В статье Алексея Толстого «Как мы пишем» есть такие строки: «Когда писал «Гиперболоид инженера Гарина» (старый знакомый, Оленин, рассказал мне действительную историю постройки такого двойного гиперболоида; инженер, сделавший это открытие, погиб в 1918 году в Сибири)…»
К сожалению, неизвестно, что именно рассказал Оленин. В одной из записных книжек А. Толстого помечено: «Оленин П. В. Концентрация света, химических лучей. Луч — волос. Ультрафиолетовый луч — вместо электрического провода. Бурение скал. Бурение земли. Лаборатория на острове в Тихом океане. Владычество над миром…»
Достоверен ли рассказ Оленина? Кто этот инженер, сделавший изобретение? При каких обстоятельствах он погиб? На первый вопрос можно ответить: «Да, в какой-то части достоверен». На второй: «Неизвестно. По-видимому, он был прообразом Гарина», Ответить на третий вопрос я попыталась в этом рассказе.
Солнце прорвало на миг тучи и, царапнув город холодными лучами, исчезло. Снова повалил мокрый снег. Длинная очередь возле наглухо закрытой булочной подобралась, съежилась. Вяло переругиваясь, люди думали о своем: в депо вторую неделю не работали, на чугунолитейном опять срезали заработок. Надвигалась голодная зима.
Мимо прошел английский патруль. Рослые, сытые солдаты лениво посматривали по сторонам. Удивлялись: «Зачем так много бумаги на стенах?»
Бумаги и в самом деле было много. Рядом со свежими — только из типографии — приказами верховного правителя адмирала Колчака висели воззвания директории, декреты Сибирского временного правительства. Кое-где, еще с весны, сохранились обрывки пожелтевших листовок с хлестким обращением: «Товарищи!» и подписью «Омский комитет РКП(б)».
У приземистой, сплошь обклеенной афишной тумбы стояли двое. Пожилой солдат в обтрепанной шинели без хлястика читал речь Колчака в «Правительственном вестнике»:
— Глав-ной своей за-да-чей став-лю по-бе-ду над боль-ше-виз-мом, уста-нов-ление закон-ности и соз-да-ние бое-спо-собной армии…
Медленно повторил: «Боеспособной армии», выругался и опасливо посмотрел на стоявшего рядом. Время такое — всякий донести может.
Высокий человек в дорогом касторовом пальто и мерлушковой шапке, казалось, ничего не слышал: он читал объявление о распродаже имущества. Солдат сплюнул и быстро пошел прочь, подозрительно оглядываясь, волоча по талому снегу размотавшуюся обмотку.
Человек в касторовом пальто дочитал объявления, поправил пенснэ и не спеша зашагал в противоположную сторону, к центру. Шел, благожелательно поглядывая на прохожих, предупредительно уступал дорогу офицерам, останавливался у витрин. Магазины торговали втридорога, но бойко. Да и было кому покупать! Черт знает, скольких людей согнала революция с насиженных мест! Финансовые воротилы из Питера, московские промышленники, купцы с Поволжья, помещики орловские, курские, самарские, оренбургские… Горели по ночам огни ресторанов, ревел духовой оркестр в офицерском собрании, на улице, рядом с колчаковской ставкой, меняли деньги: керенки на колчаковские, колчаковские — на фунты стерлингов…
Человек в касторовом пальто свернул на Красноярскую, Остановился у окна мастерской, достал из кармана платок. Протирая пенснэ, быстро оглядел улицу и скрылся в подъезде бревенчатого двухэтажного дома.
В маленьком коридорчике было темно. Человек прислушался, постучал. Помедлил и стукнул еще — едва слышно.
Дверь приоткрылась. Хриплый голос негромко сказал: «Проходи».
В комнате было холодно, Хозяин, немолодой, худощавый, в застегнутом ватнике, сидел на корточках перед железной печью. Подкладывал щепочки. Большой жестяной чайник на печи тихо посвистывал. Человек в касторовом пальто ходил по комнате.
— Волнуешься, Сергей Николаевич, — усмехаясь, говорил хозяин. — Вот ходишь, шумишь. А сосед дома. Стены здесь такие — все слышно.
Сергей Николаевич отошел к окну и с минуту задумчиво смотрел на отсветы пламени, игравшие на стекле.
