Это был мудрец.
— Мой честный друг, — заговорил доктор, входя в комнату энергичной походкой, — я был так занят, пока вы завершали свое дело на Новом мосту, что не успел посмотреть приготовленную для вас комнату. Я только распорядился, а потом мне сказали, что мое распоряжение выполнено. Но сию минуту мне вспомнилось, что у парижских квартирных хозяек в ходу странные обычаи, которые могут поставить чужестранца в тупик, и поэтому я поспешил к вам, дабы разъяснить все, чего вы могли не понять. Да-да, так я и думал, — добавил он, взглянув на каминную полку.
— Я, доктор, как раз хотел спросить у вас, что такое «О-т-а-р»?
— «Отар» — это яд.
— Страсти какие!
— Да, и, пожалуй, лучше всего мне будет немедленно забрать его отсюда, — ответил мудрец, деловито сунув бутылку под левую мышку. — Надеюсь, вы не пользуетесь одеколоном?
— А… а что это такое, доктор?
— Понятно. Вы никогда даже не слышали об этой никому не нужной роскоши — похвальное невежество. Вам довольно обонять цветы ваших гор. Значит, он вам тоже не понадобится, — и флакон с одеколоном нашел приют под правой мышкой. — Свеча… она вам понадобится. Мыло… мыло вам нужно. Возьмите белый кусок.
— Он дешевле, доктор?
— Да, и ничем не хуже розового. Надеюсь, у вас нет привычки грызть сахар? Это портит зубы. Сахар я забираю. — И фунтик с сахаром исчез в одном из вместительных карманов, украшавших кафтан ученого.
— Так уж возьмите и всю мебель, доктор Франклин! Давайте я помогу вам вытащить кровать.
— Мой честный друг, — ответил мудрец, спокойно останавливаясь, и бутылки у него под мышками блеснули, как бычьи пузыри на поясе купальщика. — Мой честный друг, кровать вам понадобится; я же собираюсь изъять отсюда лишь то, что вам понадобиться не может.
— Я просто пошутил, доктор.
— Это я понял. Шутить не к месту — дурная привычка: нужно знать, когда шутить и с кем шутить. Все эти предметы разложила на каминной полке хозяйка, чтобы гость выбрал то, что ему нужно, а остального не трогал. Завтра утром вашу комнату придет убрать служанка. Она унесла бы все, что вам не понадобилось, а прочее было бы поставлено в счет, даже если бы вы использовали лишь чуточку.
— Я так и подумал. Но тогда, доктор, зачем же вам беспокоиться и уносить бутылки?
— Зачем? Но разве вы не у меня в гостях, мой честный друг? Я был бы плохим хозяином, если бы позволил кому-то третьему оказывать вам ненужные услуги под кровом, который пока считается как бы моим.
Эти слова мудрец произнес самым любезным, самым искренним тоном. А кончив, слегка поклонился Израилю с кротким достоинством.
Очарованный его обходительностью, Израиль не промолвил больше ни слова и молча смотрел, как он вышел из комнаты, унося бутылки и все прочее. И только когда первое впечатление от любезности почтенного посланника несколько ослабело, он догадался об успешном тактическом маневре, который скрывался за столь лестной для него заботливостью.
— Да! — размышлял Израиль, понуро усевшись напротив опустошенной каминной полки и держа в руке пустой стаканчик и чайную ложку. — Не очень-то приятно иметь соседом такого вот доктора Франклина. Неужто он всех здешних жильцов так опекает? Эх, и ненавидят же его торговцы «О-т-а-р-ом», да и все кондитеры тоже! А ведь хороший пирог помог бы мне сейчас скоротать время. Интересно, пекут ли в Париже пироги с тыквой? Так, значит, мне из этой комнаты и выйти нельзя! Видно, такая уж моя судьба — тут ли, там ли, а все мне приходится сидеть под замком. Ну, на этот раз хоть то утешение, что я тут послом. Спасибо и на этом… Стучат! Опять доктор. Войдите!
Однако вместо почтенного мудреца в комнату впорхнула молоденькая француженка: щечки ее горели румянцем, чепчик был украшен розовыми бантами, вся она искрилась весельем, и даже кончики ее локтей дышали грацией. Самая обворожительная служаночка во всем Париже! Безыскусственность, сотворенная с большим искусством.
— Ах, пардон, мосье!
— Вам ли просить пардону! — сказал Израиль. — Вы к посланнику?
— Мосье, вы… вы… — Она споткнулась о первое же слово на чужом языке, и из ее уст заструился сверкающий поток французских фраз — комплименты в адрес незнакомца и заботливые расспросы: удобно ли ему здесь и нет ли чего-нибудь, какой-нибудь мелочи, в которой бы он нуждался… Однако Израиль, ничего не понимая, только любовался изяществом девушки, ее чарующим обликом.
