Жена
Расскажите,мы слушаем…
Прохожий
Мне было двадцать летв тот буйный год. Громами Трибуналая к смерти был приговорен – за то ли,что пудрил волосы, иль за приставкупред именем моим, – не знаю: мало льза что тогда казнили… В тот же вечерна эшафот я должен был явиться, –при факелах… Палач был, кстати, ловкий,старательный: художник, – не палач.Он своему парижскому кузенувсе подражал – великому Самсону:такую же тележку он завели головы отхваченные – так жераскачивал, за волосы подняв…Вот он меня повез. Уже стемнело,вдоль черных улиц зажигались окнаи фонари. Спиною к ветру сидяв тележке тряской и держась за грядкизастывшими руками, думал я, –о чем? – да все о пустяках каких-то, –о том, что вот – платка не взял с собою,о том, что спутник мой – палач – похожна лекаря почтенного… Недолгомы ехали. Последний поворот –и распахнулась площадь, посрединезловеще озаренная… И вот,когда палач с какой-то виноватойучтивостью помог мне слезть с тележки –и понял я, что кончен, кончен путь,тогда-то страх схватил меня под горло…
И сумрачное уханье толпы, –глумящейся, быть может (я не слышал), –движенье конских крупов, копья, ветер,чад факелов пылающих – все это,как сон, прошло, и я одно лишь видел,одно: там, там, высоко в черном небе,стальным крылом косой тяжелый ножмеж двух столбов висел, упасть готовый,и лезвие, летучий блеск ловя,уже как будто вспыхивало кровью!
И на помост, под гул толпы далекой,я стал всходить – и каждая ступеньпо-разному скрипела. Молча снялис меня камзол, и ворот до лопатокразрезали… Доска была – что моствзведенный: к ней – я знал – меня привяжут,опустят мост, со стуком вниз качнусь,между столбов ошейник деревянныйменя захлопнет, – и тогда, тогда-тосмерть, с грохотом мгновенным, ухнет сверху!
И вот не мог я проглотить слюну,предчувствием ломило мне затылок,в висках гремело, разрывалась грудьот трепета и топота тугого, –но, кажется, я с виду был спокоен…
Жена
О, я кричала бы, рвалась бы, – крикомпощады я добилась бы… Но как же,но как же вы спаслись?..
Прохожий
Случилось чудо…Стоял я, значит, на помосте. Рукеще мне не закручивали. Ветермне плечи леденил… Палач веревкукакую-то распутывал. Вдруг – крик:«Пожар!» – и в тот же миг всплеснуло пламяиз-за перил, и в тот же миг шаталисьмы с палачом, боролись на краюплощадки… Треск, – в лицо пахнуло жаром,рука, меня хватавшая, разжалась, –куда-то падал я, кого-то сшиб,нырнул, скользнул в потоки дыма, в бурюдыбящихся коней, людей бегущих…«Пожар! пожар!» – все тот же бился крик,захлебывающийся и блаженный!А я уже был далеко! Лишь разя оглянулся на бегу и видел –как в черный свод клубился дым багровый,как запылали самые столбыи рухнул нож, огнем освобожденный!
Жена
Вот ужасы!..
Муж
Да! Тот, кто смерть увидел,уж не забудет… Помню, как-то ворыв сад забрались. Ночь, темень, жутко… Снял яружье с крюка…
Прохожий
(задумчиво перебивает)
Так спасся я – и сразукак бы прозрел: я прежде был рассеян,и угловат, и равнодушен… Жизни,цветных пылинок жизни нашей милойя не ценил – но, увидав так близкоте два столба, те узкие воротав небытие, те отблески, тот сумрак…И Францию под свист морского ветрапокинул я, и Франции чуждался,пока над ней холодный Робеспьерзеленоватым призраком маячил, –пока в огонь шли пыльные полкиза серый взгляд и челку Корсиканца…Но нелегко жилось мне на чужбине:я в Лондоне угрюмом и сыромпреподавал науку поединка.В России жил, играл на скрипке в домеу варвара роскошного… Затемпо Турции, по Греции скитался.В Италии прекрасной голодал.Видов видал немало. Был матросом,был поваром, цирюльником, портным –и попросту – бродягой… Все же нынеблагодарю я Бога ежечасноза трудности, изведанные мной, –за шорохи колосьев придорожных,за шорохи и теплое дыханьевсех душ людских, прошедших близ меня…