Лицо ее изменилось, и больше не отсылало к ликам святых. Подумав секунду, она добавила, отбивая по слогам. – Это. Не. Курсы. Рисования! – И отошла к старой, потрескавшейся, мутной меловой доске. Торжественно подняв руку с мелом, она устало выдохнула. – Шьем костюм восточной красавицы!
Люда старалась не смотреть ей прямо в лицо, поэтому было ощущение, что на размытом пятне выделяются только шевелящиеся губы, выкрашенные в красный матовый цвет.
– Нужно взять сантиметр со стола, и обмерить себя в четырех точках. – Продолжала ведущая. Её рисунка почти не было видно на доске, и она слой за слоем рисовала поверх уже имеющихся линий. Мел от нажима крошился, и осыпался слоями с доски мелкими снежинками, но не танцуя, а хлопьями слетая на пол и туфли.
Она продолжала что-то меланхолично объяснять, но Люда почти не слушала. Она разглядывала женщин, что пришли вместе с ней на курсы. Ее пугали эти уродливые складки рано постаревших лиц, некрасивые не крашеные волосы, собранные в хвост, и сильно помятые зимние сапоги, глубокими заломами напоминающие лбы, и скулы тех, кто их носит.
Никто не улыбался, не рассматривал друг друга. Все, как по команде, смотрели в одну точку у доски. Ещё сильнее отталкивали чужие запахи еды и нафталина: от свитеров и кофт, пропахших жареными на чужом, непривычно пахнущем масле котлетами, соленьями, и забрызганные сверху довольно резкими духами.
– А вот и материал! – Визгливо перебив саму себя, воскликнула ведущая. Достав из одного из пакетов, лежавших у входа, блестящую, синюю, с павлиньими переливами ткань, она взмахнула ей, набрасывая себе на плечи, и по комнате прокатился одобрительный гул.
– Следующие два занятия мы будем разбирать технику шитья, и готовить выкройку, а потом мы начнем репетировать танец восточной красавицы. Потому что двенадцатого января здесь же, только в актовом зале, в шесть вечера у нас будет. – Она драматично сделала паузу. – Выступление! – В комнате вдруг все замолчали.
– У кого-то есть какие-то вопросы? – Ведущая некрасиво наклонившись, и отставив зад назад, пыхтя, и вытирая пот, катящийся по большому лбу, складывала ткань обратно в пакет.
– А если я не хочу репетировать, и выступать? – Люда спросила, чуть закашлявшись – В объявлении ничего не было про танцы и репетиции.
– Совершенно верно, в объявлении было написано только про шитьё. Но будет и пошив костюма, и выступление. Это такое условие. А кто не хочет танец, тот может покинуть комнату прямо сейчас, и больше не приходить сюда. – Она повысила голос, и наконец-то распрямившись, с красными пятнами по лицу, демонстративно и безразлично смотрела куда-то в сторону.
В комнате по-прежнему стояла тишина. Все уставились на Люду. Щеки начинали гореть. Она схватила сумку, лежавшую на столе. Рванув ее на себя, она зацепила набор, что им выдали в начале занятия. С грохотом всё повалилось на пол.
Женщины, сидящие по бокам, раздвинулись, с визгом сдвигая стулья вбок, и давая ей чуть больше места. Никто не пришел к ней на помощь. Наоборот, с в этой тишине стояло торжество, с которым выгоняют самозванку.
Люда присела на корточки, пытаясь собрать эти линейки, карандаши и ручки, но под столом её обдало запахом чужого тела, творожно-кислым, капустным. К горлу подкатил комок, и желудок резко сжало. Резко выпрямившись, она быстро пошла к выходу.
– Верни ножницы! – Донеслось откуда-то издалека, но она как в тумане дошла до лестницы, даже не заметив, что сжимает, не вынимая руку из кармана, зеленые портновские ножницы, с небольшими завитушками на кольцах.
Глава 2. В Январе.
Она не собиралась идти смотреть представление, но дату и время помнила хорошо. В течении следующих месяцев Люда намеренно несколько раз проходила мимо дома культуры, за десять, пятнадцать минут до начала курсов, в надежде увидеть кого-то из того класса по шитью. Она не знала зачем, но хотелось при встрече с кем-то из них наврать, что она записалась на другие курсы, что там никого не выгоняют из-за возраста или нежелания танцевать, и репетировать. Но улицы всегда были пусты.
В этом было что-то сладкое и колющее, как боль внизу живота, представлять, как она придёт смотреть выступление, как ей будет противно встретить рыхлых теток, что будут танцевать в костюмах восточных красавиц из красивой переливчатой изумрудной ткани, так уродливо сидящей на помятых телах, как изумрудно-синие оттенки будут блестеть в свете ламп сцены, и еще больше заламывать морщинами серые старые лица. «Нет, нужно совершенно точно увидеть это представление», думала она. Чтобы потом с садизмом вспоминать каждое неуклюжее движение, и непрочно сидящие костюмы, и лица, полные стыда и сожаления, что вообще в это всё ввязались.