Изумрудные берега (СИ)

====== Глава 1. ======

Солнце поднималось над степями Урр-Шту, превращая их в пекло даже в краях у моря. Это была середина лета, самая жаркая пора в этих краях. Травы, иссушенные солнечным лучами приобрели ржавый огненный оттенок с чернотой и с высоты птичьего полёта степь напоминала море из кромешного пламени.

Прикрывшись от беспощадного солнца широкополой шляпой, сплетённой из ветвей степного кустарника, по тропинке между высокими травами, жёсткими, как проволока, двигался немолодой полнотелый мужчина, направляясь к приморскому посёлку. На плечах его лежал увесистый мешок, наполненный сесовой мукой. Обильный пот струился по его лицу, пропитал насквозь безрукавку и короткие, по колено, штаны. Этого человека звали Негол, он держал путь из другого посёлка, расположенного в отдалении от моря возле небольшой речки. Он прожил в этом посёлке всю жизнь, в хижине из булыжников, обмазанной глиной и крышей из рыжих степных трав. С детства он работал на земле. И теперь он жил тем, что вместе с семьёй обрабатывал небольшое поле, выращивая сес. Сесом было растение, представлявшее собой упругий серо-жёлтый огурцеобразный стручок, вертикально прораставший из-под земли, достигавший в пору созревания двадцати-пятидесяти сантиметров. Его срезали под корень полукруглым ножом, лущили жёсткую кожуру, освобождали сотни мелких жёлто-серых горошин. Затем эти горошины мололи в жерновах, перетирая их в муку. Мука была ценным продуктом для жителей степей Урр-Шту, потому что сес плохо прорастал на степной не очень плодородной почве. Земля была жестка, скудна, суха от солнца. Природа не холила её и она не баловала живущих на ней. И поэтому в степи ценилось всё, что можно было съесть. Особенно мука. Муку всегда можно было обменять на что-то нужное. Например, на съедобные морские растения — питательные и калорийные, неплохие на вкус при термической обработке, с добавлением соли и приправ из растений, что водились в степях Урр-Шту. Правда, не все приморские посёлки вели обмен с земледельцами из глубин степей. У моря находились крупные деревни, некоторые из них перерастали в маленькие городки, там строили пристани. И там причаливали корабли из-за моря, из богатого и благословенного города Пальв. Купцы скупали у жителей приморских деревень всю их добычу, которую т промышляли, уплывая на плотах в море. Им же купцы продавали мешки с сесовой мукой и другие товары. Но в том посёлке, куда направлялся Негол, носившем название Кила, муку у него купят. Кила невелик и купеческие корабли никогда не останавливались у его берегов. Значит, жители Килы обменяют свои морепродукты на муку жителя степного посёлка. Неголу были нужны водоросли ВОША, цвета густых чернил. Они были весьма питательны и жирны. За мешок сеса он выменяет столько воши, что хватит на всю зиму для него и его семьи. Вошу солили и сушили, этот вид пищи мог храниться долго. Правда, чтобы повыгоднее продать муку, надо поторговаться, а на это время уйдёт до поздней ночи. А ночью возвращаться домой по степи опасно. Но ему, Неголу, есть где остановиться на ночлег — у доме у младшей сестры Миры и её мужа Люка. Люди они добрые, никогда не откажут в ночлеге родственнику. Мешок на плечах Негола, набитый сесовой мукой, казалось, сделался ещё тяжелей и струи пота из-под него потекли ещё обильнее, промочив одежду насквозь и капая на дорожную пыль. Время приближалось к полудню, шагать по неровной степной тропинке с весьма ощутимым грузом на плечах в раскалённом от зноя пространстве становилось невыносимо, но вдали уже появились очертания глинобитных хижин Килы и крыш из снопов травы. Негол ощутил нарастающую радость. В этом и был смысл жизни его и подобных ему: преодолеть невероятные трудности, а поле испытать коротенькое счастье отдыха. Да, оно недолгое, зато какое сладкое! Хижина сестры находилась на краю посёлка, первой у дороги. Приближаясь к ней, Негол считал шаги своих подкашивающихся от усталости ног. В мыслях была лишь прохладная тень, вода и еда. Однако, чем ближе он подходил к дому сестры, тем отчётливее мог рассмотреть что-то странное: в тени, под стеной хижины на песке сидел младенец мужского пола примерно двух лет, абсолютно голый и игравший единственной игрушкой, данной ему природой — крошечным отростком между ног. Негол удивился. Сестра Мира была бездетна, откуда возле её дома мог взяться этот малыш? Негол виделся с сестрой месяц назад и никаких детей у неё тогда не было и в помине. Это было очень странно. Негол забрёл в тень от стены, где сидел мальчик, со стоном сбросил с онемевших плеч мешок и присел на корточки, рассматривая незнакомого ребёнка. Младенец был очень хорош собой: черноволосый, кучерявый, у него были очень крупные глаза, также чёрные как уголь и взгляд их был не по-детски пронзителен. Неголу стало не по себе от этого осмысленного взгляда совсем маленького дитяти. Негол неуютно поёжился и показалось, что ему больше не жарко от полуденного зноя, душа похолодела, зябко стало и телу. Однако, он понимал, что страх следует преодолевать. Вот ещё глупость — испугаться какого-то несмышлёныша! Негол заговорил, обращаясь к ребёнку:  — Откуда же ты взялся, малютка? Или забрёл сюда от другого дома, кроха? — он попытался поиграть с малышом, протянув к нему пальцы, но тот с какой-то неестественной для своего детского возраста проворностью схватил в кулачок горстку песка и швырнул его прямо в глаза Неголу. И громко засмеялся. Негол отпрянул, как будто ему в глаза посыпались огненные искры.  — Какой ты злой! — обижено проговорил он, протирая глаза. — И за что же ты мне это сделал? Выходка малыша сильно огорчила его. Он присел на свой мешок, продолжая тереть запорошённые песком глаза, не в силах их почистить как следует. И даже не заметил приближения Миры, нёсшей на плечах два бурдюка, наполненных водой. Это была женщина тридцати лет, но выглядевшая значительно старше своего возраста, щуплая, невысокая. Она была одета в хламиду из грубой ткани, сотканной из жёстких нитей кожуры водорослей воша и ткани эти напоминали мешковину. На ногах её были потёртые сандалии из кожи саракома.  — Тебе лучше не касаться его, — посоветовала она брату. — Хорошо ещё, что он не оцарапал и не укусил тебя. Он не любит, чтобы кто-то дотрагивался до него.  — Да чей он? — недоумённо спросил Негол. — Откуда взялся?  — Это сын Азика, брата Люка. Я тебе не рассказывала про Азика, потому что с самого детства он был в плохих отношениях с моим мужем, всё время дрались, даже по пустякам. А стали взрослыми, так и вовсе разбрелись по разным концам деревни. А теперь так случилось, что жена Азика, Дилка, умерла. Азик не захотел сам растить своего сына. В Азике злобы, как у гава, его ничто не может смягчить. Он так и сказал нам: «Или вы забираете мальчишку себе, или я его выброшу в степь, пусть подыхает или сожрут хины!» Ну, мы малыша пожалели, пусть живёт у нас, прокормим. А вырастит большим — он нас будет кормить. Негол скептически усмехнулся и покосился на малыша, всё ещё сидевшего на песке в тени под стеной и заметил:  — Если только не пойдёт в своего папашу.  — Да, мамаша была не лучше! — махнула рукой Мира. Азик и покойная Дилка были бичами всей деревни. Они слишком часто наведывались в гости к Люку и Мире и каждый раз причиняли неприятности. Азик и его жена относились к той породе людей, считавших, что весь мир им что-то должен, а особенно родственники. Азику казалось, что его старший брат Люк счастливее и успешнее его, а по сему обязан помогать ему, младшему, менее везучему, слабому. На самом деле Люк просто-напросто меньше пил, чем все остальные в деревне, да и Мира не была любительницей пьянок, зато оба были трудолюбивы, поэтому у обоих водились кое-какие доходы, они были менее нищие, чем остальные. Почти все киляне спали в своих хижинах на соломе, а у Люка и Миры были деревянные кровати. По меркам их деревни это была настоящая роскошь, а в глазах завистливого Азика — несметное богатство. Ему всё время казалось, что брат становится всё зажиточней и накапливает добро вместо того, чтобы помогать ему, своему нуждающемуся родственнику. Его жена разделял его мнение и то и дело подбивала мужа отправиться в дом Люка, чтобы перекусить за счёт пищевых запасов того или выклянчить денег на самогон. Азик и Дилка жили тем, что и вся приморская деревня: за счёт морских растений, которые надо было добывать, уходя на плотах или лодках в открытое море. Азик отправлялся на промысел вместе со всеми и когда доходило дело до дележа добычи, он с бранью и кулаками требовал себе совершенно незаслуженно бОльшей доли. Ему давали сдачи, били нещадно, но он не делался ни смирнее, ни покладистей. Его жена Дилка стоила его. Она перессорилась со всеми соседями. В Киле не хватало пресной воды, каждый день у колодца выстраивалась очередь ещё до утренней зари, каждому хотелось зачерпнуть из него воды не со дна с песком, а чистой. Дилка никогда не становилась в очередь, а просто шла к колодцу с бурдюком или кувшином. Ей редко уступали, народ в Киле был озлобленный и раздражительный из-за вечной борьбы за выживание. Ей ругали, она огрызалась, но не думала отступиться. Случалось, её колотили, но это не сделало её ни тише, ни скромнее. Если ей было что-то нужно, например, топливо для печки, она просто брала щепки свака с поленниц соседей и сама не запасала свак никогда, даже на зиму. Свак представлял собой водные растения высотой три-пять метров, толщиной в руку, при том, что они были приплюснуты и по форме напоминали лыжи шириной в пятьдесят-шестьдесят сантиметров, цвета хаки. Сезон сбора свака наступал где-то в середине лета. Это было очень рискованное занятие и сложный период. Тем не менее, его чаще всего выполняли женщины, потому что мужчины обычно всё лето промышляли в море. Чтобы срезать тесаком эти растения, служившие топливом, надо было нырять с камнем на глубину несколько метров, задержав дыхание, и лупить, лупить тесаком у самого корня свака. Затем выныривать за глотком воздуха и вновь спускаться на дно, чтобы продолжить орудовать лезвием тесака. И так несколько раз, пока лыжеобразное растение свака не срезалось