Парнишка бросал тревожные взгляды в сторону Николая, а в голове лишь навязчивое: «Он уже император или еще наследник? Император или наследник?». Его тревожило то, что разворачивалось за Адмиралтейством. Хотелось броситься туда или не хотелось… Хотелось остаться подле Николая Павловича — строгого, хмурого, но отчего-то знакомого… В конце концов, после премьеры именно Николай Павлович пожаловал Кириллушке прекрасного коня. Где-то в глубине души, правда, Кира осознавал, что коня подарили не ему, а Ларисе Константиновне. Но Николай Павлович — помазанник Божий! Как против него можно бунт учинять? Как с ним воевать можно? Нельзя так спокойно стоять и беседовать с этим надменным князем!
Кириллушка не понимал, в чем именно вина того, но подозревал, что Трубецкой замешан в этом беспорядке, как никто иной. Отчего тот не думает о жене? Николай Павлович терпелив, но… Кириллушка вспомнил, в какую ярость пришел великий князь, после доклада Кирилла о помолвке барыни. А ведь и сейчас лариса Константиновна наверняка замешана! Многих он узнал на площади, хотя бы Рылеева и Оболенского. Поток его мыслей резко затормозил и ударился о невероятное открытие: он, крепостной Кирилл Ворин, имел честь беседовать с императором (император ли он? Не важно!), с ним здоровалась княгиня и он в центре такого круговорота истории!
— О каких моих словах? — спокойно поинтересовалась Лара, которая уже не чувствовала себя частью истории.
Ее точно вырвали из учебника и положили на поля, словно чувства ее забыли прописать — Ларе было плевать, что твориться вокруг. Она говорила с Трубецким о простом, позабыв, что вершиться история.
— Вы как-то сказали, что мы все в крови утонем, коли восстание будет…
— Ах, вы об этом…
Вернулись от Медного всадника, что-то сказали Николаю, лицо его на мгновение парализовала ярость, он оседлал коня и сам устремился к Сенату. Лара проводила его взглядом:
— Сергей Петрович, пойдемте в ту сторону, мне подле него быть следует…
Она взяла князя под руку и продолжила мечтать, что все это дурной сон, потому что иного объяснения отсутствия в ее чертах страха, на ум не приходило.
— Вы думаете я должен быть там? — внезапно остановился Трубецкой.
— А вы еще для себя не решили? — удивилась Лара.
Все Трубецкой уже решил. Не был он ни трусом, ни дураком. Страшился он вернуться на кровопролитные поля Великой войны. И все рассудил. Николай поймет, что перемены нужны, а опустится на город мрак, так и восставшие победят. Войска, даже присягнувшие, решение переменят. Только дождаться темноты…
— Я не могу сказать, верно или неверно вы поступаете князь… Я разрываюсь! — горько воскликнула она. — Если выживет инженер, погибнет Кондраша… Они не могут оба победить, а я не знаю, кого из них люблю сильнее… — она перевела дыхание и снова стала бесстрастна: — я понимаю ваши чувства. Я тоже боюсь крови… Сергей Петрович…
Лара вновь посмотрела куда-то ввысь и отпустила руку спутника:
— Вам за мной идти не нужно, кто знает, что еще сегодня приключится… — она внезапно улыбнулась, но эмоция эта быстро сменилась болью: — А меня же Кондраша в их ряды звал… — продолжала графиня.
— Вы уже были на площади?
— Конечно я была. А знаете, князь, он ведь мне обещал, что ничего не будет… Прощайте князь… Боюсь, что прощайте…
Лишь многие годы спустя Сергей Петрович смог понять эту странную взбалмошную женщину. Лара была вольна, она жила так, как другие боялись вообразить. Лара любила самоотверженно, не размышляя о себе. Прокручивая в голове события того декабрьского дня, Трубецкой пришел к выводу, что ничто не могло быть иначе, что с самого начала Ларисе Константиновне был известен исход истории, но от этого ее решительное бездействие в те дни становилось еще ценнее.