Несколько секунд она смотрела на него с прелестным, хорошо отрепетированным выражением отчаяния, а затем, помедлив без какой-либо определенной цели, разразилась новым потоком непонятных комплиментов и извинений, после чего выпорхнула из комнаты с легкостью сильфиды.[47] Едва девушка скрылась, Израиль погрузился в размышления по поводу престранного взгляда, который она бросила на него, исчезая. Ему казалось, что во время их краткой встречи он ненароком чем-то не угодил прекрасной гостье. Он никак не мог взять в толк, почему она вошла, источая самую дружескую любезность, а удалилась как будто обиженная, с презрительно-насмешливой веселостью, которая язвила тем сильней, что была прикрыта маской вежливости.
Едва дверь за ней затворилась, как в коридоре раздался шум, и Израиль догадался, что девушка в спешке, вероятно, обо что-то споткнулась. Вслед за этим в соседней комнате послышался скрип отодвигаемого кресла, и в его дверь опять постучали. На этот раз к нему вновь явился почтенный мудрец.
— Мой друг, у вас как будто сейчас кто-то был?
— Да, доктор. Сюда приходила очень хорошенькая девушка.
— Так вот, я решил заглянуть к вам, чтобы объяснить еще один странный парижский обычай. Эта девушка — здешняя служанка, но она не ограничивается одним только этим занятием. Берегитесь парижских служанок, мой честный друг! И посему не передать ли мне ей от вашего имени, что вам неприятно заставлять ее бегать по стольким лестницам и в дальнейшем вы согласны обойтись без ее посещений?
— Но почему же, доктор Франклин? Она такая миленькая.
— Я знаю это, мой честный друг: но чем милее, тем опаснее. Мышьяк ведь слаще сахара. Но я не сомневаюсь, что хитрой аммонитянке[48] не под силу обмануть столь разумного молодого человека, как вы, и посему не замедлю передать ей ваше поручение.
С этими словами мудрец вновь удалился, а Израиль опять, еще более понуро, опустился в кресло напротив опустошенной каминной полки, напротив зеркала, которому уже не суждено было вновь отразить очаровательную фигурку маленькой служанки.
«Каждый раз, как он сюда заходит, он меня грабит, — печально рассуждал Израиль, — да еще с таким видом, будто преподносит мне подарки. Коли он считает меня таким уж разумным молодым человеком, то и дал бы мне поступать по моему разумению».
Начинало смеркаться. Израиль зажег восковую свечу и принялся читать путеводитель по Парижу.
— От таких прогулок радости мало, — пробормотал он в конце концов. — Сиди здесь один в обществе пустого стакана и читай о чудесах Парижа, когда ты в этом самом Париже всего только пленник. Вот случилось бы сейчас что-нибудь необыкновенное: вошел бы сюда незнакомый человек и подарил бы мне десять тысяч фунтов! Впрочем, вот «Бедный Ричард». Я и сам бедняк; так посмотрим, чем он утешит товарища.
Открыв книжечку наугад, Израиль начал читать вслух первые попавшиеся строки:
— «Так есть ли смысл ждать и надеяться на лучшие времена? Мы можем сами сделать их лучше, если не будем сидеть сложа руки. Прилежание не нуждается в пустых мечтах, а тот, кто питается надеждой, умрет с голоду, как говорит Бедный Ричард. Без трудов не бывает плодов. Так давайте, руки, трудиться, коли нет у меня землицы, как говорит Бедный Ричард». Черт бы побрал такую мудрость. Это же просто измывательство — вот так поучать уму-разуму человека вроде меня. Мудрость-то дается дешево, а вот деньги дорого. Бедный Ричард этого не говорит, а следовало бы, — докончил Израиль, бросая книжку на стол.
Он пошел было к каминной полке, посмотрел на искусственные цветы и розовое мыло, но затем вернулся к столу и взял обе книги.
— Вот, значит, «Путь к богатству»,[49] а вот «Путеводитель по Парижу». Интересно знать, не лежит ли Париж на пути к богатству. В таком случае я держусь правильного направления. Однако вернее будет считать, что тут перекресток и дороги расходятся. Не удивлюсь, если доктор неспроста дал мне эти книжечки. Старичок-то хитроват и себе на уме — сразу видно. Да и мудрость его с хитринкой. Но честная, ничего не скажешь. По-моему, он из тех господ, кто говорит умно, а намекает и того умнее. Верно — хитер, хитер, хитер! Ну-ка, что тут говорит этот Бедный Ричард? «Бог помогает тому, кто сам себе помогает». Обдумаем. Бедный Ричард — не «мокальщик»,[50] хоть и жил в Пенсильвании. «Бог помогает тому, кто сам себе помогает». Отмечу-ка я эту строчку, а книжечку оставлю открытой и посмотрю потом… А?
47
…с легкостью сильфиды. — В кельтской и германской мифологии, а также в средневековом фольклоре многих европейских народов, сильфиды (сильфы) — духи воздуха. (Прим. выполнившего OCR.)
48
Хитрая аммонитянка. — Здесь: хитрая соблазнительница. После завоевания Ханаана израильтяне поддались влиянию религии ханаанских народов, среди которых были и аммонитяне (Книга судей. 10:6).
50
«Мокальщики», или «Братья», — религиозная секта, исповедующая одну из разновидностей баптизма. Основана немецкими эмигрантами в Пенсильвании в XVIII в.