окончательно и не всплывало на поверхность. Его вытаскивали на плот и снова ныряли за другим. Находясь под водой и срезая свака, нельзя было терять бдительность. Из ниоткуда могли появиться молодые саракомы, гавы, промышлявшие в море ближе к берегу, напасть стаей и разорвать человека на части. А значит, их надо было вовремя заметить и успеть вскарабкаться на плот. Саракомы представляли из себя гигантских змей, взрослые особи которых могли достигать десяти метров длины. С каждого бока у них находилось по три лапы, снабжённые когтями и перепонками. Во рту у них располагалось несколько десятков рядов острейших крючковатых зубов. Кожа их была гладкой, без чешую, чёрного цвета. Это были не животные, а гавы, которых так и не смогли истребить со дня основания планеты. Саракомы были очень живучи. И они были всеядны. Ни одно животное, сотворённое зорками для этой планеты, не могло сосуществовать с ними в одном водоёме и не быть подранным, кроме ТОРОМА — рыбообразной твари с голубой чешуёй и двумя хвостами. Её чешуя была прочней камня и металла. И ещё несколько видов ракушечных животных были гавам не по зубам. Саракомы могли питаться водорослями за отсутствием мяса, но всегда были готовы к плотоядной трапезе. Саракомы размножались в большом количестве, они были живородящими и выпускали в море помёт из нескольких сот детёнышей. Их потомство было крайне живучим, прытким и прожорливым. При рождении их длина едва достигала десяти сантиметров, но они были уже зубасты и могли серьёзно ранить взрослого человека. Саракомы поедали себе подобных только в том случае, если из тех сочилась кровь. Могли напасть стаей на раненного саракома. Всё это происходило на планете Саломе во вселенной Силя, в Мироздании Кутта-Кутью, в системе орбит Мирозданий Нимизи. Салома относилась к разряду лучших планет, но, скорее, средних из лучших, чем лучших из лучших из-за того, что на ней водились гавы и самыми опасными из них считались саракомы. Зорки, как могли, сгладили острые углы в вопросе с саракомами. Этих гавов невозможно было истребить, но зорки сумели сделать их полезными для охотничьего промысла, сотворив качество кожи саракомов неплохим. Из неё можно было изготавливать одежду обувь, обивку для мебели и другие предметы быта. Некоторые поселения со всех побережий вокруг моря именно этим и занимались — мужчины уходили на своих плотах в плаванье для охоты на саракомов, привозили их шкуры, а жёны и дети эти шкуры обрабатывали и продавали купцам. Но чаще всего охотники на саракомов нанимались на промысловые корабли, которые могли бороздить всё море в поисках саракомьих стай. Добыча принадлежала нанимателям охотникам, а охотникам платили деньгами. Море это носило название Лих-Ва и оно имело почти совершенную округлую форму. Вокруг него лежала страна Локада, словно бублик, охватывая его. Локада находилась в самой середине материка Шамула. В ней проживали две расы людей, населявшие эту планету: лата и шаро. Лата имели кожу цвета всех оттенков сливочного масла, чёрные, тёмно-каштановые или рыжие волосы, карие или жёлтые радужные оболочки глаз. Кожа шаро была тёмно-бордовой, волосы только чёрного цвета, черты лица были грубыми и крупными. Раса лата доминировала над расой шаро. На всей планете Саломе, во всех её государствах правил рабовладельческий строй и рабами являлась вся раса шаро и только она. Как лата не мог стать рабом, так шаро никогда, ни при каких обстоятельствах не мог получить свободу. Старана Локада, находившаяся в глубине континента была не из маленьких, а по сему климат её не был однообразен. Почти одну треть материка занимала цепь горных хребтов Анктариона, часть их находилась на севере Локады, где царил умеренный климат. В этих горах брала начало река Гиби, самая крупная из всех рек Локады, впадавшая в море Лих-Ва. На возвышенности в горах находился самый большой северный город Нолы, основанный добытчиками горных богатств и горным делом жил этот город. Горы давали обычный строительный камень, а также облицовочные, поделочные и драгоценные камни. Они несли богатство всей Локаде. Да, Нолы бы обширным и многолюдным городом. Снежная зима здесь длилась четверть года. После горного дела в Нолы было весьма популярна деревообрабатывающая промышленность. Северные горы густо покрывали леса деревья СМУНЫ с очень прочной и качественной древесиной, хотя внешне эти деревья выглядели непривлекательно: чёрная, как антрацит, кора, тёмно-зелёная листва, высокие, до сорока метров, они выглядели слишком угрюмыми и зловещими. Но предприниматели выкупали себе гектары этого леса, строили лесопилки, изготавливая доски и мебель. А южнее горы переходили в субтропические равнины с континентальными климатом. Территория вокруг Лих-Ва почти полностью состояла из засушливых степей, которые пересекали маленькие речушки. Чем дальше степи уходили на юг, тем они делались холоднее, доходя до умеренно-континентального климата с холодной зимой и жарким летом. Это было худшее из мест в Локаде и оно носило название Урр-Шту, что означало «пожирающая земля». Лучшими