К. М. Королев
«Изобретая традиции»:
метаморфозы фольклорных сюжетов и образов в славянской фэнтези
Один из классиков современной отечественной фантастики, Б. Н. Стругацкий, регулярно повторял на заседаниях своего литературного семинара в Санкт-Петербурге: «Пишите о том, что вы знаете хорошо, либо о том, чего не знает никто». Эта максима стала творческим кредо представителей так называемой «четвертой волны»[1] российской фантастики — авторов, которые пришли в литературу в 1980-х годах и многие из которых были (или считали себя) учениками братьев Стругацких. Причем подобный подход к литературному творчеству не подразумевал каких-либо жанровых или тематических ограничений — сами братья Стругацкие тяготели к социальной фантастике, однако были уверены (опять-таки исходя из комментариев Б. Н. Стругацкого на заседаниях семинара, на которых автору статьи довелось присутствовать в конце 1990-х гг.), что данное утверждение применимо к любой фантастике, равно научной и ненаучной.
Мы отмечаем это обстоятельство потому, что именно представители «четвертой волны» стояли у истоков наиболее популярных тематических направлений в современной российской фантастике, в том числе направления, которое принято называть «славянской фэнтези». Этот термин первоначально использовался как сленговое издательское определение, был подхвачен СМИ, получил распространение среди читателей и сегодня — во всяком случае, с прагматической точки зрения — является общеупотребительным. Если коротко, славянская фэнтези (конечно, корректнее говорить об «условно-славянской») есть совокупность сюжетов, в которых художественно переосмысляются и воспроизводятся топика и сюжетика восточнославянского фольклора, широко используются условно-средневековый восточнославянский исторический контекст и лексические архаизмы и стилизации, а также актуализируется интерес к дохристианской культурной традиции восточных славян. Это направление приобрело популярность с середины 1990-х годов и в известной степени остается востребованным у читателей по сей день; его «фольклорная» основа очевидна, а потому представляется небезынтересным оценить степень «научности» славянской фэнтези: насколько глубоки познания авторов этого направления в восточнославянском (русском) фольклоре? насколько велика их осведомленность в теориях отечественной фольклористики? какие научные (или, возможно, паранаучные) концепции для них наиболее значимы и почему? наконец, подкрепляют ли они свои тексты авторитетом науки или не утруждают себя поиском необходимых культурно-исторических знаний, предпочитая «свободный полет фантазии художника»?
В 1995 году увидели свет два романа, «инвариантных» для славянской фэнтези, — «Волкодав» М. В. Семеновой и «Там, где нас нет» М. Г. Успенского. Принадлежащие перу представителей «четвертой волны», оба эти романа, несмотря на противоположные художественные установки авторов (первый — «героическое» повествование, продолжение традиции позднесоветского исторического романа; второй — роман-пародия, «потешная деконструкция», юмористическое переосмысление популярных фольклорных и литературных сюжетов[2]), демонстрировали приверженность авторов упомянутому выше принципу братьев Стругацких: и Мария Семенова, и Михаил Успенский писали о том, что хорошо знают. Оба автора приложили немало усилий к изучению конкретного исторического периода и соответствующей этому периоду культуры. Так, М. В. Семенова в интервью отмечала, что при работе над «Волкодавом» и другими произведениями этой тематики для нее «был настольной книгой Рыбаков» [Семенова 2011][3], имея в виду работы академика Б. А. Рыбакова «Язычество древней Руси» (1987) и «Язычество древних славян» (1981). Кроме того, она хорошо знакома с концепцией «основного мифа», предложенной В. В. Ивановым и В. Н. Топоровым [Иванов, Топоров 1974][4], и впоследствии опубликовала беллетризованный пересказ этого мифа — «Поединок со Змеем» (1996).
Сюжетная линия «Волкодава» отсылает к стилистике «меча и магии»: единственный уцелевший после нападения врага мальчик из племени веннов вырастает и, выдержав множество испытаний, становится достаточно сильным, физически и духовно, чтобы приняться за месть. Разыскивая тех, кто заслуживает его мести, он странствует по миру и совершает по необходимости разнообразные подвиги.
Больше всего мир Волкодава получил от условных славян — топонимику и ономастику (Светынь, Глузд, Елень, Жадоба, Лучезар), анимизм (Волкодав кланяется деревьям, «уважая» их духов, — «боги вырезали нас из дерева», и пр.), принципы общественного устройства племени веннов (веннская Правда) и языческие обряды (обряд добывания живого огня, кровное побратимство, различные требы и др.), летучий народ вилл с их ездовыми животными-симуранами (этимология явно восходит к богу Симарглу, а описание — к иранской божественной полусобаке-полуптице Сэнмурву)[5]. Да и сама этнонимия («венны») отсылает к историческим вендам, или венетам; в отечественной историографии неоднократно предпринимались попытки сопоставить вендов со славянами (обычно со ссылкой на Иордана, латинских хронистов и на античных историков, вплоть до Геродота, — выстраивалась даже генеалогия «венды — венеды — словены») — вполне вероятно, что М. В. Семенова ориентировалась именно на эту традицию. Примечательно, что сопоставление вендов со славянами обычно происходит в контексте норманистской дискуссии, причем в пользу «вендского генезиса» славян высказываются противники норманизма[6]; более того, в последнее время довод о родстве вендов и славян стал весьма популярен в паранауке [Грот 2013].
1
Первая волна — период 1920-х — 1930-х гг.; вторая — 1930-е — 1950-е гг. («фантастика ближнего прицела»); третья — 1960-е — 1970-е гг. Сам термин «четвертая волна» появился как самоназвание группы молодых фантастов 1980-х и был подхвачен читателями и критикой. О периодизации российской фантастики см. работы: [Бритиков 2005], [Володихин 2004], [Геллер 1985], а также публицистическую статью [Байкалов, Синицын 2002].
2
О тематических направлениях современной российской фэнтези и о позднесоветском историческом романе см. нашу статью [Королев 2013].
3
В другом интервью М. С. Семенова критиковала коллег-писателей за то, что «даже в воображаемой реальности должны соблюдаться определенные правила, диктуемые самой этой воображаемой реальностью… Да и безграмотность по части мифологии и фольклора встречалась иной раз просто сказочная. Особенно… обидно, что даже отечественные авторы совершенно игнорировали богатейшее русское, славянское наследие» [Семенова 2004].
4
Следует отметить, что широкой аудитории (к которой, безусловно, принадлежат и писатели) эта теория известна прежде всего по краткому изложению в энциклопедических изданиях наподобие «Мифов народов мира» или по пересказам ее отдельных положений в научно-популярных (и не совсем «научно-») изданиях.
5
В качестве основных первоисточников для «Волкодава» и популярной энциклопедии «Мы — славяне!» М. В. Семенова указывала работы Б. А. Рыбакова, В. В. Иванова и В. Н. Топорова, В. Я. Проппа; так, симураны как «собако-птицы» и виллы («вилы-русалки») явно взяты автором у Б. А. Рыбакова [Рыбаков 1981, с. 435–437; Рыбаков 1967, с. 91–116].
6
Как правило, современные антинорманисты ссылаются на работу [Гедеонов 1876], где последовательно обосновывается тезис о тождестве вендов и словенов [переиздание 2011 г., с. 49–66]. В частности, аргументы Гедеонова воспроизводит В. В. Фомин [Фомин 2005, с. 422–438].