Ему было сорок семь лет, когда он умер. Написал он и в самом деле не очень много. И все же не объемом написанного измеряется значимость писателя. Сама позиция его, художественная, философская, человеческая, была столь значительна, что и поныне остается актуальной и нуждается в осмыслении и закреплении. И вот, наконец, перед нами самое полное собрание написанного им.
Безвременья не бывает. Бывают люди сдавшиеся и люди выстоявшие, сохранившие верность себе и своему творчеству. Владимир Кормер был таким выстоявшим. Россия, даже превращенная в «случайное семейство», все же имела своих героев. Одним из таких Героев, бесспорно, был великий русский писатель Владимир Федорович Кормер.
Экскурс
Философия, литература, преподавание, жизнь…
Интервью Владимира Селиверстова и Романа Гуляева с Владимиром Кантором
Вопрос. Владимир Карлович, расскажите, пожалуйста, как преподавание и, вообще, работа со студентами влияет на литературное творчество и философское исследование? Как сочетаются эти области? Можете вспомнить, как Вы начинали преподавать и как вырабатывался Ваш метод преподавания? Как, будучи писателем, Вы начинали преподавательскую деятельность?
В.К. Наверное, я покажусь очень неправильным преподавателем, так как, по сути, всю жизнь не хотел преподавать. Для меня это было жупелом, если вам понятно это слово. Мне говорили, что вот, мол, у тебя дед – профессор, отец – профессор и у тебя – та же стезя. Я отвечал: «Извините, но этой стезей я не пойду! Хватит предков! Я буду писать. Это – мое основное дело». Литературное творчество, которое пишется в стол, как вы понимаете, не кормит категорически, а в столе у меня было много рукописей. К 1987 г. ощущение у меня было уже почти параноидальное, у меня лежала в ящиках груда рукописей (ведь тогда компьютеров еще не было и все находилось в бумажном варианте). Девать это все было некуда, советские издательства не брали. А на Западе, хотя мне и приходили некоторые предложения, печатать тексты о России не хотелось. И было ощущение, что это – навсегда. Но – и тут приходится коснуться бытовой стороны вопроса – надо было где-то служить, работать было надо, поскольку надо было кормить семью, и тут мне повезло. Я нашел идеальную работу. Это была работа в журнале «Вопросы философии», куда меня привел Мераб Мамардашвили. Он мне тогда сказал: «Что бы Вы, Володя, в жизни ни собирались делать – читать книги, писать статьи или романы, журнал даст Вам некую, простите, финансовую основу вашей жизни. Вы ведь женаты? Значит, надо зарабатывать». Поразительно, но когда перестаешь думать каждую минуту о заработке, обретаешь прожиточный минимум, то появляется время для духовной жизни. Мераб был прав.
Мераб Мамардашвили
Надо сказать, что большой философ Мамардашвили, несмотря на свойственную большому философу одинокость, был человеком помогающим. Человеком, вокруг которого невольно возникал круг более или менее свободных людей. Да и время, несмотря на требовавшуюся советскость и публикации партийных деятелей, писание обязательных передовых, было замечательное и, как ни странно, свободное. Отчасти также потому, что в журнале собрался совершенно уникальный коллектив, откуда потом вышли фигуры большого масштаба, начиная с Мераба. Достаточно упомянуть Владимира Кормера, Бориса Орешина, Бориса Юдина… Сегодня кажется невероятной та степень свободы и раскованности мысли, которая была в редакции. Время ушло, многие тогдашние собеседники – уже часть истории нашей культуры. Как, помните, говорил Пушкин: «Когда человек становится лицом историческим, странно, что с ним ты когда-то говорил запросто».
Моя жизнь тогда была свободной жизнью. При этом был реальный контакт с философской мыслью того времени, которую приходилось читать и редактировать. Уж она-то чаще всего была далека от свободы. Хорошее противоядие. А в журнале было и время на свое писание, там работали и пишущие люди, например, мой близкий друг, философ и писатель Владимир Кормер. Преподавать ни я, ни мои друзья не хотели, хотя на лекции Мераба ходили. И все бы шло хорошо, если бы не случившиеся серьезные финансовые затруднения после перестройки. Перестройку мы приветствовали, радовались не только частной, но и общественной свободе, даже эвфемизм «гласность» вместо свободы слова и тот радовал. Скажем, в журнале несколько месяцев вообще не платили зарплаты, выдали бумажку с печатью, что податель сего имеет право на бесплатный проезд в городском транспорте. Стало понятно, что в «Вопросах» я как человек, кормящий семью, не выживаю. В этот момент два фактора и, соответственно, две институции сыграли свою роль: во-первых, я пошел преподавать в Лингвистический университет на кафедру философии и политологии. Я там читал абсолютно свой курс, никак не связанный ни с чем. Деньги были не большие, но все же что-то платили. Второй институцией был Сорос, где я и лекции читал, и в руководстве был. Это была попытка свободного преподавания, свободного подхода к действительности. То, что я писал, то я и читал. Я вообще всегда читаю студентам то, что я пишу и над чем думаю. Мне это интересно, и, как мне кажется, слушателям тоже интересно, когда человек читает о своем любимом, больном и наболевшем и то, над чем он думает.