Прислушиваюсь и понимаю, что Меган, по всей видимости, заснула. Я слышу ее спокойное, ровное дыхание. Возможно, она притворяется, но ведь если долго притворяться, то в конце концов все равно заснешь.
Я просыпаюсь в залитой солнцем комнате и вижу, что на моих часах 8.30. Сажусь. Кажется, что ночь длилась очень долго. Смотрю на Меган, она все еще спит, поэтому встаю и иду в ванную.
Когда я возвращаюсь, Меган уже сидит; вид у нее смущенный.
— Привет! — весело говорю я. — Ты не забыла, где мы находимся?
Она озирается вокруг.
— Мне вот это нравится, — говорит она, указывая на пластмассовые растения в углу.
Расставляя их, руководствовались только высотой и совсем не учитывали сочетание красок нескольких эффектных соцветий.
Спускаемся вниз завтракать. Миссис Бенедикт готовит огромное количество сосисок, бекона и помидоров, грибов, яиц и поджаренного хлеба.
— Проходите и садитесь, — говорит она и ведет нас в отдельную, связанную с кухней комнату, где уже накрыт стол для завтрака.
В углу телевизор. Две стены украшают ярко-желтые обои, изобилующие подсолнухами. На двух других стенах — полуметровое изображение обнаженного женского торса, чуть-чуть прикрытого элегантно ниспадающими кусочками ткани весьма непристойного вида. Картинка повторяется много раз, как серия негативов.
Заметив, куда я смотрю, миссис Бенедикт начинает хихикать.
— Правда, они очаровательны, мои юные леди? — говорит она. — Больше таких не купишь, поэтому я их так берегу.
На ней черные брюки, подвязанные шнурками, и выглядит она днем совсем по-другому. Волосы ее взбиты и кокетливо обрамляют лицо, изобилующее косметикой. Тени очень синие, помада очень красная.
Она приносит на стол наши тарелки.
— Мне нужно сегодня рано уехать — сын за мной заедет. Мы участвуем в авторалли. Если я оставлю вам ключ, вы сможете запереть перед уходом дверь и просунуть ключ внутрь?
— Конечно.
Я принимаюсь за еду. Телевизор рассказывает нам о взрыве бомбы в Иерусалиме. Миссис Бенедикт мнется в нерешительности, но мне непонятно почему, поэтому я жду, когда она скажет что-то еще. Меган смотрит в тарелку с явно выраженным отвращением.
— Я буду краткой, — говорит миссис Бенедикт.
Я киваю.
— Дело в том, что я не сказала вам, сколько стоит…
От смущения я прикрываю рот рукой:
— Да-да, конечно. Сейчас я схожу за своей сумкой.
Бросаюсь наверх. Раньше я никогда не расплачивалась, это всегда входило в обязанности Джеймса. Мне так его не хватает, а ведь его со мной не было всего один день и одну ночь. Она ждет меня у лестницы внизу, и я отсчитываю ей деньги.
— Большое спасибо, что приняли нас так поздно, — говорю я. — Очень вам благодарна.
Лицо ее светлеет от широкой, кривоватой, напомаженной улыбки.
— Очень вам рада. — Она понижает голос: — С малышкой все в порядке?
Я чувствую себя неловко.
— О да. Конечно. Теперь все в порядке.
— Однако я не могла не заметить…
Смотрю на нее, не совсем представляя себе, что она собирается сказать. Неужели она поняла, что Меган не моя дочь?
— Она не очень-то хорошо выглядит. И почему это она не в школе?
Меня едва не охватывает паника. О школе-то я и не подумала. Пытаюсь найти хоть какие-то подходящие объяснения.
— Вы же видите, она больна. Лейкемия. Хотелось провести с ней последние каникулы.
Миссис Бенедикт закрывает лицо руками подлинно драматичным жестом. Интересно, получилось у нее это само собой или она привыкла делать то, что много раз видела по телевизору?
— Бедняжка. Неудивительно, что она выглядит такой худенькой и бледной.
Она права, думаю я, остолбенев от внезапной мысли. Может, у Меган действительно лейкемия.
Миссис Бенедикт вынимает деньги и отдает их обратно.
— Мне не нужно. Потратьте их на что-нибудь приятное для девочки. Дайте ей все, что захочет, пока есть такая возможность.
Я смущена. Пытаюсь отдать деньги ей обратно, но она настаивает, и понятно, что она испытывает определенного рода удовольствие от подобной жертвы. Не знаю, как отказать ей, и беру деньги, решив оставить их на столе, когда мы уйдем. Возвращаюсь к Меган разгоряченной и чувствую себя неловко.
Меган не ест. Она бродит по кухне и останавливается, разглядывая плиту. Я опять думаю о ночных спичках, и у меня возникает леденящее ощущение, что какая-то важная деталь от меня ускользает. К завтраку она не притронулась.
— Иди поешь хоть что-нибудь, — говорю я.
Она поднимает на меня глаза, и я вижу, что они гораздо темнее и даже больше, чем казались раньше.