Стоит окунуться в теплый, влажный сумрак тропического леса, вдохнуть его ядовитые ароматы, прислушаться к не умолкающей ни на миг какофонии звуков, увидеть в многочисленных проявлениях бесконечную борьбу за жизнь, как почувствуешь, что в душе поселяется тревога, вголове начинают тесниться смутные, неуловимые страхи. Кричащие красоты, буйство, грандиозность джунглей будоражат воображение, гипнотизируют. Их величие беспокоит, необузданность сковывает волю, испарения дурманят.
Вспоминается, как один из советских геологов, проработавший около трех месяцев в тропическом лесу, говорил, что после выхода из лесного хаоса на открытое место часа два сидел и смотрел вдаль. Наконец-то его глаза не упирались в неотвратимую зеленую стену, за которой всегда таится опасность.
Удачно сказал на этот счет Стефан Цвейг: «Тропики полны очарования, если их видеть из вагона железной дороги, из автомобиля, из колясочки рикши... Но за невидимыми стеклами этой оранжереи человек теряет силы, лихорадка... подтачивает нервы, становишься вялым и ленивым, рыхлым, как медуза...»
В джунглях и душа, и тело пришлого человека обнажаются до предела. Их не защищают ни щит просвещения, ни латы самонадеянности, ни шлем гордости. Все это безжалостно сдирается вместе с рубашкой, которая остается висеть клочьями на колючках. Яростное сопротивление леса не распространяется только на тех, кто чувствует себя в лесной чаще как дома, кто в ней родился и вырос. Малорослые, курчавые, темнокожие аборигены кочуют в этом море зелени еще с тех пор, когда индонезийский архипелаг был частью простиравшегося до Австралии Азиатского материка. Эти родственные папуасам Новой Гвинеи и австралийским туземцам племена еще не выделили себя из окружающей природы, не противопоставили себя ей. Беспощадный к другим тропический лес принимает их так же, как деревья, цветы, животных, как неотъемлемую часть своего сложного и необъятного организма.
Представляется, что если отвлечься от социальных моментов, то распространенный только в Юго-Восточной Азии недуг, известный как амок, можно посчитать своеобразной местью тропиков человеку за посягательство на их первозданность. Нередки случаи, когда обычно тихий, выдержанный человек вдруг без видимой причины хватает паранг и со звериным криком набрасывается на родных и близких, а потом выбегает на улицу и нападает на каждого встречного, проливает невинную кровь до тех пор, пока его не связывают или он сам не сваливается в изнеможении или беспамятстве. Это и есть амок — припадок бешенства.
Напряжение постоянной борьбы с джунглями, давление на нервы гнетущей, изматывающей жары, преследующие воображение призраки опасности, неусыпное душевное беспокойство, скопившись, в один какой-то миг ломают сдерживающую их натиск волю человека, и тот превращается в зверя. Потерявший полностью контроль над собой безумец бессмысленным кровопролитием вымещает неосознанную злобу на свое бессилие перед мощью природы.
У тропиков есть еще один страшный для человека бич. Это болезни. Проказа, амебная дизентерия, бери-бери, малярия, множество других недугов убивают здесь гораздо чаще и быстрее, нежели в северных краях. На фотографиях и в кино не увидишь жуткой яви тропиков. Не зря И. А. Гончаров при расставании с Явой записал: «Прощайте, роскошные, влажные берега: дай бог никогда не возвращаться под ваши деревья, под жгучее небо и на болотистые пары! Довольно взглянуть один раз: жарко, и как раз лихорадку схватишь».
13. НОВОЕ ПЛЕМЯ ТРАНСМИГРАНТОВ
Ява уже давно не то «лесное пиршество», каким ее увидел И. А. Гончаров. Дикие джунгли сейчас покрывают не более пятой части острова, которая приходится в основном на заповедные зоны и в меньшей мере на труднодоступные места. Остальная земля пядь за пядью, из горсти в горсть перебрана человеком, занята под сельскохозяйственные культуры, главным образом рис.
