И тогда, если художнику захочется повторить это, выдать нагора новые шедевры — художнику приходится ждать. Ждать неприятностей, разочарований, кризиса. А если беда обходит его стороной, художник нервничает. Он испытывает голод.
Это голод по несчастью. По недовольству. По «настоящей жизни», как называет это моя сестричка. И вот такой человек, человек с талантом, одаренный, — становится зависимым от трагедии. Становится несчастьеголиком. Или гореманом, как вам больше нравится.
Литровая бутылка «Финляндии» уже пуста наполовину, мы пьянеем больше и больше. После очередной порции водки Криська показывает жестом — «стоп».
— Все, Коль, хватит, уже хорошо.
Ладно.
Притаскиваю на кухню магнитофон, ставлю запись «Ди-Фазз». Закуриваю с позволения сестры. Предлагаю сигарету и ей, но она отказывается.
— Потанцуем? — спрашивает Криська, протягивая мне руку через стол.
— Да я не мастер, — пытаюсь отказаться.
— Пошли-пошли. — Она стаскивает меня с табурета, ведет на центр кухни. Мы танцуем полуобнявшись. Весь танец Криська смотрит мне в глаза, чуть снизу, но все равно очень близко, опасно близко.
— Хватит, — говорю через несколько минут. — Идем лучше за пивом.
Сестра колеблется:
— У меня не так много денег… Завтра еще продуктов надо прикупить, потом зайти в аптеку…
— Ничего, — утешаю ее. — У меня есть.
Вынимаю поздравительный конверт, разрываю его по кромке и вытаскиваю новенькие купюры.
— А зачем тебе в аптеку? — спрашиваю.
— Взять снотворного. — Криська морщится. — Плохо сплю. Ребенок…
А рецепт?
— Вчера выписала в больнице, — говорит сестра. — Ты меня что, за дурочку держишь?
— Тьфу. Так мы идем за пивом?
— Пошли, — соглашается она, и мы отправляемся одеваться.
Через четверть часа вторая пара бутылок пива почти заканчивается. Мы стоим на балконе, разглядывая сонный городской пейзаж: привычный дворовой колодец, ряды бетонных и кирпичных блоков с оконными ячейками. Уже вечер, почти стемнело. В некоторых окнах горит свет. Дома потихоньку разукрашиваются мозаикой желтых, красных, зеленых, мерцающих фиолетовых квадратов, — в тех квартирах, где люди смотрят телевизор. Это зрелище очень успокаивает: сам вид вечерних окон на фоне прямоугольной девятиэтажной конструкции навевает на меня сладкий сон.
Счастливые люди. Знали бы вы, как мне охота вернуться в их мир. Как я хотел бы вечерами брести из офиса в компании таких точно скромных мещан, возвращаясь к жене, к детям, яичнице и вечернему фильму, который будут крутить по ящику.
И как я зол на этих «нормальных людей». Как я завидую их блаженному спокойствию. Их вечной жизненной сиесте.
Недаром такие районы, как наш, называют спальными.
— Да, ты прав, они вечно спят, — говорит Криська, выглядывая через перила во двор.
Потом вдруг выкрикивает на всю округу:
— Прросыпайтесь, придурки!
Хочу забрать у подвыпившей сестренки остатки пива. По-моему, ей уже хватит. С улицы не доносится ни звука. Район привычно дремлет.
— ОНИ ИДУТ ЗА ВАМИ! — орет Криська, отбирая у меня бутылку.
— Кристина, — смеюсь. — Да тише ты!
Вот что значит не пить пару лет, а потом набраться.
Криська стихает. Продолжает уже нормальным тоном.
— У них в руках уже почти вся власть, и это только начало, — произносит сестра. — Они же будут плодиться и плодиться, заполняя весь ваш мир, — рассказывает Криська молчаливым стенам высоток, которые окружают двор. Они узнают ваши адреса, и придут к вам, и принесут вам денег, и вы сами поразитесь, насколько быстро сторгуетесь за свои бесценные меркантильные душонки.
Оставляю сестричку в покое. Пускай почитает лекции, у нее к этому давняя склонность.
— А потом они пройдут по улицам, вышвыривая вас из домов, и на каждой двери, на каждой калитке поставят какой-нибудь логотип, — вкрадчиво продолжает сестра монолог, чуть повысив тон.
Говорю «гм». Отпиваю пива. Криська следует моему примеру и разглагольствует дальше.
— А потом, — объявляет она, — вы подохнете с голоду, а они возьмут ваших детей работать на конвейерах и в конторах. А ваши дети продадут своих, потому что так заведено, потому что вы научили их этому, потому что вы продаете все на свете! — Криська уже снова кричит.
Я хохочу, внутренне радуясь ее вызову. Этому манифесту, произнесенному в адрес моего окружения, безмолвного гробового вида из окна. Сестра тоже смеется, все больше распаляясь. Моя изобретательница динамита.
— Это не город, а сраный базар! — орет Криська во двор, размахивая бутылкой. Потом швыряет ее вниз. Та мелькает, вращаясь в сумерках.