— Азор, — орет он так, чтобы друг услышал его, и, хотя Уолтер ничего ему не говорит, Азор, может быть благодаря разреженной атмосфере, улыбается и, как видно, отлично понимает все, что на уме у Уолтера.
— Да! Да, я знаю!
Уолтер смотрит бесстрашно, в готовности встретить любое мгновенье. Его глаза широко открыты, так что время, его прекрасное течение, может проходить сквозь него, и там, внутри машины времени, Уолтер сливается с вечностью.
ГЛАВА 16
Уважаемый мистер Тесла!
Получили ли Вы патенты в Англии и в Австрии на свои разрушительные изобретения — и, если да, не согласитесь ли Вы назначить за них цену и комиссионные, для продажи их мне?
Я знаком с кабинетами министров обеих стран — а также и Германии: как и с Вильгельмом II. Я проведу в Европе еще год. Накануне вечером здесь, в отеле, когда несколько заинтересованных лиц обсуждали способы убедить нации присоединиться к царю и разоружению, я посоветовал им обратиться к средствам более надежным, нежели непрочный контракт на бумаге — привлечь великих изобретателей для изобретения оружия, против которого окажутся бессильны флоты и армии, и таким образом война станет невозможна. Я не подозревал тогда, что Вы уже занимались этим вопросом и готовы поставить всеобщий мир и разоружение на практические рельсы. Мне известно, что Вы — весьма занятой человек, но не изыщете ли Вы минуту, чтобы черкнуть мне строчку?
Искренне Ваш,
Я стою у стены, уставившись на пятнышко — не на дыру, которую они просверлили, а на маленькое пятнышко под ней. Прижав ладони к перегородке, я вслушиваюсь руками, представляя, чем занимаются люди по ту сторону. Что они за люди? Людей какого сорта за мной, наконец, прислали? Когда любопытство пересиливает чувство самосохранения, я трижды стучу в стену, очень медленно. Три удара. Где. Вы. Там. Я прижимаю ладонь к стене. Я чувствую людей сквозь стену, словно она — не более чем японская ширма из рисовой бумаги. Я могу коснуться их. Они дышат. Они не отвечают.
Мои мысли прерывает мелодичное постукивание в дверь. Я не даю себе труда заглядывать в замочную скважину. Этот вдохновенный стук я всегда узнаю, и всегда счастлив принять у себя гостя из прежних дней. Я открываю дверь.
— Мистер Клеменс? Привет!
— Приветствую, старина, — говорит Сэм, входя ко мне в комнату.
— Садись, садись. Я закажу нам что-нибудь поесть. Можем поужинать здесь, в номере.
— Заказывай. Я уже наелся до отвала. Но ты заказывай, прошу.
Сэм садится в единственное в комнате кресло — то, что задвинуто в передний угол прямо под торшером. Он всегда там сидит. Берет в руки блокнот и кивает. Он готов.
— Ну, вперед, — говорит он.
— На чем я остановился? — спрашиваю я. — Кажется, на окончании истории.
— Нет, не на окончании. Фиаско с Нобелевской. Это было в 1915-м, тридцать лет назад.
— А, — говорю я и присаживаюсь на минутку, что бы собраться с мыслями. Снова оглядываю стену. Раз они явились, я, должно быть, сделал что-то стоящее.
— Вот правда, если ты так уверен, что она тебе нужна. С 1915-го, и даже раньше, дела пошли хуже. Я начал стареть, Сэм. Вот уж не думал, что когда-нибудь состарюсь, а все же состарился. Я подписал согласие на передачу Уорденклифа «Уолдорфу» в погашение моих долгов. Я выехал оттуда, и два года спустя власти Соединенных Штатов снесли башню с помощью динамита Нобеля. Подумать только! Налоговое управление предъявило мне иск. Это попало в газеты. Даже старина Джордж Вестингауз грозил предъявить мне иск. Утверждал, что я задолжал ему за множество динамо, которые использовал в Уорденклифе. Он сказал, что я ему должен! Мир обезумел. Когда страна воюет, человеку уже не позволяют действовать свободно и открывать лаборатории. Правительство желает знать, чем ты занимаешься. Бизнес превратился в корпорации, мыслители-индивидуалисты считались плохими патриотами. Мой способ делать изобретения отправился в мусорную корзину. Наступил новый век, в котором мне не было места.
Сэм не записывает. Речи его не интересует. Ему нужны истории, а не речи.
— А потом ввели сухой закон. Лишили меня ежедневной порции виски… — я подмигиваю Сэму. — Ручаюсь, они не на один год укоротили мне жизнь. Я все больше и больше замыкался в себе. Голуби и я. А люди говорили, что я стал чудаком, и сидели в своих домах с проводкой переменного тока, и слушали радио. А потом стало еще хуже — обо мне вообще перестали говорить, и засунули меня куда-то на антресоли, чтобы не видеть, как я старею и дряхлею. В довершение всего, ты, может быть, помнишь, в комиксах о супермене появился персонаж — злодей-ученый, мечтающий погубить Америку. Он говорил по-английски с ужасным акцентом. И звали его Тесла.