— Плохой ты конспиратор, — продолжал хозяин. — Давно бы завалился, да вид у тебя барский. Лучше всякого документа. Меня хоть в шубу одень, не поможет, — он посмотрел на свои руки, почерневшие от машинного масла. — За версту мастеровщиной пахнет.
— Перестань, Мостков, — с раздражением сказал Сергей Николаевич.
— Ну, вот! Какой же я Мостков? Я новониколаевский мещанин Худяков Савелий Павлович, часовой мастер.
Он достал с полки стаканы, коробку с рафинадом. Критически взглянул на стол, усмехнулся: «Кушать подано…»
Сергей Николаевич пил чай, придерживая стакан обеими руками. Слушал Мосткова. Тот говорил тихо, наклонившись над столом:
— Откладывать на этот раз не будем, начнем в час ночи, сразу во всем городе… Комитет назначил представителей по районам. В Куломзино пойдешь ты. Командует там Антон Поворотников. Помни: надо сразу взорвать железнодорожные пути. Динамит на Большой Луговой, у Алексея Мокрова. Вечером, в одиннадцать часов, оттуда выедет пролетка. Извозчик — наш человек…
Мостков замолчал, прислушиваясь к отдаленному цоканью копыт. Оно приближалось. Мостков подошел к окну, взглянул поверх занавески.
— Казаки! Шестеро… И офицер. Похоже — к нам.
Он бесшумно убрал недопитые стаканы, пристально оглядел комнату: старенький шкаф, застланную солдатским одеялом кровать, иконы в углу. Достал из ватника часы, положил на стол.
— Ты пришел чинить часы. Понял? Послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Мостков склонился над часами, громко сказал:
— Починить можно, господин Воротынцев, отчего же не починить… Однако поимейте в виду…
Казачий офицер, в черкеске с газырями, поднялся по лестнице, чиркнул спичкой, освещая темный коридор. Постучал в первую дверь. Послышались громкие шаги. Дверь открылась. На пороге стоял человек в темном, английского покроя костюме.
— Господин Комов?
Тот усмехнулся — уголками тонких губ.
— Да. Чем могу быть полезен?
Офицер перешагнул порог. Снял фуражку. Достал надушенный платок, вытер плоское, в рябинках лицо.
— Честь имею представиться — есаул Кульнев. Он немного шепелявил, говорил: «чешть», «ешаул».
Комов спокойно спросил:
— Из контрразведки?
В глазах есаула вспыхнули желтоватые, недобрые огоньки.
— Из контрразведывательной части осведомительного отдела штаба верховного правителя.
— Прошу, господин есаул. Счастлив познакомиться.
Кульнев, словно не заметив иронии, не спеша прошелся по комнате.
— Со вкусом устроились, господин Комов, — сказал он, оглядывая золотистый афганский ковер, картины, беккеровский рояль, шахматный столик китайской работы. — От папаши осталось? Почтенный был коммерсант. Мельницы, лесопилка…
— Вы и это знаете? — любезно спросил Комов.
— Приходится. По долгу службы-с, — есаул подошел к шахматному столику, поправил расставленные фигуры, передвинул белую королевскую пешку на две клетки. — Забавная игра… Увлекаетесь?
Комов, стоявший по другую сторону столика, молча сделал ответный ход.
— Да, господин Комов, — продолжал есаул, двигая ферзя, — такая уж служба. Все приходится знать. И то, что по окончании курса в университете вы отбыли за границу. И то, что в Париже встречались с большевиками.
— И то, что отказался примкнуть к их движению, — в тон есаулу сказал Комов, продвигая пешки на королевском фланге.
— Точно так-с. Отказались. Знаем и это. Но кое-что не знаем. Например, род ваших занятий. С вашего разрешения, сниму пешечку.
— Пожалуйста, господин есаул. Вы слабо играете. За две пешки я беру у вас слона. А род моих занятий тайны не составляет. Научная работа.
— Правильно изволили заметить, господин Комов; слона я проиграл. На войне как на войне… Однако же, как это прикажете понимать — научная работа?
— А очень просто. Хоть это и далеко от моей специальности, но сейчас я готовлю монографию о хроматической абберации кварцевых линз. Думаю издать в Лондоне. Шах королю..