же краями в Локаде считались на реке Гиби, на обоих её берегах, и носили они название Изумрудные Берега. На Саломе велась добыча изумрудов и он считался самым ценным на планете. В его честь с любовью и восхищением локадийцами были названы самые красивые, самые вожделенные земли в их державе. В устье, где Гиба впадала в море, находился город Пальвы — город купцов, весёлый, богатый, утопающий в цветочных и фруктовых садах. Это бы самый большой город у моря и с него начинались земли, что носили название Изумрудные Берега. Далее, чуть севернее по реке находился другой город, такой же обширный, как и Пальвы — Берос. Он являлся столицей Локады и в нём проживал её правитель и верховные сановники. Ещё немного на север у реки был расположен многолюдный престижный город Пуна, в великолепии уступавший Беросу и Пальвам, но это был город Изумрудный Берегов и относился он к лучшим в Локаде. Как и Акир, стоявший на реке Гиби между Пуной и Нолы. Все эти четыре города ни на много отличались друг от друга по величине, богатству, количеству населения. Они и примыкавшие к ним области составляли благословенные земли Изумрудные Берега. От города к городу здесь тянулись плантации и поля, примыкавшие друг к другу, на них находились богатые усадьбы и дома землевладельцев и подворья крестьян, арендовавших земли, казармы рабов, трудившихся на хозяев крупных земель. Здесь почти не было клочков дикой природы, разве что росли искусственно насаженные леса строевых деревьев АРИАН — с срой корой и продолговатой заострённой жёлтой листвой тянущейся вверх. Ветви этих деревьев напоминали тянущиеся к небу многочисленные руки. На них не было мелких ветвей, листья, жёсткие, как пластмасса, длиной до тридцати сантиметров росли прямо из ветвей. Арианы обладали прочной и высококачественной древесиной. Саженец такого дерева рос очень быстро — всего за пару лет он достигал высоты более двадцати метров, дерево можно было рубить, корчевать пень, а на его место сажать новое. Локадийцы отличались трепетным отношением к землевладению. Самой популярной пищевой культурой в этой стране был ТУРЕС — корнеплод мучнистый и сытный, распускавший пышную ботву зелёного цвета. Это было очень влаголюбивое растение, поэтому его высаживали полосой вдоль реки долгими километрами, из-за чего берега казались выстланными ковровыми дорожками изумрудного цвета, тянущимися от моря Лих-ВА до гор Анктариона, давшими название этим краям. Турес рос на полях круглый год, даже зимой, которая в Изумрудный Берегах была тёплой. Путешествующие по реке на кораблях или в лодках в течении всего передвижения по ней могли видеть одну и ту же картину: изумрудные поля под небом янтарного цвета и только вдалеке за ними — очертания других пейзажей. Но это оправдывало то, что турес кормил всю Локаду, избавляя её от голода уже не одно тысячелетие. Вдоль Гиби почвы были плодородны и дожди здесь шли чаще, чем в других краях страны, да и в Изумрудных Берегах была неплохо выстроена ирригационная система. На западной стороне от Изумрудных Берегов и моря Лих-Ва находилась края Хил-Шту (Жёлтая Земля), а на востоке — Ал-Шту (Красная Земля). Оба эти края не были такими плодородными и богатыми водой, как Изумрудные Берега, но их пересекали многие мелкие реки и земля их не была так жестка, как Урр-Шту, где мелкие речки протекали, но в меньшем количестве. В Хил-Шту занимались, в основном, выращиванием сеса. Его жёлто-серые обширные поля и дали название этим местам. В Ал-Шту занимались полями красных цветов гарцей, из которых готовили цветочное масло, красящие вещества, из них делали вино и кондитерские изделия. Релей Ал-Шту был холмистым, но именно на склонах холмов и небольших гор особо пышно росли гарцеи. И только степи Урр-Шту были малопригодны и малополезны для процветания земледелия. Но большинство жителей Урр-Шту, не имевшие возможности путешествовать, не были осведомлены, что они проживают в худших краях Локады. Не ведали об этом Негол, Мира и Люк, утешавшиеся теми малыми и тяжело добываемыми благами, что были им доступны. Мира предложила брату войти в дом и утолить жажду компотом из степных ягод. Негол жадно осушил несколько стаканов один за другим. Затем перевёл дух.  — Нелегко, однако, вам придётся растить этого ребёнка — заметил он. — Отчего умерла его мать?  — От побоев. Азик колотил её смертным боем за всякие провинности и без вины, лишь бы на кого-то вылить свою злобу. Да и она сама по скверности характера напрашивалась. Он её и беременную лупил. В первый раз она, несмотря на побои, сумела выносить и родить этого мальчика, а во время второй беременности Азик так сильно ударил её ногой в живот, что она выкинула и умерла от кровотечений и плод недоношенный погиб.  — Вот оно что, — задумчиво проговорил Негол, протягивая сестре стакан, чтобы она снова наполнила его компотом, — прямо и не люди родители этого ребёнка, гавы и только.  — И отродье их не лучше, — махнула рукой Мира. — Он едва появился на свет, а глаза у него были какие-то нечеловеческие: слишком большие, слишком тёмные, нехорошие… Дали ему имя Рахом (Грозный). А зачем? Назвали бы иначе — может и он был стал иной. А то ведь гадёныш. То песку в дом набросает, то кувшин с водой опрокинет — нарочно. Все руки нам искусал, исцарапал. Трудно такое терпеть. Отрастил ногти длиной с фалангу и постричь не даёт — орёт, как сумасшедший, вырывается, аж корчит его.  — Почему не отшлёпаете?  — Шлёпали.Не помогает, только злее становится.  — Пройдусь-ка я по деревне, предложу муку в обмен на воша, а может и кус, — сказал Негол, поднимаясь с табуретки, на которой сидел всё это время. Кус был самым питательным водяным растением, добываемым промышленниками в глубинах моря. Он представлял собой гуттаперчивый ствол толщиной в руку, тянущийся со дна глубин на десятки километров до самой поверхности. Он имел белую окраску и самом верху разветвлялся на множество шлангообразных отростков. На них и созревали такие же белоснежные плоды, по своему виду напоминавшие миниатюрные вилки белокочанной капусты, только они были гораздо более сытные и калорийные. Кус являлся одним из основных видов пищи на Саломе. Промышленники отправлялись за ним в море на плотах, погружали в воду багры с остро отточенными тяпками на концах, срезали ветки с плодами куса, сгребали их растянутыми сетями, заворачивали в них, тянули на плоты. А после, разложив на поверхности плотов, отделяли ветки от плодов. Ветки выбрасывались, а плоды везли на берег. Кус стоил дороже, чем воша, потому что за ним надо было ходить далеко в море, а воша росли ближе к берегу. Воша представляли собой растения чернильного цвета, напоминавшее ленты длиной до пятнадцати метров и шириной не более пятнадцати сантиметров. Они могли расти на глубине даже всего одного метра, просто надо было знать места. Урожай их собирали в середине лета, опуская с плотов в оду багры с тяпками с краями острыми, как коса, и срезали вошу, воша всплывала на поверхность и её тоже собирали сетями, как кус. Вошу солили и сушили, запасая на целый год до следующего урожая. Или снимали с неё кожуру и жарили или варили мякоть, чтобы её съесть, а из кожуры изготавливали волокна для прядения нитей и изготовки одежды. Неголу были нужны и воша и кус — воша была дешевле, а кус сытнее. Он шагнул за порог из дома сестры, предвкушая, как начнёт менять муку. И то, что он увидел, заставило его ужаснуться и охнуть: его мешок с мукой оказался развязан, половина муки из него была рассыпана и лежала вокруг бледно-жёлтым полем, а мальчишка Рахом ходил по нему продолжал разбрасывать муку. У Негола сжалось сердце от обиды и горя. Такой убыток, зря потраченные труды всей семьи, смешанные маленьким негодяем со степной пылью!  — Ах, паршивец! — Негол подскочил к мальчишке, схватил его за кучерявый чубчик и толкнул на землю. Тот заорал таким мерзким голосом, что мог бы сравниться лишь с визгом бензопилы. Мила выбежала во двор, услышав крики. Малыш проворно поднялся с земли, подбежал к ней, обхватил её бёдра обеими руками и уткнулся в подол её старенького хитона.  — Ах, мой мальчик! — растроганно произнесла она. — Ты сегодня такой ласковый, как с родной мамой! Негола затрясло от гнева:  — Да что ты сюсюкаешь с ним! — рявкнул он. — Дрянной мальчишка! Почти две трети мешка муки с песком смешал! А ведь мне и моей семье так тяжело даётся каждая пригоршня!  — Тебе надо было затащить мешок в дом с самого начала! — ответила Мира, гладя чёрные кудряшки племянника мужа. — Дитё не может понимать цену твоей муке! Негол взвился:  — Его надо отхлестать верёвкой по голому заду! Вот тогда он будет знать, что к чему!  — Он и слова поймёт!  — Слова?! А слова отделят мне муку от песка?! Бить, бить его надо!!!  — Брат, если я его побью, мука ведь тоже из-за этого от песка не отделится!  — Так я хоть душу отведу, что этому негодяю досталось!  — Брат, да он и без того плачет, как будто его колотили с утра до вечера!  — А он потому и хнычет, чтоб его не пороли за дело!  — Он испугался — этого достаточно! Негол присел на корточки возле своего мешка с остатками муки, завязал его верёвкой. Мальчишке показалось, что гроза миновала, он отпустил из объятий бёдра тёти, снова забежал в тень от стены хижины и плюхнулся голой попой в песок.  — Значит, ты его не выпорешь? — переспросил Негол сестру.  — Мне его жалко, брат.  — А мою муку тебе не жалко? Наши руки, мои, моей жены, моих детей, руки, работавшие в поле, двигавшие тяжеленные жернова, тебе не жалко? — голос его слёзно дрогнул.  — И вас жалко. Но ведь исправить-то уже ничего нельзя.  — Я ж тебе говорю: я хотя бы отвёл душу, если б ты его налупила за мою муку!  — Я сказала, что не буду его бить! Он маленький и сиротка.  — Тогда мне самому ему поддать?  — Не смей! Ишь ты, какой: руку поднять на сиротку! Я тебе отдам свой кус за ту муку, что у тебя пропала из-за него, а его бить не дам! И ступай, откуда пришёл и мешок свой забирай!  — Ах, так?! Ты мне больше не сестра! — Негол взвалил мешок с остатками муки на плечо. В тот день брат и сестра расстались чуть ли не врагами, а малыш спокойно смотрел на их ссору пронзительными чёрными глазами.