Мир, пожалуй, не знает более изнурительного сельского труда, чем выращивание риса на заливных полях. Вот оценка специалистов: «Вырастить рис по яванскому методу на гектаре земли требует в десять раз больше усилий, нежели при взращивании любой другой зерновой культуры на такой же площади... Обработка одного гектара заливного поля требует 400 человеко-дней. Причем ручного труда. Для американского фермера на это уходит 7 человеко-дней».
К этому следует добавить, что по содержанию протеина и углеводов рис значительно уступает пшенице. Кроме того, индонезийцы употребляют его очищенным до снежной белизны, то есть лишенным в значительной степени и без того немногих питательных веществ. Горький парадокс: с одной стороны, тяжелая работа, с другой — мизерное вознаграждение. Но традиция сложилась, устоялась, и сломать ее пока не представляется возможным. Не дайте яванцу риса день, два, и он занеможет. Помню, еще в студенческие годы спрашивал соседа по общежитию, индонезийца:
— Видодо, что ты каждый вечер возишься у плиты, варишь рис? Ведь можно без лишних хлопот спуститься в столовую и поужинать?
— Нет, не могу,— отвечал Видодо.— Там нет риса. А без него глаза мои не видят, уши не слышат, ноги не двигаются, голова не работает.
Творивший в 40-х годах нашего столетия поэт Хайрил Анвар называл савах чашей, до краев наполненной крестьянским потом. В разъездах по Яве много раз приходилось видеть, как наполняется эта «чаша». На работы в поле, будь то высадка рассады или сбор урожая, выходит не только владелец участка, но и его соседи по деревне. Человек 10 — 15 растягиваются цепочкой и, не разгибая спины, высаживают пучок за пучком или срезают колосок за колоском. Хозяин саваха самостоятельно физически не в силах справиться. Коллективных усилий требует и поддержание в должном порядке сложной ирригационной системы. Поэтому опирающаяся на рисоводство община с давних пор все решает за каждого своего члена, яростно сопротивляется всему, что выходит за рамки ее законов и обычаев, подвергает безжалостному остракизму любого, кто восстал против ее устоев.
Индонезийская деревня веками выработала три основных закона своего бытия: готонг-ройонг, мушшаварах и муфакат. Первый обязывает всех жителей деревни принимать участие в общественных работах, помогать друг другу в сельскохозяйственных и прочих работах. Совместными усилиями обрабатываются поля, готовятся праздничные столы, строятся дома и мосты, ровняются дороги, расчищаются джунгли, возводятся мечети и плотины.
Второй закон вменяет деревенскому старосте, который считается лишь первым среди равных, в обязанность выносить любое касающееся всей деревни решение на всеобщее обсуждение. Сам процесс обсуждения проблемы и называется мушшаварах. Третий закон обусловливает принятие таких решений только по достижении всеобщего согласия. Рожденный Западом принцип «воли большинства» в индонезийской деревне считают «тиранией большинства». Муфакат удовлетворяет всех и каждого члена деревенской общины.
Правящие ныне страной круги превозносят этот патриархальный «демократизм» как единственно верное естественное социальное лицо Индонезии. Постепенность, эволюция, никаких революционных потрясений. Индонезийцы, мол, традиционно отвергают открытый конфликт, добиваются принятия решений путем сколь угодно длительного, но примирения противоречий, достижением всеобщего согласия на добровольной основе и в духе заботы о благе всех. Как взаимозависимость при выращивании риса обусловливает ровные, добрые личные отношения между крестьянами, так и для успешного национального строительства необходимо, по мнению верхушки общества, избегать не то что борьбы, но даже трений между отдельными группами населения.
За всем этим нетрудно разглядеть стремление отвлечь внимание народных масс от непримиримости классовых противоречий, неотвратимости социальных катаклизмов, сохранить статус-кво. Жизнь, однако, взламывала и взламывает демагогические покровы. В феодальные времена, когда под ними прятали эксплуатацию крестьянства военным террором и религиозными установками, их разрывали крестьянские восстания. Социальная «гармония» лопнула от накала классовой борьбы в 1945 и 1965 годах. В наши дни ее сотрясают «голодные марши» крестьян, забастовки рабочих и служащих, активный протест в дни предвыборных кампаний.