Соседи узнали о случившемся сразу же после кончины старика. Их оповестил внук покойного. Он же привел в дом священника. Тот, как требует обычай, подвязал ему нижнюю челюсть, чтобы закрыт был рот и в тело не проник злой дух, скрестил покойнику руки, правую поверх левой и так, чтобы пальцы касались плеч. Обмывали труп самые близкие, держа его на коленях. Это их святая обязанность, последняя дань уважения.
Потом тело завернули в белый муслин, перевязали в ногах, на талии и голове. Священник прочитал положенные пассажи из Корана. За этими хлопотами прошла вторая половина дня. Погребение назначили на следующее утро.
Покойника вынесли родственники на дощатых носилках. К ним присоединились мужчины с заступами. Небольшая процессия молча направилась к кладбищу, которое оказалось недалеко, во дворе старой, деревянной мечети. Там уже была вырыта неглубокая яма. Тело положили головой к Мекке. Священник трижды громко сказал в ухо покойному: «Нет бога, кроме аллаха, аМухаммед — пророк его»,— и могилу быстро забросали землей. На еле выступающей могильный холм поставили два одинаковых деревянных столбика: один — в изголовье, другой — в ногах. Потом они будут заменены каменным надгробием.
Индонезийцы хоронят как можно скорее после кончины. Считают, что дух умершего витает до погребения свободным и может принести беду. Ни слезы, ни рыдания на всех этапах похоронного обряда недопустимы. Рыдания — осуждаемое обществом проявление интимных чувств. Поддаться горю и слабости, обнажить печаль сердца — значит признать себя беспомощным и слабым. Кроме того, слезные стенания мешают духу умершего упокоиться в загробном мире. Наконец, смерть не воспринимается здесь трагедией. Как писал хорошо знакомый с восточной психологией Соммерсет Моэм, в этих краях у нее «другое обличье», и, если она приходит, ей идут навстречу».
Спокойно, по-деловому воспринимается кончина не только старых и больных, но и молодых и здоровых. Большую жизнь бог дает людям для того, чтобы у них было время осознать свои прегрешения, а если он прибирает к себе младенца, то награждает его за безгрешное существование. После скорых похорон в доме старика с помощью соседей был устроен небольшой сламетан. Поминки положено отмечать также на третий, седьмой, сороковой и сотый день после смерти, на первую и вторую годовщины и, наконец, на тысячный день после похорон. Последний символизирует тот рубеж, который окончательно отделяет полностью превратившегося в прах мертвого от живых. Но сейчас соблюдается, как правило, лишь традиция сорокового дня. Эти поминки посвящены умиротворению духа покойника. Поэтому готовят еды и больше, и вкуснее, чем обычно.
Как оказалось, хоронили не рядового человека, а человека, который слыл в Чипанасе дукуном, то есть обладателем магической способности управлять потусторонними силами. Старший сын все последние часы дежурил около него, чтобы не пропустить его последнего дыхания, вобрать в себя роковой выдох, а вместе с ним илму — науку черной магии, искусство с помощью заклинаний, амулетов, трав исцелять больных, определять время для свадьбы, поездки, любого другого важного события, ограждать дом от злых духов. Этому нельзя научиться. Талант колдуна дается природой. Его можно только развить, довести до совершенства аскетическим подвижничеством: отшельничеством, медитацией, чтением Корана, длительными постами.
Трудно сказать, сразу ли унаследовал сын дар отца. Это станет известно позднее. Может статься, что он не обладает необходимой душевной прочностью и тогда заболеет, а может и вовсе помереть. Но не исключено, что скрытые в нем возможности расцветут, и тогда он станет человеком, которого все будут уважать и побаиваться
Ведь если кто-то занедужит, он произнесет нужную мантру на непонятной смеси старосунданских и арабских слов, пошлет ее к охраняющему больного духу концентрированным импульсом душевных сил, потом дохнет или плюнет на снадобье из травок, вселит в него магическую силу, заговорит и даст больному. Тот выздоровеет, если верит в чудодейственность дукуна. Если болезнь не отпустит, значит, больной пришел к колдуну с сомнениями насчет его способностей.
