– Мне нечего тебе сказать, – я вырываю руку и отворачиваюсь, готовая зайти в дом.
–Сожалею по поводу твоей мамы.
Ненавижу его. Ненавижу, что он говорит это, что он считает правильным быть здесь. Я медленно поворачиваюсь, и все злобные мысли в голове ясно прописаны на моим лице. Они начинают крутиться в моем сознании.
– Пошел к черту.
Дин улыбается, словно это смешно.
– Мне нравишься новая ты. Храбрость в характере очень привлекает, Сидни. Это делает твою грудь больше, чем есть на самом деле. Твой новый парень научил тебя этой стойке?
Внутри закипает гнев, когда он упоминает Питера, я едва ли могу держать себя под контролем. Я не отвечаю. Вместо этого я слушаю пацифисткую[6] сторону моего сознания, которая говорит мне уйти.
– Серьезно? Я пришел выразить свои соболезнования, а ты даже не пригласишь меня внутрь? Что за черт, Сид?
–Моя мать угрожала закопать тебя в этом саду. Тебе не рады в этом доме.
У него есть ещё наглость, чтобы смеяться.
– Да, я помню. Судя по всему, она поверила тебе слишком поздно. Жизнь злая шутка, да? Ты не приезжала домой все это время из-за того, что она не верила тебе, а оказывается, она верила. Такой отстой, – он причитает, словно вся эта ситуация смешна. Гнев бежит по моим венам так быстро, что я хочу раздавить его. Я хочу, чтобы он замолчал, хочу причинить ему столько же боли, сколько он причинил мне. Я не могу позволить этой мысли исчезнуть, она ставится более осязаемой внутри, пока Дин стоит рядом, словно я ничтожество.
Дин заметил изменения, но не знает, насколько далеко зашло безумие. Он подходит ко мне сзади, обнимая за талию, словно мы любовники.
– Как насчет того, чтобы сделать вещи, к которым мы привыкли. У меня тот же нож в кармане. Ты чувствуешь его, не так ли, детка? – он прижимается к моей ноге, чтобы я почувствовала нож в его кармане.
В моем сознании формируется мысль, и я не могу отпустить ее. Она быстро развивается и мрачнеет. Я говорю «нет» и пытаюсь отвернуться, но я знаю, чего он хочет. Ему нравится борьба, ему нравится, когда мне страшно. Я играю роль, Дин крепко держит меня. На этот раз я позволяю ему затащить меня в свой фургон. Он толкает меня к боковой дверце и прижимается своим телом к моему.
– Ты знаешь, что хочешь этого.
– Тогда пойдем, – я смотрю на его лицо, не моргая. Я имею в виду именно то, что говорю. Хочу побыть с ним наедине. Сейчас.
Выражение лица Дина меняется. Похоть заполняет его глаза, когда он трется своими бедрами о мои. Движение вызывает у меня тошноту и желание поглубже уйти в себя, но я этого не делаю. Я помню вспышку серебра. Помню боль, но больше всего я чувствую угрызения совести из-за потери матери, и это все его вина. Дин сделал это со мной, сделал это с ней. Он украл у меня все.
На шее сзади ощущается покалывание, словно кто-то наблюдает за нами. Я быстро оглядываюсь, но никого не вижу. На улице темно и пустынно, за исключением телефонных автоматов, освещенных желтыми лампочками. Думаю, это просто моя реакция на Дина; в конце концов, последний раз с ним наедине уничтожил меня. Моё тело помнит всё, до последней детали, но вместо того, чтобы ощущать всё это и попытаться сбежать, я ничего не чувствую. Будто что-то внутри моей головы вдруг перестало работать. Разумная часть мозга вырвалась и осталась в стороне. Единственное, что осталось – мысль, которая становится все темнее.
Я залезаю в фургон, и Дин уезжает со стоянки. Пока ведет машину, он протягивает руку и кладет ее между моих бедер. Вся кровь отливает из его головы, потому что он не замечает, как я смотрю, как реагирую на его прикосновения. Меня заполняет пустота, забирая мои мысли и отодвигая на задний план любое подобие логики, пытающееся пробиться вперед. Моя мать умерла, а человек, сидящий рядом со мной, уничтожил всю нашу с ней связь. Я могла приехать домой. Я могла вернуться, если бы знала. Меня охватывает ярость. Несвязные мысли летают в голове, подобно ведьме, пойманной ураганом. Одно мгновение они там, а потом – нет. Последствия не важны; сейчас ничего не важно. Я все потеряла. Моя душа поползла внутрь моего тела и умерла.
