Вовец стрелял прицельно, подавшись вперед и вытянув руку среди веток, почти в упор. Струя газа, порохового пламени и латунные чешуйки, сорвавшиеся с закраин гильзы, ударили Шубе в лицо. Он взвыл и тут же задохнулся от боли в глазах и раздирающего горло кашля. Дернулся назад, крепко ударившись локтем о торчащий сук. Пистолет из сразу ослабевших пальцев вывалился на сосновый лапник. Шуба скатился на землю и пополз на четвереньках, как свинья, тычась носом в грязь. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни открыть глаза, ни продолжать дальше их жмурить. Лучше всего было бы ему сейчас сдохнуть и не мучиться.
Ченшин соскочил с завала и подбежал к месту перестрелки. Он сразу почувствовал резкий запах газа и, сдерживая дыхание, отступил на пару шагов. Газовое облако на открытом воздухе может держаться считанные секунды, поэтому он не особенно боялся надышаться или наплакаться. Снова подскочил к завалу и поволок за плечи мертвого Барсука, но у того рука прочно застряла в древесной развилке. Ченшин поставил ногу на торчавшее бревешко, поднялся повыше, схватился за ствол обреза и выкрутил его из пальцев мертвеца. Барсук ту же съехал вниз. Ченшин окинул быстрым взглядом завал и заметил пистолет. Цепким обезьяньим движением схватил его и отправил за пазуху, соскочил на землю и воровато огляделся. Но один из присутствующих пялился остекленелым глазом в голубое небо, а второй, раздираемый надрывным кашлем, размазывал по лицу слезы и сопли и не только ничего не видел, но и не соображал. Ченшин поднял из-под сосны единственную оставшуюся бутылку с бензином, перевернул ее, наблюдая, как быстро намокает серая тряпка, и щелкнул зажигалкой. Тут же с силой шабаркнул поллитровку о завал. Взвился полутораметровый столб пламени, тонко засипела сосновая хвоя, корчась в огне.
Вовец, лежа на земле, уперся ногами в расщепленную осину и толкнул ее, напрягая все силы. Надтреснутая лесина окончательно переломилась, и одна половина вылетела наружу. Вовец нырнул в образовавшуюся щель с газовым пистолетом в одной руке и с пироксилиновой шашкой в другой. И тут ему на спину пролился горящий бензин. Он почувствовал нестерпимый жар, словно в бане на полке, когда поддают парку, и тот горячей струей хлещет из каменки в спину зазевавшемуся. Вовец перекувыркнулся через голову, выронил газовик и, распластавшись спиной на земле, принялся вертеться и тереться, как шелудивый пес. Потом вскочил и, пригибаясь, помчался прочь что есть духу, без оглядки на пылающий завал, под которым остались арбалет и рюкзак со всем добром. Спина его дымилась, и с нее осыпались бурые, обгоревшие клочья энцефалитки.
А сражение продолжалось своим чередом. Пока охрана ружейным огнем прижимала к земле атакующих, с тыла снова появились два клоуна в потешных масках. Только в руках вместо елки на сей раз они держали по бутылке с бензином – всего четыре. Они зашли со стороны вагончиков, невидимые за ними. Одна бутылка полетела в яму с бочками. И словно вулкан проснулся на лесной делянке. Ревущее пламя вышвырнуло перекрученные обрывки раскаленного металла. Огненный дождь выпал в окрестностях ямы. Дизель-генератор вспыхнул, словно это была скирда соломы, а не железный агрегат. Пламя поползло по стенке вагончика, набирая силу. У второго балка дымились цельнолитые резиновые колеса, через минуту-другую и они должны были загореться.