====== Глава 2. ======

Она умирала, вспоминая минувшие годы. Больно не было, просто тело пребывало в состоянии сильной слабости. Но это не страшило. За ней ухаживали друзья, да и рабов был полон дом. Особенно Мазу в этом старалась, проливая крокодильи слёзы, но Дина знала им цену.

Безумная сторона её души творила ужасное: тень. Тень, которой дала название Изумрудные Берега. Тень долгой тоски по ним и сожаления, что было так, а не иначе. И в этой тени был иной конец сюжета, более того, сам сюжет был весьма подкорректирован. Дина больше не любила Рома наяву, в тени всё ещё любила искусственной нездоровой любовью. И ненавидела того, кто разлучил её с Ромом — там, в тени, жила эта ненависть. Вспоминалось прошлое и в нём как шип в сердце — мать Марана… Марана была дочерью уличной танцовщицы, как и её младшая сестра Кити. Сёстры рано потеряли мать: Маране было всего десять лет, а Кити — восемь. В Беросе существовал приют для детей-сирот, но оставаться в нём можно было только до двенадцати лет. Двенадцатилетие в Локаде считалось возрастом, когда человек способен полноценно работать и соображать, как выживать. Выживание же Мараны, оказавшейся вне стен школы приюта заключалось только в уличных выступлениях, которыми она занималась в детстве с покойной матерью. От матери ей досталось небольшое наследство: старый музыкальный инструмент рэма, по внешнему виду напоминавший лютню. Она умела неплохо играть на нём. Голос у неё был хоть и не очень сильный, но приятный, к тому же, покойная мать обучила её многим танцевальным па. Ко всем этим достоинствам у Мараны, как ранний весенний цветок, начали расцветать задатки девичьей красоты. Но неудачи преследовали её невероятно. Она тосковала по своей сестре Кити, которой было разрешено ещё два года проживать в школе-приюте, но это было закрытое помещение и сёстрам было видеться нелегко. Марана и Кити нежно любили друг друга. Они могли общаться только через щели деревянного забора, окаймлявшего здание приюта. Кити перебрасывала через этот забор всё, что могла стащить из фруктового сада или огорода, в которых воспитанниц приюта водили работать в свободное от учёбы время, или из кладовой или кухни: фрукты или овощи, кусок хлеба, конфету. Потому что невезение Мараны было так велико, что, проживая в стране, где еды выращивалось много и стоила она, в основном, не очень дорого, она умудрялась жить впроголодь. Уличными выступлениями она зарабатывала немного, а надо было, кроме пропитания ещё и платить за место в ночлежке. Значить, есть приходилось не досыта. Её выступления не пользовались слишком уж значительным успехом, нередко случалось так, что после них зрители расходились и никто не желал платить совершенно. ” — Вероятно, это оттого, что я одета в ветхое рваньё, — рассуждала девочка. — Вот если бы мне раздобыть красивое платье!» Она пыталась зарабатывать на жизнь по-другому, бродя возле частных домов и предлагая свои услуги: где поработать в саду или в огороде, постирать бельё, убрать в доме, посидеть с детьми. Её не торопились нанимать, таких как она, готовых работать просто за еду, но взрослых и сильных, было немало. Однажды в одном из домов её всё же нанял хозяин для работы в огороде и едва не изнасиловал её прямо между грядок. Она сумела чудом вырваться и убежать. Её красота служила ей дурную службу, не принося счастья, зато помогая нажить беды. Она притягивала к ней похотливых самцов, наглых, бесцеремонных, то и дело пытавшихся приставать к ней, к девочке-подростку и ей нелегко было отбиваться от них. Порядочные мужчины, что могли бы любить её по-настоящему и жениться, казалось, находились где-то на другой планете. А затем из приюта вышла Кити — маленькая, нескладная, в свои двенадцать лет казавшаяся восьмилетней и сёстры начали борьбу за выживание вместе — это было легче морально и физически. К тому же, щуплая и низкорослая фигурка Кити, способная вызывать жалость, принесла неожиданную пользу: она взялась просить милостыню, перевязав ногу и взяв под мышку костыль и ей неплохо подавали. Но проблемы нищеты это не решило: по-прежнему не было ничего лучше грязной ночлежки и полуголодного существования. Однако, Марана умудрялась откладывать в копилку кое-какие гроши. Ей казалось, что если у неё будет новое яркое красное платье, деньги польются рекой. Возможно, её даже возьмут выступать в какое-нибудь увеселительное заведение. Кити разделяла её мечты. Красное платье для Мараны стало идеей фикс для обоих сестёр. Где-то к восемнадцатилетию Мараны они, наконец, -то собрали нужную сумму на его покупку. Они купили его в лавке ношеных вещей, оно кому-то раньше принадлежало, но было в хорошем состоянии и пришлось Маране как раз по фигуре. Марана решила, что больше не будет выступать во дворах между большими домами и решила попытать счастья на рынке.  — Может, и я поищу там работу, — сказал Кити. К шестнадцати годам она выглядела хоть и младше своего возраста, но уже не малым ребёнком и ей всё менее охотно подавали милостыню, многие даже догадывались, что она не калека, хотя она на людях почти не расставалась с костылём, привыкнув к нему, как к третьей ноге. Но однажды наступила пора попрощаться с ним и поискать себе другое занятие. Кити не обладала талантом танцовщицы — у неё отсутствовало чувство ритма, не было и слуха, ни голоса, она не играла на рэме и ничем не могла помочь сестре в выступлениях. И пока Марана на площади распевала общезнаменитые в Локаде песни, аккомпанируя себе на рэме и одновременно танцуя и постукивая в маленький бубен, прикреплённый к поясу, Кити бродила по рынку, то пытаясь продавать за гроши родниковую воду, то напрашиваясь на работу в лавки хоть девочкой на побегушках, то пыталась снимать пробу со съедобных товаров, чтобы насытиться и старшей сестре не пришлось её кормить. Однажды она задержалась возле телеги, заполненной доверху ящиками с мешками с сельскохозяйственными продуктами. В телегу был запряжён гион — животное, по внешнему виду напоминавшее собаку величиной с лошадь, но питавшееся исключительно вегетарианской пищей и вместо копыт имевшее лапы. Гион заменял всем жителям Саломы лошадь — это было ездовое и вьючное животное, к тому же, дававшее молоко и шерсть. Два крестьянина в робах из воши находились возле телеги. На одном из крестьян роба была крепкая и добротная, на втором — истлевшая до крупных дыр. Очевидно, первый был владельцем телеги, а другой — его батрак. Когда Кити проходила мимо этой телеги, первый крестьянин отлучился за какой-то нуждой, а второй остался торговать. Он и окликнул девушку в тот день разносившую родниковую воду в кувшине.  — Эй, красавица! — широко улыбнувшись, позвал он. — Дай мне бесплатно водички, а то пить очень хочется, а хозяин такой жадный, что и пайса не даст потратить на воду. Кити стало жалко этого мужчину, по лицу которого стекал обильный пот, к тому же, его улыбка показалсь ей симпатичной. Стояло очень жаркое лето, как все лета в Пальвах, где родились и проживали Марана и Кити. И обе ненавидели зной этого города, с нетерпением ожидая зимы, когда будет просто приятно-тепло, без пекла. Кити налила в глиняную чашку вод и протянула крестьянину. Ну, нет у него денег, чтобы заплатить за утоление жажды! Что ей, воды жалко, что ли? За рынком протекает родник, она снова наберёт этой воды сколько угодно. Всё равно не очень-то наживёшься на этом, вода стоит очень дёшево.  — Блага богов, красотка! — сказал крестьянин. — Сразу легче стало, как только напился из рук такой красавицы. И хороша же ты собой, так бы и смотрел на тебя с утра до вечера! Кити от радости едва не потеряла сознание. Она была невзрачно, большеротой, лупоглазой, а рядом с красавицей сестрой и вовсе меркла. Она очень любила Марану, но, порою, завидовала ей белой завистью, что ту то и дело домогаются мужчины, чтобы переспать или, хотя бы, похотливо заглядываются, а женщины злятся из зависти и относятся к ней враждебно. Кити давно мечтала, чтобы ей хоть кто-нибудь польстил, что она красива, она был поверила без колебаний, и вот — сбылась же мечта! Крестьянин взял её за руку.  — Мы будем торговать до вечера и останемся ночевать в городе, — сказал он, — так приходи ночью к морю, на ближайший пляж, тут, за храмом! Я буду ждать тебя. Кити не поверила своим ушам: не Марану, а её мужчина позвал на свидание! Впервые кто-то захотел встретиться с ней! И чтобы после этого она не побежала в назначенный час на свидание, сломя голову?! Она поужинала вместе с сестрой в ночлежке, где им приходилось платить всего за два метра циновки для каждой, за место под крышей для своих тел. Марана, смертельно уставшая, скинула красное платье, развешав его на гвозди на стене, облачилась в старую хламиду и заснула, едва улегшись на циновку. Кити же не думала спать