Внутри, в прихожей, темно. Горят только свечи. Два ряда длинных столов вдоль стен уставлены, как видно, подарками, приготовленными для гостей к разъезду. Сколько я могу разглядеть, подарки представляют собой пару кусков угля, завернутых в папиросную бумагу. Любопытно.
— Сюда, сэр. — Слуга проводит меня через зал прихожей, распахивает стеклянные двери, и вечеринка оживает передо мной. Комната, битком набитая высшим обществом Нью-Йорка, темна, и я гадаю, почему бы хозяевам не включить настенные электрические светильники. В мерцании свечей я начинаю различать гостей. Все одеты в лохмотья. Я в ужасе вспоминаю текст приглашения. «Бал Нищеты» — было сказано в нем. Я решил, что это какое-то благотворительное мероприятие. Тогда я не понял. Теперь понимаю.
Одна женщина — в грязной юбке и блузке — проходит мимо со своей дочерью — дебютанткой балов, одетой в костюм цветочницы и с маленьким деревянным ящичком, повешенным на шею. Она предлагает собравшимся маргаритки и увядшие чайные розы. Дальше три члена сената штата в помятых соломенных канотье и в рабочих брюках из саржи, заканчивающихся на лодыжках бахромой лохмотьев.
Я пробираюсь сквозь толпу. Богатейшие члены нью-йоркского общества болтают и пьют пиво из оловянных кружек. Они одеты в свои худшие костюмы, хотя, судя по свежести материй, многие из этих нарядов были куплены специально к этому случаю и искусно изуродованы заплатами и пятнами грязи.
Тут я замечаю хозяйку и хозяина вечера. Фон Тукеры надвигаются на меня. Я подбираю оправдания своей рассеянности за то, что запамятовал тему вечера, но мистер Фон Тукер уже восклицает:
— Дорогой мистер Тесла, вы — само совершенство! Где вы нашли такой заношенный вечерний сюртук? Как это тонко!
— Смотри, милый, — вступает миссис Фон Тукер, — рукава и колени протерты почти насквозь. Как изящно. Несравненно! Вы заслужили приз за лучший костюм! Да!
Я читал статью об одном человеке из Кливленда: он работал над устройством, которое могло бы переводить человеческие клетки в частицы света, способные перемещаться на огромные расстояния, из штата в штат, с планеты на планету, или подальше от голодного тигра, или от брошенной любовницы. Сейчас такой замечательный аппарат был бы очень кстати — больше всего мне хочется провалиться сквозь ковер, ускользнуть от человеческой жестокости назад в свою маленькую лабораторию на Хьюстон-стрит. Я пытаюсь вспомнить, как зовут кливлендского изобретателя, а мои хозяева стоят, разинув рты, ловя пылинки на толстые влажные языки, и дожидаются моего ответа. Я гляжу на них и не вижу их немигающих глаз, их нарастающей неловкости — пока не вспоминаю. Нет никакого изобретателя, работающего над превращением в свет человеческих клеток. Пока нет. Статья, в которой приводилось такое замечательное описание, появилось в приложении к «Сэнчури мэгэзин». Роман «Лучи солнца». Художественная литература. Нет мне спасения от этого унижения.
И слова застревают у меня в глотке.
Я не прочь высказать хозяевам, как отвратительна их затея. Слова уже у меня на языке. После долгих мучительных мгновений, за которые лица Фон Тукеров переполняются ужасом и обидой, я наконец выдавливаю улыбку и два слова, произносить которые так больно, что я только шевелю губами, не тратя сил на произведение звука.
— Благодарю. Вас.
— Ну, — облегченно вздыхает миссис Фон Тукер, — мы слышали, сколько глупостей пишут о вас в газетах. Я рада видеть вас во плоти и убедиться, что вы — все тот же старый добрый мистер Тесла, а не сумасшедший ученый, какого они из вас сделали. Ха. Ха-ха! — это не настоящий смех, а нервно выговоренные слова.