Облезлые стены. Мутные стекла в окнах, через которые едва пробивается солнечный свет. Ряды ржавых двухъярусных кроватей. Застиранное пожелтевшее бельё с мерзким душком.
"Ещё и туалетные кабинки без дверей, - мысленно возмутился Саша, увидев за спальной комнатой уборную. - Никакого личного пространства и возможности уединиться".
Он прошёл мимо туалета и попал в игровую комнату, где его негодование стало ещё сильней. Не было ни телевизора, ни компьютера, ни других современных развлечений. Только зашарпанные, сломанные игрушки, оставшиеся с далёких времён процветания уже несуществующей страны.
"Ну, малявки, ладно, могут поиграть, а мне чем заняться? Словно к чертям в ад попал! Надеюсь, меня хоть пытать не будут? Не хотелось бы угодить в котёл с кипящим маслом. Хотя, судя по воспитательнице, которая меня привела, - возможно всё!".
Он отправился обратно в спальню и сразу увидел у противоположного входа толпу разновозрастных ребят, которые под крики и свисты возвращались с прогулки, просачиваясь внутрь помещения, словно бурный поток воды. В большинстве своём худощавые, короткостриженые и с недобрым оценивающим взглядом, говорящим о том, что встрече они не рады и знакомиться с ним явно не собираются, но Саша и не настаивал.
И вскоре он узнал причины негостеприимства - большинство ребят его просто боялись, ведь среди них ходили слухи, будто он убил своих родителей. Саша частенько слышал, как они трусливо перешёптывались за его спиной:
- Он отравил родителей крысиным ядом только за то, что однажды они не отпустили его погулять.
- Да нет, мне рассказывали, что он их топором зарубил, по банкам трёхлитровым разложил и в погреб спустил.
- Охренеть, а с виду и не скажешь...
- Да не зарубил он - задушил. И не только родителей, всех родственников, которые на его день рождения пришли. А потом ещё глаза у них шилом выколол, чтобы мёртвые не пялились на него.
Саша не хотел разочаровывать соратников по несчастью правдой и всегда лишь многозначительно молчал да ухмылялся.
Новое жилище оказалось до безобразия невыносимым - вокруг уныние, серость, разруха и безысходность, без каких-либо намёков на просвет. По сравнению с детдомом родительская квартира походила на божественный Версаль, а жизнь в ней напоминала сказку, но понял это Саша слишком поздно.
В такой угнетающей атмосфере даже "просветлённый" Лекс не выдержал и сменил цветовые предпочтения в одежде. Теперь он ходил в свинцово-сером костюме, похожем на тюремную робу, разве что без светлых полосок и инициалов на груди.
Встанет у бетонной стены - сразу и не разглядишь, с фоном сливается. И причёску прежнюю не оставил, подстригся так же, как обкорнали Сашу в первый день знакомства с заботливым персоналом, почти под ноль. Лекс переносил изменения в жизни гораздо тяжелее, чем друг, он замкнулся в себе и не разговаривал без надобности, предпочитая мотать головой или изъясняться жестами. Даже советовать почти перестал, что на него совсем было не похоже.
Саша тоже тосковал по прежним временам и однажды он решил немного раскрасить окружающий мир старым проверенным способом. Выменял у старших ребят перочинный ножик, предложив им взамен почти новенькие кроссовки, дождался прогулки и сбежал от воспитательницы на задний двор, где в окно спальни видел ощенившуюся дворняжку. Ничего другого он найти в детдоме не сумел.
- Наконец-то! - завизжал Саша, подкараулив любопытного щенка. - Просто круть! - он засунул его за пазуху и побежал к забору, дрожа от предвкушения.
- Ничего личного, милый пушистик! - прошептал он, приготовившись свернуть ему шею, но не успел.
- Ты что удумал тут, сволочь! - закричал кто-то за спиной и отвесил жёсткую оплеуху, от которой в голове зазвенело так, словно глухой звонарь забил в колокола на Светлую Седмицу.
Руки разжались, лохматый комок полетел на землю и тут же исчез в траве. Саша обернулся и увидел побагровевшую Тамару Геннадьевну, которая шипела от злости не хуже очковой кобры.
- Пойдём за мной, мерзота! - хватая за шкварник, заорала воспитательница и потащила за собой по земле, с лёгкостью справляясь с сопротивляющимся Сашей. - Я научу тебя уму разуму, живодёр!
Со странными увлечениями Саше пришлось распрощаться раз и навсегда. С непослушными детьми никто в детском доме не церемонился - всегда наказывали по-взрослому, без всякого сострадания и скидок на возраст. Попадать в карцер-кладовку из-за невинного, по его мнению, проступка Саша больше не желал, одних суток ему для переосмысления и смены приоритетов вполне хватило, ведь ему даже спать пришлось стоя.
- Ненавижу! Ненавижу всех! - бормотал он сквозь дрёму, трясясь от злости. - Всем отомщу! Клянусь! Придёт моё время! Ненавижу! - и начинал вновь заученные слова, которые выливались, словно чёрная слизь, из глубин подсознания.
Наутро он не вспомнил о своей клятве и с тех пор даже не помышлял о расчленении животных. Понимал: клетка не самое страшное, что с ним может случиться. В изуверской фантазии воспитателей он ни секунды не сомневался.
Время шло, и вскоре Саша начал привыкать к новой жизни. Жёсткий распорядок дня больше не угнетал до скрежета зубов. Обнаружилось, что в поддержании дисциплины имелись не только минусы, но и плюсы. Саша стал лучше себя чувствовать, появились силы, нехватку которых он поначалу испытывал в каменной клетке детдома, оборвав связь с природой. Из-за притупления обоняния и потери возможности видеть мир в цвете Саша больше не переживал. Порою даже радовался, ведь в этой беспросветной серости и зловонии он оказался в лучшем положении, чем все остальные.