Мисс Мартл точно рассчитала время, и ровно через полчаса мы с Брук вышли из офиса. Я гадал, сколько же сверхурочного времени припишет себе пострадавшая особа.
Честно говоря, нам следовало бы направиться прямиком в больничный кафетерий, усесться там за столик и начать просматривать списки. Если бы мы что-нибудь нашли, то без особого труда смогли бы спуститься вниз, в те самые палаты, где лежали пациенты «Трансгеники», и начать выкачивать из дежурного информацию. Но мне очень не хотелось снова оказаться там – ни сегодня, ни в какой-то другой день. Кроме того, пользоваться сотовыми телефонами в госпитале запрещалось, а мне действительно требовалось срочно позвонить и заказать себе билет. Потому наш выбор пал на кафе неподалеку от студенческого городка.
Сев в машину, я первым делом позвонил в авиакомпанию. На сегодняшний вечерний рейс остались билеты только ценой в тысячу триста долларов. Я повесил трубку, так и не оформи в заказа.
– Так что же, ты не летишь? – удивилась Брук.
– Сегодня – нет. Позвоню Тиму и скажу, что в здравом уме и в твердой памяти не могу транжирить деньги американских налогоплательщиков. Американский налогоплательщик скажет спасибо ему, а он, в свою очередь, поблагодарит меня.
– Разумное решение, – помолчав, заключила Брук.
Я не мог не съязвить:
– Не забудь занести в мою учетную карточку благодарность.
74
Мы уселись за столиком университетского кафе, разложив перед собой стопки бумаг толщиной в два дюйма. Трудно было сказать, что конкретно мы ищем. Судя по всему, единственный указатель – имя «Кейси» – здесь полностью отсутствовал.
Итак, вооружившись двумя большими чашками кофе, мы с доктором Майклз начали листать страницы в поисках чего-нибудь интересного и полезного: распоряжений, дисциплинарных взысканий и тому подобного. Чтобы просмотреть все листы, нам потребовалось бы несколько часов, однако двадцать минут кряду я не мог думать ни о чем другом, кроме как о самолете, на который так и не попаду, и о скандале, который мне непременно устроит из-за этого Тим Ланкастер. Я ощущал усталость и тяжесть в душе. Может быть, действительно последовать совету Элен Чен и все бросить? Ради чего я ввязался в грязную историю? Ну, скажем, обнаружится, что на самом деле насильник – Отто Фальк, а Ян Кэррингтон его прикрывает. Предположим, мне удастся даже выяснить, откуда берет начало инфекция, так напугавшая всех в Балтиморе. В результате я наживу лишь немыслимое количество врагов и закопаюсь в ворохе бумаг. Связана с этим смерть Хэрриет Тобел? Полиция непременно будет возмущена тем, что я лезу в чужие дела. Ведь что ни говори, а все кругом твердят, что моя наставница была стара и страдала сердечной недостаточностью.
Ренегаты получают награду лишь в волшебных сказках. А такие идиоты, как я, жмут вперед, несмотря ни на что.
Прошел час, за ним еще один. Я начал спрашивать себя, с какой стати этим занимается Брук. Потом задал этот вопрос ей. Все равно уже пора было сделать перерыв.
– Я же сказала: это важно.
– Почему?
Она подняла на меня глаза.
– Да потому, что лежащую в коме женщину изнасиловали, Натаниель. Потому, что Глэдис Томас мертва. Потому что, как ты сам сказал, в Балтиморе болеют и умирают умственно отсталые люди, и мы просто обязаны помочь им выяснить, что же происходит на самом деле. – Она внимательно на меня посмотрела. – Мы же с тобой врачи, Натаниель. Призваны охранять здоровье нации. Этим и занимаемся.
– Да, но с какой стати? И какого черта я не занялся дерматологией? Работай себе три дня в неделю и разъезжай на «феррари».
Брук рассмеялась.
– Я серьезно, не смейся.
– Ты не сделал этого, потому что в таком случае это был бы уже не ты. Ты выше подобной ситуации.
– Мне надоело все время держаться выше чего-то.
Тревога возрастала с каждой минутой, и мне становилось все хуже и хуже. Брук, судя по всему, уже и не понимала, шучу я или нет.
