Снова оглядел свой корабль, а потом посмотрел в море, туда, где поодаль хромал "Хобарт". Он, несомненно, тоже тонул. Две торпеды, пришедшие словно из ниоткуда, почти оторвали ему бак, лишили хода и управления, Рогге видел, как команда начала оставлять крейсер. Один только вопрос продолжал биться в его разуме:
Что мы наделали?
Из его экипажа спаслись почти триста человек. Им удалось отойти в сторону от горящей развалины, которая когда-то была "Атлантисом", и уберечься от детонации погребов, отправившей рейдер на дно. Уже начали опускаться сумерки, когда появился патрульный самолёт, поднявшийся из Тринкомали. "Сандерленд" несколько минут кружил у цепочки плотов и шлюпок, очевидно, передавая координаты небольшого конвоя спасательным судам. Затем улетел. Рогге видел, как он кружится над другим местом. Выживших с крейсера нашёл, предположил он. Он посмотрел на людей в своей лодке и покачал головой.
Это был не самый лучший день.
Австралия, Канберра, здание парламента
Когда члены парламента вернулись после ланча, многоуважаемый Джон "Сол" Розвер[154] с большим удовольствием оглядел зал заседаний. Несомненно, настало их время. Лейбористская партия стала господствующей, а Тори[155] оказались в раздрае. Даже если правительство найдёт опору в незначительном большинстве, они будут в безопасности, как под крышей собственного дома. После недавнего падения Мензиса никто не хотел устроить ещё одну смену правительства.
Оставшиеся мелкие неурядицы оставались исключительно фракционными. Крайние левые находились под контролем партии. Если бы это не устраивало Розвера, то он и не попал бы в кресло председателя иначе как в виде подачки Трудовой партии. Но были вещи, возможно, намного хуже этого. Мы можем провернуть тут чертовски хорошую работёнку; такие возможности попадаются нечасто, подумал про себя Розвер. Если Красный Джонни ничего не испортит.
- Палата вызывает многоуважаемого премьер-министра.
Джон Кёртин[156] усмехнулся председателю, когда тот сделал несколько уверенных, порхающих шагов к трибуне.
- Господин председатель, в свете еще одного королевского сложения полномочий, и недавних событий в Европе и Канаде, известных палате, правительство подготовило законопроект, посредством коего мы обращаемся к наиболее насущным проблемам, стоящим перед Содружеством...
С мест зашумели, едва премьер-министр произнёс эти слова. В гвалте слышалось одобрение, осуждение, но главным образом - удивление. Предоставить законопроект всего через несколько часов после радиопередачи было по любым стандартам очень быстрой работой. Такая решительность и склонность к резким шагам сами по себе красноречиво говорили о правительстве, едва обосновавшемся в кабинетах. Оппозиция выразила обоснованные сомнения в такой поспешности, а когда премьер-министр завершил доклад по законопроекту и начал читать его содержимое полностью, сомнения стали тревожными. Начались всё более частые прерывания и возражения.
Он предположил, что Кёртин может слететь с поста сегодня же. Ни у кого не хватило бы духу сказать, что Солли Розвер стесняется доброй драки. Несмотря на это, схватка оказалась ещё более горячей, чем он ожидал. Борьба за поддержание порядка и, что куда главнее, за поддержание хотя бы иллюзии беспристрастности, стала невероятно трудной. Все регламенты полетели к чёрту, он едва успевал колотить своим молоточком. После того, как обсуждение протиснулось через преамбулу и несколько первых статей законопроекта, Розвер уже пожалел, что лейбористская партия принципиально отказалась от мантии для председателя. По слухам, некоторые спикеры одевали под неё только майку и трусы. А день начался жарко. Температура в зале заседаний повышалась от минуты к минуте, и Солли потел в своём костюме, будто в сауне.
Уровнем ниже Кёртин переносил повышающуюся температуру с такой же стоической улыбкой, с которой он отвечал на все хриплые возражения и процедурные оскорбления. Он время от времени поглядывал поверх очков на зал, пока читал, или пристально смотрел на тех, кто больше заглядывал в расписание в ожидании обеда. Для Кёртина это было своего рода поэзией жизни. Приятнее всего оказался переполох в дальнем конце зала. Коалиция распалась, лишённая руководства в связи с уходом Мензиса, и оттуда теперь судорожно кудахтали, так как мощная волна от победы трудовиков снесла все их привилегии. Слабое противоречивое бормотание его собственных сторонников служило только подтверждением для его понимания обстановки. На каждом корабле есть свои крысы, и пока ему известно, где какая сидит, Кёртин был уверен в своей власти. Прожжённый политик, он крепко держал за поводок своих соратников по партии. Благодаря поддержке собраний партийных выборщиков[157] и Торговой Палаты ему можно было не бояться нескольких сварливых заднескамеечников и колеблющихся сторонников.
Но именно они и задавали жару Розверу. Возможно, это всё было частью плана Кёртина – поставить его как председателя в невыгодное положение. Он и так уже был в мыле, и с физической точки зрения, и с политической. Ему приходилось отвечать на возрастающее число возгласов не только со стороны оппозиции, но и от его собственной лейбористской партии. Причём многие из них касались пунктов, с которыми он был согласен и сам собирался их ввести.
Как и в любом приличном парламенте, сведения распространялись по залу почти мгновенно. Ранние сомнения закалились до железных выводов задолго до того, как Кёртин достиг конца законопроекта. Возможно, он был шероховатым, но ведь его не вычитывали часам. В зависимости от точки зрения это было или положительным моментом, играющим в пользу нового руководства, или же показателем глубины их заговора и предательства. Все ощущали растущее чувство безотлагательности, с каждой деталью, ложившейся на своё место.
В основу всего легла передача из Дэвентри. Лейбористы основывались на ней как на разрешении разорвать связи страны с династией и империей, и обеими руками схватились за эту возможность, чтобы провести некоторые партийные положения в законодательство. В итоге такие шаги вели к установлению республики. Само понятие было предметом споров в Трудовой партии, и вовсе невероятным для оппозиции. Разрываясь между обязанностями кабинета, его собственными предпочтениями и жесткой партийной дисциплиной, Розвер становился всё более и более раздражённым. Ему хотелось накатить чего-нибудь покрепче. Его гнев в основном изливался словесно и выражался в язвительности к противникам, но внутри он сосредотачивался исключительно на лидере партии и премьер-министре.
Когда Кёртин завершил чтение законопроекта, то вынес его на обсуждение для непосредственных дебатов. Хорошо смазанная машина набрала обороты. Ещё утром эта процедура несколько вышла за рамки, то и дело соскальзывая на посторонние вопросы. Но это не подразумевало, что он должен действовать честно. В любом случае, первый час обсуждения вышел ещё более беспорядочным, чем всё, что было прежде. Хорошо налаженная череда парламентариев от Трудовой партии продолжала молоть вздор, задавая двусмысленные вопросы, их собственная министерская скамья могла только отвечать долгими положительными сентенциями в адрес правительства. Иногда Розвер позволял кому-нибудь из оппозиции вставить несколько слов и вырваться вперёд, но каждый немедленно попадал под настоящую метель из междометий и возражений. Это была старая игра, знакомая всем с обеих сторон Парламента. Но всё же для таких весомых вопросов, на грани конституционной реформы, она не очень подходила. Бешенство обсуждения перешло все пределы, известные ранее в австралийском парламенте, и Розвер едва находил в себе терпение, чтобы сдерживаться.