Самое «действенное» средство готовили так: собирали влагу с ладоней новорожденного, его отвалившийся пупок, первое испражнение, остриженные на 35-й день после рождения волосы и все это смешивали. О физических «лечебных» свойствах такого зелья говорить, разумеется, глупо. Если оно и оказывает помощь, то исключительно как катализатор психотерапии.
Или вот еще одно, на этот раз приворотное снадобье. Девушке, страдающей от неразделенной любви, надо в четверг, в сумерки, помочиться на широкий лист травы келади под священным баньяном. После того как дукун прочитает над «зеркалом» заклинание, необходимо посмотреться в него, попытаться увидеть в нем лицо возлюбленного. Здесь, как и в первом случае, присутствуют естественные выделения человека. В них, верят индонезийцы, заключена особенная, таинственная, действенная сила. Эта вера — явный пережиток анимистических представлений.
Дукуны, как правило, мужчины. Необычайную способность они получают в дар от природы или наследуют и совершенствуют специальными духовными и физическими упражнениями. Но бывают и женщины-дукуны. Причем если первые — колдуны, так сказать, по откровению свыше, то вторые становятся колдуньями в результате «неожиданного озарения». Домохозяйка, ничем не выделяющаяся среди товарок по деревне, вдруг в одно утро объявляет, что во сне к ней спустился ангел и наградил ее даром исцеления. Молва о новоявленной ворожее мигом облетает округу, и вот уже к ее дому в надежде на выздоровление стекаются больные и увечные.
Особыми талантами в управлении «потусторонними силами», по убеждению индонезийцев, обладают бадуи. Они потомки подвергшихся некоторому влиянию индуизма анимистов из сунданского княжества Паджаджаран, которые, не желая покориться исламу, ушли в конце XVI столетия в горы Кенденг на северо-западе Явы и зажили там замкнутой, оторванной от мира общиной. Ныне их около полутора тысяч. В силу самоизоляции они сохранили в гораздо большей степени, чем другие этносы острова, архаичные верования. Бадуи поклоняются духам предков, важнейшим из которых почитают своего прародителя Батар Тунггала, вместилищем душ умерших считают каменистые террасы в верховьях реки Чиундунг. Подчиняются целому ряду табу. Им запрещено входить в контакт с иноверцами, читать и писать, пользоваться транспортом, носить одежду любого цвета, кроме черного и белого. В их жилищах нет мебели, во дворах — домашних животных. Они не пользуются железным плугом, едят только рис, рыбу, овощи, фрукты и дикий мед.
В трех из 35 поселений бадуев проживают потомки основателя племени. Туда полностью закрыт доступ для посторонних. Его зорко охраняют отряды, вооруженные отравленными кинжалами. Большая часть поселений бадуев размещена в так называемой «промежуточной зоне». Туда тоже не допускаются люди иной веры. Но проникнуть все-таки можно. Правда, для этого необходимо получить специальное разрешение центральных властей и местной племенной верхушки. В остальных поселках живут бадуи, мало придерживающиеся законов предков. Границы между тремя зонами строго соблюдаются. Для сношения с внешним миром племя имеет специальных посредников в третьей зоне.
Аскетизм, строгий регламент жизни, яростное сопротивление любым покушениям на неприкосновенность «священной земли», таинственность бадуев дали народной фантазии предостаточно пищи для сочинения о них невероятных историй. Так, якобы в колониальные времена один голландский этнограф вопреки предупреждениям прожил среди бадуев в «промежуточной зоне» две недели, сделал массу записей, но когда вернулся в Батавию, то скоропостижно скончался, а записи его бесследно исчезли. Это одна история.
А вот другая. Проживающая в Джакарте дочь бадуя, предки которого еще в XVII веке порвали с племенем, однажды ночью услышала стук в дверь. На пороге стояли три человека в черном одеянии. Не успела она и рта раскрыть, как один из них спросил: «Мы не опоздали?» Ее отец умирал той ночью от тяжелой, продолжительной болезни. Ночные пришельцы провели с ним ночь, а утром ушли, не сказав ни слова. После их ухода старик скончался. Как бадуи могли узнать о приближении его смерти? В глухих горах, за 250 миль от столицы, не признавая ни телефона, ни телеграфа?