Дин сворачивает с дороги и паркуется на неосвещенной стоянке, на задворках очень старой игровой площадки, которая большей частью заброшена, и выглядит именно так, как я помню. Ночной воздух становится влажным и практически липнет ко мне, пока я иду с Дином в наше место. Здесь он впервые поцеловал меня, до того как его поцелуи превратились в нечто другое. Эта бетонная стена блокирует обзор со стоянки. Мы одни, окруженные высокими темными деревьями и жутковатыми тенями.
Как только мы заходим за стену, Дин начинает ощупывать меня, залезает рукой под мою футболку и сильно сжимает мою грудь. Он ненасытен. Я не хочу, чтобы он ко мне прикасался, но пока не могу добраться до него, еще нет. Сердце бешено колотиться. Я борюсь, чтобы сохранить рассудок, но сознание отключается, погружаясь в ужасные воспоминания, выжженные в моем мозгу. Воспоминания восстают словно трупы, требуя моего внимания, но я не обращаю внимания на них.
Дин сделал меня той, кто я есть. Я стала более решительной и усмирила разум. На этот раз я привела его сюда, а не наоборот. Я прослежу, чтобы он никогда не забыл меня также, как и я никогда его не забуду, но на этот раз он меня не сломит. Я остаюсь равнодушной, когда Дин прижимает меня к стене. Бет он царапает локти. Руки Дина везде – на моей талии, под моей футболкой, на моей шее. Кончик его пальца отслеживает мой шрам под моим ожерельем, разжигая воспоминания в моей голове. Старые воспоминания всплывают наружу, захлестнув меня. Я веду себя по-другому и совершенно спокойна, но он не замечает. Он говорит мне пугающие вещи. Тяжело дыша, Дин прижимает к стене и трется своими бедрами о мои, надавливая своими джинсами.
– Я знаю, как сильно ты хочешь мой член, Сид, я буду давать тебе его снова и снова, пока ты не начнешь умолять меня прекратить. Я знаю, тебе нравится это. Знаю. Скажи, детка. Скажи мне, как сильно ты хочешь сосать его.
Дин так силен. Я едва ли могу двигаться, и как только он снимет штаны, он сделает то, что сказал. Я не могу больше ждать. Я прижимаюсь грудью к его руке и протягиваю руку вниз, засовывая ее в его карман. Дин произносит удивленный возглас, будто никогда не думал, что я могу схватить его подобным образом. Случайно касаясь его мужского хозяйства, я маскирую то, что действительно делаю – достаю его нож. Мои пальцы хватаются за рукоятку, и я вытаскиваю его из кармана.
Я отступаю назад и достаю лезвие.
– Помнишь это?– я подношу его близко к его лицу.
Глаза Дина расширяются, он пытается сделать шаг назад, и упирается в стену. Некуда идти.
– Да, хочешь, чтобы я применил его на тебе?
Я смеюсь, но это отнюдь не смешно. – Я помню все те разы, когда ты применял его на мне. У меня из-за тебя столько шрамов, что я не могу думать осознано. Никто не спас меня от тебя, и, тем не менее, ты здесь, в день смерти моей матери и говоришь мне, что это моя чертова вина, что меня изнасиловали, и что я виновата в том, что она никогда не верила мне. Подожди-ка, она верила мне, и знаешь, это смешно. Как, а-ха-ха смешно, печальная ирония, – я прижимаю нож к его горлу, когда говорю, нажимая на его шею сильнее и сильнее. Последнее, что удерживало меня целостной, было уничтожено и развеяно ветром. Никто не спасет меня как в прошлый раз, а я больше не хочу, чтобы этот мужчина поджидал меня в темноте.
Дин орет на меня, угрожая, но он не может двинуться без того, чтобы нож не задел его горло. Я поворачиваю кончик ножа и наблюдаю, как капля крови стекает вниз по шее. Я смотрю ему в глаза. Я чувствую напряжение в руке, необходимость высвободить энергию и страх внутри меня. Вот тогда я слышу его голос. Он движется ко мне из тени. Сначала я думаю, что это галлюцинация, затем я вижу Питера. Его темные волосы свисают на глаза, лицо хмурое. Он пинает камень, когда говорит:
– Сколько бы я ни думал, что ты дрогнешь и перережешь ему горло, я знаю тебя. Я знаю, что произойдет, после того как ты сделаешь это, когда это все закончится, – Питер подходит ближе.
6
Пацифист – приверженец или представитель пацифизма; тот, кто осуждает любые войны и выступает за их прекращение и предотвращение.