Прочертив огненную дугу через головы стрелков охраны, еще одна бутылка с бензином мягко шлепнулась донышком на землю и кувыркнулась под перекошенный джип. Раздался звонкий хлопок, и плотная стена пламени закрыла машину. С противоположной стороны распахнулась дверца, и оттуда кубарем выкатился квадратный человечек с телефонной трубкой в руках. Витой, словно пружина, телефонный шнур натянулся и лопнул. Трубка осталась в лапе у приземистого атлета, а все остальное прямо на глазах превращалось в обгорелые останки. Последняя "чебурашка" подкатилась к свежесколоченной будочке сортира. Никакой стратегической ценности он не представлял, туалет жгли уже просто так, из любви к огненной работе. Дело было сделано, и братва приступила к организованному отступлению. Ружейный огонь резко ослаб, только один охранник продолжал стрелять почти не целясь, но вскоре и у него кончились патроны. Охранники и рабочие, прикрываясь руками от нестерпимого жара, отходили от разгорающегося огня, пока вовсе не ушли с делянки.
Ченшин, после того как метнул бутылку в завал, отбежал назад, опасаясь огня, и не увидел за грудой деревьев выкатившегося Вовца. Поднявшееся пламя и дым еще больше скрывали его побег. Но Ченшин перебрался через завал в нескольких метрах от поднявшегося пламени, чтобы проследить, все ли в порядке с той стороны. Он опоздал, Вовец уже нырнул в лес. Но на земле валялся пистолет, поблескивая на солнце никелированными деталями. Ченшин поднял его привычным приемом следователя – двумя пальчиками, чтобы отпечатки не смазать. Отметил про себя, что это газовик знакомой конструкции. Машинально понюхал ствол, тухло пованивающий свежесгоревшим порохом, потом взглянул на номер. Это был его пистолет, исчезнувший в шахте. Проклятый Вовец, похоже, опять сбежал, обронив или специально бросив оружие.
А Вовец быстро шагал от сосны к сосне, прячась за янтарные стволы. В одной руке он держал пироксилиновую шашку, в другой – зажигалку, чтобы в случае опасности сразу пустить в дело свою ручную артиллерию. Он двигался вдоль делянки, держась шагах в двадцати от открытого места, где бушевали огромные костры. Отсюда могла возникнуть опасность, поэтому Вовец все время поглядывал в ту сторону. А навстречу ему быстро шел человек, тоже в основном пялившийся на пожар. Они заметили друг друга, когда между ними оставалось метров десять. Вовец сразу отпрянул за дерево. Шедший навстречу сделал то же самое. Вовец осторожно выглянул и увидел, что из-за сосны точно так же выглядывает глупая обезьянья морда с оттопыренными ушами. Он вначале глазам своим не поверил, решил, что показалось, но, приглядевшись, с облегчением понял: не галлюцинация, а детская карнавальная маска. Некоторое время они вот так смотрели друг на друга. Но Вовцу следовало уходить, и он перебежал в глубь леса за другую сосну. Но и обезьяна перебежала, опять оказалась против него. Мало того, поднесла к уху радиопереговорник с коротенькой антенной.
Вовец разозлился. Он запалил огнепроводный шнур, бросив более не нужную зажигалку на землю, и, убрав пироксилиновую шашку за спину, пошел вперед, считая шепотом секунды. Решил бросать ее при счете двадцать, когда шнура останется сантиметров пять, то есть на пять секунд горения. Конечно, пороховое шипение за спиной нервировало, хотелось взглянуть на шнур и убедиться, что он еще не весь сгорел, но Вовец терпел. Обезьяна тоже вышла из-за сосны, держа правую руку за спиной. Передатчик висел у нее на поясе. Вовец, чуть пригнув голову, как перед прыжком, остановился не дойдя пяти шагов до противника. Сквозь круглые дырочки маски за ним настороженно следили чьи-то злые глаза. Не выдержав напряжения, обезьяна с резким воплем выбросила вперед правую руку. Длинный и узкий клинок зеркально сверкнул, разбросав солнечных зайчиков.
– Двадцать! – выдохнул Вовец, закончив счет, и тоже выбросил вперед правую руку. – Лови!
Он успел заметить, что фитиль сгорел уже почти до самой шашки, и отпрянул за дерево, когда враг свободной левой рукой машинально подхватил пироксилиновый кругляш. Вовец прижался спиной к шероховатой коре старой сосны, втянул голову в плечи и весь поджался, стараясь, чтобы плечи не торчали. Сзади грохнуло, аж в голове отдалось и в ушах зазвенело, и с обеих сторон мимо него пронесло дым и всякий мелкий мусор.