Я рассказываю вам то, что запомнила, потому что воспоминания, из всего что у меня есть, больше всего похожи на машину времени.
Я сидела у окна на улицу, думая, что готовят будущие дни. Не вернусь ли я однажды с работы, чтобы найти дома Азора и отца, сидящих за столом с незнакомой мне женщиной, которая будет вертеть в руках солонку и перечницу, вспоминая медовый месяц и крошечную сувенирную лавчонку, где они купили керамический столовый набор? Или я буду изо дня в день возвращаться домой, поворачивать ключ в замке, кричать: «Привет!» и находить пустой дом? Почему-то это казалось более вероятным.
Близился восход первого дня, который я проживу без отца. В кухне мне пришла в голову мысль, что надо делать. Убраться. Расставить все по местам. Это дело тех, кто остался жить. Есть дом, о нем надо заботиться. Будут, я в этом не сомневалась, бумаги, которые надо подписывать, распоряжения, которые надо сделать. Я взяла кухонный нож и подковырнула ящик кухонного стола, тот, что не открывался годами. Открывать его было все равно, что вскрывать капсулу времени, запечатанную мной и отцом, когда я была еще девочкой. Старинные катушки с размотавшимися, пожелтевшими нитками, спички и ломкий шпагат, повестка из призывной комиссии, письмо от кузины Фредди, рождественская открытка от семьи Маккутенсон. Я понятия не имела, кто такие Маккутенсоны. Копаясь в ящике, я уколола палец об обойный гвоздик — правда, не до крови. Тогда я на всякий случай выложила на стол кривой рыбный нож, весь в ржавчине. Тут было мое свидетельство о рождении. Я развернула его на кухонном столе вместе со свидетельством о браке моих родителей — изящным, украшенным цветочной гравюрой документом, перевязанным шелковым шнурком — из тех времен, когда муниципалитет не ленился нанять каллиграфа, чтобы сделать эти свидетельства красивыми. И тут же, под парой ножниц, под россыпью мускатных орехов и подушечкой для иголок, было демобилизационное свидетельство отца. Я попробовала бережно развернуть его, но бумага слишком долго пролежала сложенной. Листок распался надвое, так что дата его призыва была на месте, а дата окончательного увольнения пришлась на место разрыва ветхой пожелтевшей бумаги. Так я и не узнаю, когда Уолтер вернулся домой с войны.
Мое рождение и их венчание лежали на кухонном столе. Через несколько дней, представилось мне, появится еще одно свидетельство, и я всю жизнь буду хранить его вместе с остальными. Я задумалась, что они напишут в графе «причина смерти». Любопытство… Отвага… Любовь.
Любовь, сказал мне мистер Тесла, невозможна.
— Да, — согласилась я, — сегодня утром кажется, что в этом вы правы.
Я поднялась на крышу. Небо молчало, только Венера сверкала ярче всех звезд. Я откинула крышку голубятни, и на мгновение меня подхватил вихрь плещущих крыльев, когда голуби взвились в ночное небо.
Толь на крыше теплее воздуха, и я легла на спину, чтобы следить за полетом птиц. Они взлетали и поворачивали все синхронно, как будто с начала времен репетировали свой особенный танец. Вот они — черные точки, а потом они мгновенно вырастают, падая вниз по спирали. Вспыхивает белая изнанка крыльев, и на короткий миг, прежде чем повернуть, птицы теряются в прозрачной темноте.
Я ощутила зуд в лопатках, и, встав, почувствовала, какая легкая у меня голова. Множество голубей расселось на карнизе крыши.
— Привет, милые!
Я присоединилась к ним. Я изучала их кости и оперение. Они ныряли с карниза, кружили в темном небе над улицей. Я чувствовала спиной ветер, дыхание, уговаривавшее меня сделать еще шаг вперед, взлететь.
Последняя неделя была волшебной. Артур, Азор, мистер Тесла появились чудом, из ничего. Дул ветер, и я подняла руки. Ветер стал сильней. Я закрыла глаза и увидела узор птичьего полета. Круги. Я выдвинула одну ногу с карниза крыши. Я могла бы взлететь вместе с голубями. Все возможно. Лопатки проросли крыльями. Взмахнув руками, я подалась в воздух над четырьмя этажами и мостовой.
— Луиза!
Воздух — такая любопытная штука — нечто и ничто сразу.
— Луиза!
Я открыла глаза и отшатнулась назад. Он был там. Опять.
— Луиза!
Где живет чудо? Здесь, сказал бы мистер Тесла. Чудо живет прямо здесь, на Земле.
Небо голубело, хотя солнце еще не встало. Я видела его с пакетом из бакалеи в руках. Я подтянула ногу обратно на карниз.
— Ты вернулся.
— Что ты делаешь? — заорал он, вспугнув еще несколько голубей.
Я не ответила. Я вместе с Артуром следила, как голуби взмывают вверх и кружат в воздухе между нами. Лиловые, зеленые, голубые, красные, серые. Птицы держались вместе, повторяя друг за другом каждую петлю — знакомые, неизвестные, долгожданные. Они взлетали и падали. Они поворачивали и исчезали вспышкой чего-то, что так трудно удержать: надежды, прошлого, молнии в небе Нью-Йорка.