– А чем Вы собственно занимаетесь? – спросили они меня.
– Русской философией.
– А что это такое?
Ну, я тут подумал, что бы им сказать такое, что они могли бы знать. Я начал благородно перечислять то, что я считал важным. А я читал я тогда о Чаадаеве, Соловьёве, Бердяеве, Франке… Смотрю, в глазах у собеседников – полная пустота. Тут я упоминаю Достоевского…
– О да. Достоевский – это великий философ! – сказали они.
Достоевский был для них и остается великим философом[883], я с этим сталкивался неоднократно, более того, согласен с этим, хотя и обидно, что других не знали. Но существует уже очень много переводов и других русских философов. Германия, философская Германия, мне кажется, очень вовлечена в русскую мысль. Для меня, по крайней мере, именно поэтому эта страна понятнее и ближе. Там есть Соловьёв практически в полном немецком переводе. Там есть Флоренский – большой четырехтомник. Там сейчас вышел восьмитомник Франка, одним из инициаторов этого издания я являюсь. Вышло на немецком и две моих больших книги по русской философии.
Если возвращаться к преподаванию, то в Вышке до образования философского факультета я просто читал общий курс по истории философии… Причем в начале я даже курс не читал, а только полгода вел семинары. Тоже было неплохо. Это как-то расковало меня. После этого кому я только не читал: юристам, журналистам, управленцам. Управленцам хуже всего было читать, поскольку они не понимали, зачем им философия. Я понимал, что они не понимают, и цитировал им «Мастера и Маргариту», где говорилось о том, что если у вас план только на пять лет, как говорил Воланд, то что вы будете потом делать? А философия помогает оценить некую перспективу. Но это на них плохо действовало… Про Воланда они, конечно, слыхали…(смеется).
Потом, слава Богу, открылся факультет. На данный момент у меня – три курса на факультете. Ну и по-прежнему я читаю общий курс у журналистов. Думаю, это было разумное решение декана. Так как я – еще и писатель, литератор, мне действительно проще было найти общий язык с журналистами, чем, скажем, с юристами, экономистами. Они слушают с восторгом, приходят на мои лекции на факультете философии. Помню, как-то пришла компания журналистов (человек десять или пятнадцать). Философы были поражены. Чего это, мол, к нашему профессору ходят какие-то посторонние?!
Вопрос. Как Вы расцениваете смену поколений в современной российской философии? Существовал ли тот провал, который отмечался в 90-е годы, обусловленный тем, что люди, которые сейчас находятся в состоянии расцвета своих творческий сил, своего акме, тогда ушли в сферу бизнеса, журналистики и т. д.?
В.К. Такая проблема есть, но я не думаю, что она решается однозначно и стопроцентно. Я это обсуждал со своими коллегами и в Москве, и в Питере. Вот в Питере я знаю многих людей, которые по этой логике должны были быть в бизнесе, а они – профессора в Санкт-Петербургском университете, находясь в возрасте от сорока до пятидесяти, т. е. в этот самый провальный период. Но, конечно, все-таки знаю коллег более младшего возраста, вроде Александра Михайловского.
Вопрос. Вы занимаетесь русской философией. Можно ли сказать, что русская философия была преимущественно неуниверситетской?
В.К. Пожалуй, начну с того факта, что первое значительнейшее событие русской философской мысли – «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева было опубликовано в журнале, журнале «Телескоп». Чаадаев за свободу философской мысли был объявлен сумасшедшим, редактор – профессор Надеждин отправлен в ссылку, а цензор – ректор Московского университета был отставлен от должности. Какие уж тут университеты! Но мне все же кажется, что это – судьба, которую не надо принимать как нечто обязательное. Если еще немного из истории философии в России, то напомню, что до Великих реформ Александра II философские факультеты закрывались за то, что, по мнению властей предержащих, несли крамолу, знакомя студентов с такими «супостатами» как Кант, Гегель, Шеллинг. И многие окончившие философский факультет ушли в журналистику. Краевский, Катков и т. д. Многие русские философы, которые некогда были уволены из университетов, стали журналистами, издателями, писателями, но все равно хотели работать в университете.
Каждый по той или иной причине из университета был вынужден уйти. В случае с великим русским философом Владимиром Соловьёвым понятно, что поводом стала речь в защиту народовольцев. Хотя его никто не выгонял. Он просто понял несовместимость своего пребывания в университете и этих речей. Он понимал, что все равно не сегодня-завтра его выгонят. Так лучше уйти самому. Хотя не стоит забывать, что он был сыном великого историка и ректора Московского университета, так что профессорская карьера ему была как бы предназначена. Ситуация меняется к концу XIX столетия. Мы можем вспомнить Сергея Николаевича Трубецкого, который был ректором Московского университета, что не мешало ему быть блистательным философом. Поэтому мы вряд ли можем сказать, что русская философия была вообще неуниверситетской. Скорее, мы можем сказать, что ее отношения с университетом были сложными.
883
С этого эпизода начинается первая глава последней книги В.К. Кантора: «Судить Божью тварь». Пророческий пафос Достоевского. Очерки. М.: РОССПЭН, 2010.