На берегу уже все было готово к фестивалю. Около вытащенных на берег и поставленных носами к воде лодок развешанными на шестах сетями была огорожена площадка, на которой устраивались музыканты небольшого оркестра.
Вокруг импровизированной арены плотным кольцом сидели и стояли зрители. В стороне, на пригорке, под деревянным навесом складные металлические стулья занимали почетные гости: представители местных властей, иностранные туристы.
По знаку распорядителя, суетившегося под навесом, заиграл оркестр. Под протяжные звуки флейты, гулкие удары гонгов из небольшой рощицы наклонившихся к морю кокосовых пальм группа молодых людей в белых рубашках и с белыми повязками на головах вывела белого буйвола, рога которого были обвиты золотистыми и красными бумажными ленточками. Процессию возглавлял дукун, старик в круглых старомодных очках, просторной рубахе, украшенной золотым шитьем, и в повязанном по-особому головном платке из батика.
Меланхоличного, как бы задумавшегося, безропотного буйвола ввели на арену, Старик расстелил на песке у кромки воды бархатный малиновый коврик, сел лицом к морю. Какие-то люди расставили перед ним несколько подносов с фруктами, цветами, снопиками риса, связанными в пачки листьями бетеля, небольшую, сверкающую на солнце курильницу. Колдун долго устраивался: выбирал удобную позу, двигал подносы, чашу с благовониями, переговаривался с музыкантами. Наконец утих. Закрыл глаза, глубоко несколько раз втянул сизые струйки дыма, чуть подался вперед и запричитал не сочетающимся с его тщедушным телом высоким голосом. В однотонном пении слышались арабские слова, узнавались индонезийские. Но большая часть заклинаний была на старосунданском языке.
Старик закончил и замер. За дело принялись молодцы в белых одеяниях. Они повалили несопротивлявшегося буйвола на песок, двое сели ему на ноги, двое оттянули голову, один двумя сильными точными ударами тяжелого паранга отделил ее от туловища. Кровь, хлынувшую из разверстого нутра, жадно поглощал песок. Парни подняли отсеченную голову за рога, показали ее зрителям, положили на сколоченные из досок носилки.
Внимание собравшихся вновь переключилось на шамана, который уже был у воды, встречал сверкающую свежей краской небольшую лодку. Ее подтягивали к берегу мальчишки, бредущие по грудь в воде. На игрушечное суденышко водрузили буйволиную голову, перенесли поднос с дарами, курильницу. Дукун еще раз пропел заклинания, освятил подношения цитатами из Корана. Лодку взяла на буксир моторка и потащила в открытое море. Там, подальше от берега, на ней поднимут парус и пустят к далекому горизонту. Принимай, Лоро Кидул, скромные дары человеческие! Будь милосердна и щедра! Не губи рыбаков, дай им хороший улов!
Когда мы зашли после фестиваля в уже знакомый нам ресторан подкрепиться перед дорогой, его хозяин, встретивший нас как давних знакомых, не без удовольствия сообщил, что финансировал празднество его старший брат, которому в этих краях принадлежит рыболовецкая флотилия и холодильники. Это он нанял дорогостоящего, знаменитого на все побережье дукуна, заказал оркестр, забойщиков, купил буйвола, построил навес, приобрел специальную лодку. Не поскупился. Давно уже в Пангандаране не проводили такого грандиозного фестиваля.
Китаец знал, что делает. Теперь о его щедрости, покровительстве традициям будут долго говорить рыбаки по всему побережью. С этими разговорами проглотят и новое повышение платы за аренду лодок, моторов, сетей, за хранение улова в холодильнике.
У меня была еще одна «встреча» с Лорой Кидул, в заливе Пелабухан Рату. Однажды после нескольких утомительных часов за рулем под полуденным солнцем я решил остановиться в укромном уголке залива и искупаться. Только я вошел в почти горячую воду, как был сбит высокой и тугой волной. Когда меня уже тянуло в море, я схватился за карман плавок и застыл от ужаса: ключей от машины в нем не было. Один, вдалеке от большой дороги, в плавках, без очков! Даже если разбить стекло машины, то без ключа, отпирающего замок на руле, двигатель все равно не заведешь!
