Но, видимо, бывшие и нынешние зэки — это отдельный сорт зверья.
Справившись с накатившей брезгливостью, я мотнул головой.
— Нет, я их уже… поучил.
— Ага. Ну, молодец. Правильно, так их!
Мы потоптались на месте, не понимая, как выйти из сложившейся ситуации. От её абсурдности пробивало на смех. Я справился с постыдным порывом и сказал:
— А что, не приехали ещё? Пожарные и МЧС.
— Зачем это?
— Так ведь у дома стена обвалилась.
Толяныч вперился в меня мутными глазами, будто хотел спросить: а точно ли пил он, а не я? Я чувствовал, как стена взаимонепонимания между нами растёт.
И если бы не полноценные синяки, которые остались на руке пьяницы после краткого знакомства с моими пальцами, я бы признал, что меня навестила белочка. Хоть и не употребляю.
— Пойду я, пожалуй.
Толяныч промычал в знак неопределённого согласия и посторонился. И тут я понял, что потерял ключи. Ну, конечно, когда на тебя бросается здоровенная зверюга, как-то не до того, чтобы выкладывать вещи из карманов. А на моей одежде и карманов-то не было больше.
— Откроешь? А то ключи… забыл.
Лицо Толяныча, и без того красное, налилось благородным помидорным оттенком. Он-то наверняка счёл, что я укрепляю над ним свою власть, или вообразил ещё какую-то тюремную глупость. Но возражать не стал, послушно приложил к домофону таблетку. Домофон запищал.
У мужика были ключи от всех парадных. Хрен знает, зачем он их собирал. Смотрящим себя воображал?
Я кивнул алкашу и вошёл в парадную.
Плитка была цела.
Каких-то полчаса назад на ней красовался выразительный слепок моей фигуры. И пивные разводы, и въевшаяся в пол грязь были на месте. Не хватало лишь главного.
Версию с галлюцинациями я отложил, едва подумав о ней. Нет, силу я обрел реальную, царапины тоже… к слову о них. Некоторые успели затянуться, да так, что от них не осталось даже розоватой кожицы. Я потёр кровавое пятно на руке, и под ним не было ничего, что заслуживало бы внимания.
Не все раны соглашались исчезнуть. Некоторые, хотя и затягивались быстрее, чем обычно происходит у человека, ещё сохраняли и форму, и крошечные углубления.
Причём связи между тяжестью ранений и скоростью их исчезновения не было. Опасные порезы, которыми меня наградил Бехемот, испарились без следа. А вот пальцы ноги ощутимо побаливали. Разумеется, пинок по машине, располовинивший её, не должен был пройти безнаказанным для них, но… если уж рассуждать с точки зрения реализма, то мне бы пришлось попрощаться со всей ступнёй. Законы ускоренной регенерации вели себя нелогично даже по меркам глубоко нелогичной ситуации, в которую я себя загнал.
Или же я пока не видел картины целиком.
Я напряжённо размышлял, поднимаясь по лестнице. Пролёты были целы — во всяком случае, целее, чем им следовало быть после моего падения. Погнутые перила были обязаны своей погнутостью мелкой шпане, а не мне.
Что удалось узнать от Риты, помимо кучи оскорблений и заверений, что я долго не протяну? В мире волшебства существовало целое общество: разные организации или кланы, разные направления магии, особая иерархия… и сопутствующие опасности, которые всегда шли в комплекте с секретностью.
Водились ли в городе более дружелюбно настроенные волшебницы? Нет-нет-нет, всё не так. Мне бы прикидывать, как избавиться от сомнительного дара, который больше смахивал на проклятие…
Но разве не о том я мечтал? О чуде, которое выдернет меня из серой рутины. Правда, вместе с чудом в комплекте шли грудь и вопиющее отсутствие привычных органов. Я глянул вниз. Всё на месте.
Итак, то, что произошло после того, как я произнёс заклятье-формулу-хрен-знает-что, не оставило следов в реальном мире. Меня перенесло в его копию — не очень-то точную, если судить по безлюдью. То есть моя квартира, скорее всего, не превратилась в груду обломков.
Это обнадёживало. Как и то, что я остался мужчиной. Всего-то и нужно, что не входить в параллельную реальность, и для меня ничего не изменится.
Я пошевелил пальцами, в которых не чувствовалось и толики скрытой в них силы.
Ну, почти ничего.
Но как же быть с обещанием стать самой сильной волшебницей? Неужели я откажусь от магии лишь потому, что мне на время придётся влезть в шкуру девушки? Это натуральнейшая трусость, а я не трус.
Просто нельзя забывать о том, кто я есть на самом деле. Александр, двадцать три года, мужчина.
Самая мужественная девочка-волшебница во всём городе.