— Победа! — откликнулись люди на площади.
И в этот момент в небе раздался неясный шум. Над крышей Дворца эдельвейсов показался вертолет.
— Бегут, сволочи! — закричали вокруг. — Удрал! Держи вора!
Какой-то подросток рядом с Редриком орал ругательства, подняв средний палец к небу. А потом люди вновь пришли в движение, бросившись к дворцу. Теперь им не препятствовал никто. Но еще до того, как Редрик успел добежать до входа, на балконе показались совершенно незнакомые люди, тащившие тяжелый, в золоченой раме портрет Леона Андруцэ. Кто-то глянул вниз — не хватало только скинуть эту гадость на людей. Нет, под балконом было пусто, и портрет рухнул вниз, а над балконом взвилось пробитое знамя.
— Друзья, диктатор бежал! — кричал кто-то в микро фон. — Да здравствует победа! Да здравствует Констанца! Слава армии! Слава министру обороны! Слава — вам!
Он выкрикивал в микрофон еще что-то, его почти не слушали. Люди вокруг походили на очнувшихся после сна или тяжелой болезни. Страх и многолетняя тоска исчезли — точно также, как растворились бесследно люди в штатском, наблюдавшие за выражением чувств собравшихся.
Теперь нужно было отыскать Эйно. Редрик расстался с польским коллегой возле самого входа во Дворец эдельвейсов.
Нужно было понять, что делать дальше.
Победа легкой не бывает. Тем более, если твой противник — вовсе не человек. И даже не обитатель Запределья.
Диктатор, точнее, СУЩЕСТВО, которое заполняло его оболочку, было абсолютно чуждым. Разумное насекомое с какой-нибудь отдаленной планеты — вот с кем можно было его сравнить. И от такого чужака можно ожидать чего угодно.
Глава 14 Древние, которые будут
Санкт-Петербург,
наши дни
Пожалуй, то, что Ника оказалась сегодня у Эвелины, было для нее благом. Все же — под крышей, а не на свежем воздухе и уж тем более, не в склепе. Но даже не это главное. Последнее время она оказалась в каком-то тумане, мысли постоянно путались, а прогулки она совершала по очень и очень странной местности. Только сейчас, поднимаясь по узкой, пропахшей кошками лестнице, Ника осознала, что с ней творится нечто странное.
Эвелина могла бы во всем разобраться.
Имена у тусовщиков иногда бывают самыми невероятными. К примеру, Ника почти уже забыла, что когда-то ее нарекли Ирой. Леди Джагара (которую порой называли в шутку «японской волчицей») — это всего лишь аристократичный персонаж фильма-аниме. А вот Эвелина… Вообще-то, по паспорту эта светловолосая девушка звалась всего лишь Александрой. Но второе ее имя тусовочным не было, оно иногда появлялось в некоторых совсем уж «желтых» газетах — там, где печатаются объявления короткой строкой:
«Колдунья Эвелина. Сглаз, порча, любовная магия. Имеется гарантия. Тел….»
Увы, пока что больших объявлений с фотографией — «салон колдуньи Эвелины: мы поможем Вам стать счастливыми» — не было. Для этого надо работать и работать. Но и того, что имелось, оказалось достаточным, чтобы девушка чувствовала себя профессионалом в магии.
Ни о каких «Воинах Армагеддона», а уж тем более — об О'СБ., — Эвелина слыхом не слыхивала. Да и ее заказы сводились к просьбам дамочек недалекого ума отомстить сопернице, вернуть друга или любовника и тому подобной ерунде. Иногда друг-любовник возвращался, это можно было считать случайностью, а можно — и последствием применения магии.
Эвелина предпочитала последнее.
Но куда больше ее интересовала магия, которая не имеет практического применения и на которой нельзя заработать.
«А значит, Эвелине можно выложить свою историю, и она попробует разобраться», — думала Ника, нажимая кнопку звонка.
— …И ты понимаешь, что идешь по совершенно незнакомому городу… Я не знаю, что вчера случилось, — в десятый раз повторяла Ника.
Эвелина молча слушала, удивляясь не столько тому, что рассказала Ника, сколько тому, как она говорит. Ее историю можно было бы посчитать пустой фантазией, в тусовке рассказывают и не такое, случается, что кто-нибудь (друг очень дальних знакомых, желательно — из другого города) путешествовал в параллельный мир — где-то на Земле есть такие странные точки, откуда туда можно попасть. Верить всему этому совершенно не стоило.
Но в самой Нике что-то переменилось. Она не стала с порога просить пустить ее к компьютеру, не стала бесконечно рассказывать про осточертевший «Морровинд». И ее речь, хотя она говорила о странных вещах (некий мистический автор в таких случаях повторял — «у меня нет слов, чтобы выразить это словами»), речь невежественной и необразованной девицы с тусовки, приобрела некую стройность и внятность.