Зато морды Толяныч квасил знатно. Старый пьяница регулярно нарывался на неприятности; приставал к женщинам, требуя денег; не давал проходу избранным слабакам, которые в чём-то, по его мнению, перед ним провинились.
Жалобы сыпались на Толяныча как из рога изобилия. Не раз ему делали последние-препоследнее предупреждение, возили отдохнуть в обезьяннике, но он всегда находил способ уйти от серьёзного наказания. К тому же местный участковый боялся его как огня и на все претензии заявлял, мол, Толяныч свойский мужик, незачем ему будущее ломать. Тот факт, что «свойский мужик» имел за плечами ходку на зону за грабёж и сам себе поломал что только можно (включая нос, не раз страдавший в стычках), в расчёт не принимался.
И ладно бы только это, но дрался алкаш так, словно вчера закончил профессиональную боксёрскую карьеру. С той поправкой, что не стеснялся пользоваться уличными приёмчиками.
Мы с Толянычем особо не пересекались. Я проходил ниже его радаров — чересчур невыдающийся, чтобы зацепиться, слишком неприметный, чтобы многое поиметь. Он порой занимал у меня на бутылку, как ни странно, отдавал — и тут же брал в долг снова. Надо полагать, я всё-таки отличался от обычного лоха, которого он просто тряс на деньги и ничего не возвращал, даже номинально.
Но перемирие закончилось. Я выкинул нечто, что лишило меня защиты незначительности. И хуже того, попался Толянычу, когда он пребывал в особенно паршивом настроении.
Мне на плечо упала лапища алкаша. Мы с ним были одного роста, но каким-то образом он казался выше. Склонился ко мне, обдав перегаром и вонью нечищеных зубов. Непередаваемое амбре — застарелый пот делал его ещё внушительнее.
— Не пацанское это поведение, понимаешь? Знаешь, что с такими, как ты, делают на хате? Учат. Вот и я тебя поучу…
Меня мелко затрясло — Толяныч, почувствовав это, ухмыльнулся. Подумал, что пациент подготовлен: дрожит от страха, примирился с тем, что его сейчас будут дубасить.
Но на самом деле я кипел от злости. А ещё от несправедливости мира. В чём я провинился перед (как выяснилось, реальными) богами, что они засунули меня в этакую задницу? Я вёл себя плохо? Да, лень и уныние считаются грехами, но я ведь никого не обижал! Жил и давал жить другим. А теперь на мне будет срывать раздражение какая-то пьянь.
Если и существовала невидимая шкала, показывавшая степень нервного напряжения, то у меня стрелка истерично стучала бы по красным значениям. Максимальная близость к срыву.
Бей, беги, замри.
Я пробовал бежать. Пробовал бить. Второе оказалось куда эффективнее. Замереть — ну уж нет. Я не груша для отработки ударов.
Сам не знаю, что побудило меня скопировать действие старого алкоголика. Деревянным движением я скинул руку Толяныча с плеча. Он так удивился, что я ещё способен сопротивляться, что растерялся. Иначе уже прописал бы в печень.
Теперь уже я положил руку ему на плечо — нет, на предплечье. И слегка сдавил. Зрачки мужчины расширились, он разлепил губы, показав пеньки жёлтых зубов. Я сжал сильнее, и он тихо охнул, непроизвольно дёрнулся в попытке вырваться.
У него не получилось.
А я вдруг осознал, что сверхъестественная сила, полученная мной в облике девочки-волшебницы, сохранилась и в мужском теле.
Иными словами, я всё ещё мог сносить пинками машины.
И как бы удивительно это ни звучало, одинокий алкоголик был менее прочным, чем железка весом в несколько тонн.
Я поспешно разжал ладонь, испугавшись, что переломаю Толянычу кости. Это в планы не входило.
Да и не было у меня планов-то. Сплошное наитие.
— Это, ты… — забормотал мужчина. Замолчал, не найдя слов, и потёр оголённое предплечье. На нём отчётливо проступили синеватые следы моих пальцев.
В крови бурлил адреналин. Я сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Кем бы я ни был вчера, сегодня сил во мне хватит, чтобы размазать придурка по стене. И вот с этим нельзя переборщить. Люди — хрупкие животные, а мне судимость из-за идиотов не нужна.
— У меня был тяжёлый день, — нарочито спокойным тоном сказал я, — Нарвался на гопоту. Пришлось драться. Ну и вот…
Толяныч словно только сейчас заметил мои ссадины и царапины.
— А, вон оно чё. Да, отделали тебя, сынок.
Он неуверенно улыбнулся, скрывая за улыбкой страх.
— А это… скок их было? Много на одного? Ты б их описал, я знакомых дёрну. Вдруг отыщем. Ну и поучим уму-разуму.
Учитель доморощенный. Репетитор кулака и колена. Я уставился на мужика, пребывая в полнейшей прострации. Неужели всё, что требовалось для того, чтобы Толяныч залебезил — это проявить достаточно силы? Продемонстрировать, что у него нет ни шанса. До такого примитивизма не каждое животное докатывалось.