Потрясенный свалившейся вдруг бедой, я поплелся к машине, лихорадочно обдумывая выход из столь нелепого положения. Навстречу мне к воде спускались трое ребят. На моем лице, видно, была такая очевидная растерянность, что один из них спросил:
— Что-нибудь случилось, господин? Подростки выслушали мой сбивчивый рассказ.
— Это дело рук Лоро Кидул,— ровным голосом сказал один из них.— Она сердится на господина.
Не знаю, что меня толкнуло пойти вместе с ребятами к воде. Когда мы подошли к морю, отхлынула волна, и на моментально сохнущем песке я увидел черный брелок с ключами от машины! Легче найти иголку в стоге сена, чем ключи в Индийском океане! В это трудно поверить, но они нашлись. Обуреваемый несказанной радостью, сменившей в один миг полное отчаяние, я обнял одного из мальчишек и крепко прижал к себе.
Ребята, однако, были по-прежнему невозмутимы. Они просто объяснили случившееся.
— Лоро Кидул,— пояснил паренек,— не сердится. Она просто пошутила.
Эту «шутку» я запомнил на всю жизнь.
14. АДАТ СПУСКАЕТСЯ С ГОР
В обществе с прочными традициями чужеземное может быть принято, если сулит власть или богатство, если рационально или полезно. Но оно не может вытеснить обычаи, которые с незапамятных времен действовали и продолжают действовать в настоящее время на воображение. Так, основой кодекса социального поведения индонезийца по-прежнему остается обычай — адат. Он выдержал все иноземные вторжения, остался и теперь в значительной мере движущей силой духовной жизни. Как говорят яванцы, «религия приходит из-за моря, а адат спускается с гор». Балийцы тоже считают горы стороной блага и добра, обителью богов. А море, по их представлению,— местопребывание злых демонов, источник горя и несчастий.
Индийские религиозные доктрины и ислам среди рисоводов Явы, Мадуры и Бали, став — каждое учение в свое время — господствующими, не погасили приверженности местных жителей к анимистическим представлениям. Взять, к примеру, миф о происхождении яванцев. Сначала, говорится в нем, были только двое — наби (пророк) Адам и набу (пророчица) Кава (Ева). Они родили сыновей, которых назвали Наби Сис и Сайянг Сис. Первый дал жизнь пророкам Ибрагиму (Абрахаму), Нуре (Ною), Исе (Иисусу) и Мухаммеду, от которых произошли все народы. Второй же положил начало яванцам. Вот как он сам об этом говорит в одном из представлений традиционного театра теней:
С в я щ е н н и к. Расскажи мне историю Явы до появления человека.
С а й я н г С и с. Весь остров был покрыт девственным лесом. Только в одном месте было рисовое поле, у горы Мербабу, которое я обрабатывал десять тысяч лет.
С в я щ е н н и к. Так кто же ты? Человек ли? Не встречал еще человека, который бы прожил столько тысяч лет. Даже наби Адам жил только тысячу. Кто ты? Скажи правду!
С а й я н г С и с. Я не человек. Я дух — хранитель Явы. Я самый старый дух Явы, прародитель всех духов и всех людей Явы.
Ох уж эта неистребимая жажда быть избранным! На генеалогической лестнице человечества яванцы отвели себе исключительное место. Они убеждены в том, что превосходят во всех отношениях остальные этносы архипелага. Очень они, в частности, гордятся своим доведенным почти до совершенства умением владеть эмоциями, настроением. Под влиянием религиозных постулатов, социальных особенностей рисоводческой общины этот самоконтроль с веками стал среди яванцев высшим принципом правильного поведения.
Только управляющий своими внутренними переживаниями и своими связями с окружающим миром человек, по их мнению, может достичь понимания смысла жизни, добиться духовной свободы. Потерявший же власть над собой становится доступным для злых духов. Рассерженный, удивленный, растерявшийся человек становится легкой добычей черных, враждебных сил. Про яванца, который, скажем, потерял вдруг ориентировку в пространстве, здесь говорят: он одержим сатаной.
За гладкими, непроницаемыми лицами, рассеянной и загадочной улыбкой жителей центральных и восточных районов Явы невозможно угадать их истинное настроение, подлинные чувства. Здесь не принято говорить то, что думаешь, показывать то, что переживаешь. Недопустимо демонстрировать свое плохое отношение к кому-либо, равно как и хорошее. Все это считается сугубо личным делом.