Князь понял то, что другие, ослепленные необыкновенной красотой и странностью повадок графини, понять не смогли: ее никто никогда не любил. Ею можно было восхищаться, поражаться тому, что люди вообще на подобное способны… Но Лариса Константиновна была одинока в своей силе. Любить графиню Вовк невозможно: ей в жизни отводят конкретное место, но она, подобно небезызвестной шахматной фигуре, ходит куда захочет. Трубецкой не любил взбалмошности графини, но от этого и не заблуждался на ее счет, от этого ни разу ее не предал.
— Лариса Константиновна, что вам князь говорил? — суетился Кирилл, поспевая за барыней, двигаясь вдоль Адмиралтейства.
— Тебе разве такое спрашивать положено? — не обернулась та, но в голосе ее не звучал какой-либо укор.
— Лариса Константиновна! Вы что же про организацию эту знали?! — не унимался обезумевший от волнения мальчишка.
Лара резко остановилась и развернулась так, что Кира едва ли успел изменить траекторию своего шага, чтобы избежать с ней столкновения. Кириллушка, не знавший барского гнева, потерял всякий румянец и судорожно сглотнул.
— Главное, если спрашивать у тебя будут, на себя не наговори. — холодно отрезала та и вновь устремилась к Сенату.
Лара встала в стороне, глядя на каре, выстроившееся на Сенатской площади. Она держалась подле иностранных послов, в безопасности. То и дело кидая в их сторону короткие взгляды. Она старалась уловить хитросплетения разворачивавшихся меж этими политиками домыслов. Но никак не могла сосредоточиться. Все время отвлекалась, выхватывая из толпы знакомые лица. Слишком далеко… Но подойти ближе… Лара знала, что будут стрелять, что от этих выстрелов, от суматохи, погибших зевак окажется больше, чем погибших бунтовщиков. Лара все это знала, но не могла не видеть лица инженера. Она нужна ему.
Николаю уже несколько раз казалось, что смерть он встретит прямо здесь. Весь мир восстал против него. Инженер искал в себе силы бороться, но никак не мог прийти к однозначному ответу о предмете этой борьбы. За что он бьется? Императором-то ему быть не хотелось… Он бьется вопреки, не для того, чтобы взойти на престол, а для того, чтобы эти на него не взошли. Нужно что-то делать…
На свадьбах бывает глупый конкурс, победителя которого определяют путем массового голосования. «Кто за команду девушек?!» — орет ведущий. И все гости начинают топать и орать. Потом тамада продолжает: «А за парней?». И снова зал наполняется ором. На Сенатской площади конкурсы были такие же интересные:
— Ура Константин! — орали восставшие и толпа подхватывала: «Ура!».
— Ура Николай! — не отставали присягнувшие и вновь толпа вторила им.
И это повторялось снова и снова, будто слова еще могли кого-то вразумить. Кириллушка, которого переполнял трепет, в какой-то момент сам захотел облачиться в форму, а когда в очередной раз заорали заветное: «Ура Николай!» — его звонкий голос затмил недовольное «Самозванец!», разносившееся с лесов.
Моряки стали выстраиваться к атаке, прямо напротив Николая Павловича и кто-то из офицеров предложил самодержцу покинуть поле еще не разгоревшегося сражения. Тот помрачнел, но заметил расшитый бисером платок. Находить эту странную вещицу, покрывавшую голову Ларисы Константиновны, было не сложно и слова вырвались сами собой:
– Скажите Орлову, пусть готовится к атаке.
Лару не хотелось защищать. Что плохого может с ней произойти? Она ведь сильная, она справится.
Кириллушка увлеченно смотрел за тем, как прекрасные офицеры на конях готовятся исполнить неясную команду «рассеять». И вот в его руку вцепились острые ногти Ларисы Константиновны. Бледная, она в ужасе сжимала единственную опору, которую могла найти. В какой-то мере, мальчишка расслабился, наконец-то барыня выражает ясные ему страхи. Ларе же казалось, что она слышит, как в оружие засыпается порох.
— Все будет хорошо! — воскликнул Кириллушка, не понимая, что еще может сделать.
Лара не ответила, она приоткрыла рот, пытаясь сделать вдох, но едва ли могла. Кони скользили на льду, кавалерия падала не достигнув цели. Выстрелы. Графиня поймала взгляд Николая и с мольбой покачала головой: «Остановитесь…». Николай услышал лишь: «Правда на твоей стороне! Действуй!».