– Ничего тебе не надоело. Просто ты устал, очень расстроился и немного испугался.
– Да брось, пожалуйста! Девяносто девять процентов населения планеты и думать не думают обо всей этой грязи, живя себе припеваючи, в сто раз счастливее, чем я.
– Ты давал клятву.
– Не в этом.
Я ткнул в кипу бумаг, и листки разлетелись по столу.
– Натаниель, что происходит?
– Происходит то, что я до смерти устал красиво бороться. Хочу вырваться из драки, иметь собственную практику. Хочу жениться и завести пару детишек. Хочу стричь по субботам лужайку перед домом и не мучиться мыслями об изнасиловании коматозных больных и страшной болезни умственно отсталых в Балтиморе.
Кажется, Брук немного растерялась, не зная, что ответить на подобный монолог.
В конце концов я заключил:
– Мир – плохое место, Брук. Он так и останется плохим, независимо от того, поймем ли мы, что в нем творится, или нет. Мне же нужно лишь немного отдохнуть и расслабиться, да хоть что-то взять для себя. А там уже пропади все пропадом.
Брук негромко вздохнула:
– Хуже слов я еще не слышала. Тем более от тебя. – Она пригубила уже остывший кофе. – Но ты же сам изо всех сил рвался вперед. Так что же произошло?
– Произошло то, что я увидел правду. Вот, сидя здесь, напротив тебя, и перебирая бумаги, вдруг познал свет правды.
Наши глаза встретились. Некоторое время до меня доносился лишь шум жужжащих вокруг разговоров. Наконец Брук произнесла:
– Знаешь что? Ты сейчас очень похож на тех ребят из фильмов о ЦРУ, которым все кажутся плохими потому, что они имеют дело только с подонками. Они сами выбрали эту жизнь и совсем забыли о том, что вокруг существует большой мир и в нем немало хорошего. Они просто утонули в своем крохотном, низменном мирке.
Я процитировал:
– Когда ты смотришь в пропасть, пропасть тоже смотрит в тебя.
На лице Брук изобразилось недоумение.
– Ницше, – пояснил я.
– Отличная цитата, Нат, действительно хорошая. И вообще, ты очень напоминаешь бочку, до краев наполненную мудростью.
– Но ведь ты сама разговаривала с Розалиндой Лопес и умудрилась ее напугать. Ты своими глазами видела Глэдис Томас. Целыми днями возишься со СПИДом и туберкулезом и в то же время продолжаешь видеть мир добрым и красивым?
– В мире живут и плохие люди. Случаются тяжелые, страшные болезни. Но это вовсе не означает, что весь мир так уж плох. Вполне возможно, что старушка профессорша с нездоровым сердцем действительно умерла от инфаркта. Хочешь мрака? Так представь, как страшно иметь больное сердце и умереть в одиночестве. Вот где истинный мрак. – Брук, видимо, действительно испугалась, потому что даже заерзала на стуле. – А знаешь, что происходит с этими ребятами из ЦРУ? С теми самыми, которые так долго защищают мир от зла, а в итоге перестают замечать все вокруг?
– Нет. Что же с ними происходит?
– Да они попросту сами становятся злодеями.
Я обдумал ее слова и произнес:
– Когда ты смотришь в пропасть…
– Заткнись, ради Бога.
– Думаю, тебе надо поработать над собственным мировоззрением. ЦРУ – плохая метафора. Коммунизм давно уже мертв.
– А я считаю, что тебе необходимо поработать над своим мировоззрением, потому что оно мерзко.
– Очень красноречиво, доктор.
Брук откинулась на спинку стула, внимательно на меня посмотрела и наконец спросила:
– Так что же, ты решил все бросить, сдаться? Пойти в ресторан, заказать суши, а завтра вылететь в Атланту? В таком случае я отвезу тебя в аэропорт.
– Мне еще нужно сдать машину.
Ей это вовсе не показалось смешным. Мне, впрочем, тоже.
– Давай лучше закончим с бумагами. – Я выровнял свою стопку.
Не сомневаюсь, что в этот самый миг в голове Брук промелькнула тысяча мыслей о том, что мне сказать или, может быть, просто встать и уйти. А может, забрать у меня бумаги и просмотреть их самой. Но вместо всех этих драматических действий она просто опустила глаза и снова занялась делом.