Джеймс изменился. Боюсь, что он любит меня как ребенка, любит потому, что за мной нужно присматривать, а когда я вырасту, он может оказаться лишним.
Приходит письмо от «Смита, Хоррокса и Смита», адвокатов. От того самого Питера Смита, что оставил запись на автоответчике. Нужно ему было сначала написать, тогда он смог бы быстрее во всем разобраться, хотя, возможно, я все равно выбросила бы письмо, не распечатав. Бабушка и дедушка оставили мне свой дом в Лайм-Риджисе. Я растрогана. Посторонние люди не тронут их пыли, не сметут ее, не изменят все на современный лад.
— А как же Маргарет? — говорю я Джеймсу. — Разве не должны они были оставить дом ей?
— В завещании названо твое имя. Маргарет там не упоминается.
— Она не звонила им, и я в этом не сомневаюсь. Это была очередная ложь.
Джеймс пожимает плечами:
— Разве это так важно? Они хотели, чтобы дом был твоим.
Многих и многих вещей мы не знаем. Думаем, что знаем, но ошибаемся. Нам кажется, что мы что-то помним, но воспоминаниям нельзя доверять.
— Не переехать ли нам туда насовсем? — говорит Джеймс.
— Не знаю, — говорю я, подумав о наших отдельных квартирах. Разве важно, что вы живете друг с другом по соседству? Доктор Кросс сказала, что нужно устанавливать свои собственные правила. — Можно просто ездить туда в отпуск.
Кажется, он доволен. Он не хочет утратить атмосферу голой пустоты, которая присуща его квартире.
— Хорошая мысль.
— Тогда мы сможем устраивать отпуск, как только захотим, и не нужно будет никуда лететь на самолете. — Он улыбается. — Как только меня выпустят из тюрьмы.
Джеймс сразу перестает улыбаться.
— Не говори так.
— Но это вполне может случиться. — Хочу, чтобы он был к этому готов.
— Не будем беспокоиться раньше времени. Не сейчас.
И мы погружаемся в свою любимую тишину.
— Знаешь, я был у доктора Кросс, — говорит он очень быстро. — Она записала меня на прием к консультанту. Правда, там очень длинный список, придется подождать.
Я открываю было рот, чтобы расспросить его, но вовремя спохватываюсь. Мне хочется узнать, что он говорил, как все проходило, нравится ли она ему. Но я вижу, что он не сможет всего мне рассказать. Он — мужчина, который не может ужиться с ярким разноцветным ковром.
— Как ты думаешь, попытаться мне разыскать моего настоящего отца? — спрашиваю я его как-то раз.
Он внимательно смотрит на меня. Он очень осторожен.
— А ты как думаешь?
— Может, да, а может — нет.
— Что ж, все может быть. Посмотрим.
Итак, буду ли я возвращаться к прошлому? Возможно, что да. Должны же найтись люди, которые помнят тех хиппи, что ездили в розовом фургончике. У меня возникает ощущение, что в конечном итоге я стараюсь поймать сама себя; после всех этих снов, в которых я бегу по пустым комнатам за своей собственной ускользающей юбкой, после этих блужданий по кругу, после всех моих путешествий по кольцевому маршруту на автобусе номер 11.
— Джеймс…
Он ждет. Он знает, что я хочу сказать.
Я больше так не могу.
Один из нас должен это сказать.
— Мы не сможем иметь детей, — говорит он.
— Да, — говорю я, понизив голос. — У нас нет будущего.
— Мы сможем сделать что-то другое.
Да. Завести кошку, собаку.
— Многие не могут иметь детей, — говорит Джеймс.
— Да, — отвечаю я.
Тишина нависает над нами.
— Мы должны с этим смириться — устроить жизнь без детей, делать то, что хотим.
Мне трудно говорить. Смотрю на потолок и вижу крошечного паучка, устремляющегося к какой-то призрачной цели. А знает ли он, куда идет? Или откуда пришел?
— Да, — говорю я.