и, переступая через тела спящих на полу людей, добралась до окна и выпрыгнула в него, благо этаж был первый. И как ветер понеслась по улицам, освещённым звёздами, к морю. Мужчина уже ждал её. Он помчался к ней навстречу, крепко обхватил обоими руками и принялся так жадно и горячо целовать лицо, шею и плечи, что тело Кити, юное, ещё не знавшее близости с противоположным полом, в считанные секунды запылало от страсти. Она принялась отвечать на ласки и не сопротивлялась, когда мужчина, имени которого она даже не знала, повалил её на песок, раздвинул её ноги и лёг на неё сверху, подкинув край её хламиды… Наигравшись, оба уснули в тени прибрежных кустов. И когда Кити пробудилась, солнце уже поднималось в небе, а мужчины рядом не было. В тот день девушка заглянула во все уголки рынка, надеясь увидеть телегу, возле которой вчера познакомилась с мужчиной, лишившим её девственности, но не обнаружила её. Она очень расстроилась и вечером по пути к ночлежке всё рассказала Маране.  — Наверно, он меня бросил! — закончила она такими словами свою историю и горько заплакала. Старшая сестра обняла её рукой за шею.  — Ты глупая девочка! Ты говоришь, телега была не его, а сам он одет в рваньё? Да он жалкий батрак, у него нет ничего, он даже не может арендовать себе землю и дом и он вынужден гнуть спину на кого-то! Зачем тебе этот нищий, сестрёнка? И хорошо, что он исчез куда-то!  — Но ведь лучший меня всё равно не полюбит. Вот бы этот хоть любил!  — Нет, Кити, тебе нужен жених получше, забудь его! Так утешая сестру, Марана сама сомневалась в собственных словах. Ну, какому более достойному мужчине нужна такая нищая невеста, как Кити? В Локаде женихи не жаловали девушек, у которых не было совсем ничего — только рваная хламида, место в ночлежке, да кувшин воды. Ух, попался бы Маране этот проходимец, соблазнивший Кити, она бы заставила его жениться на Кити и быть той опорой, если ничего другого он ей дать не может! Но оборванца и след простыл. Зато через пару месяцев стало ясно, что с Кити произошло большое несчастье: она забеременела. Сёстры были в ужасе. Было ясно, что даже вдвоём они не поставят малыша на ноги, даже не прокормят — сами до сих пор недоедают. Беднягу ждёт приют, едва он появится на свет, иного выхода сёстры не видели. Неудачи не оставляли сестёр. Беременность Кити проходила очень тяжело, она не могла, порою, даже подняться с циновки, её слишком часто тошнило. Она уже не могла помогать Маране, но та не только не упрекала её, но и взялась выхаживать и содержать её по мере возможностей. Кити была единственным по-настоящему дорогим человеком для Мараны. И в эту самую сложную для Мараны пору неожиданно к ней пришла любовь. В тот день она, как всегда, явилась на рыночную площадь, чтобы развлекать торговцев и покупателей и праздно шатающихся. И ещё у входа на рынок издалека увидала толпу, что-то или кого-то окружившую, услыхала звуки бубна и пение. Она поняла, что кто-то из уличных артистов опередил её, занял её место. Она побежала к толпе с намерением устроить скандал тем, кто отнял у неё её так называемую сцену. Она остервенело расталкивала зрителей локтями, пробиваясь в первые ряды. Наконец, она увидала самого артиста. Это был высокий стройный юноша, черноволосый, красивый лицом. Он был одет в широкую красную рубашку, расшитую серебряными нитями и красные же шаровары и сандалии из кожи саракома, окрашенные в серебряный цвет, немного потёртые. Он пел песню про море, волны и корабли и голос его был невероятно силён, а движения танца так гибки, ритмичны и легки, что завораживали взгляд. Очаровали они и Марану. Она забыла, что намеревалась чуть ли не драться с ним за место для выступления, она превратилась в простую зрительницу, забыв о том, что ей нужен актёрский заработок. Когда юноша завершил песню и танец, публика восхищённо закричала: «Адат, Адат, ты лучший!» Он прошёлся с бубном по кругу и Марана заметила, что зрители платили ему ощутимо охотнее, чем ей после её выступлений, хотя у него не было другого музыкального инструмента, кроме бубна. Но как в этот бубен хорошо сыпались монеты! А Марана со своей рэмой никогда не имела такого успеха. Только ей на этот раз почему-то не было ни обидно, ни завидно. Она пребывала в восторге от выступления Адата и вместе с другими зрителями рукоплескала ему, создавая для танцора что-то вроде музыки из ударов в ладоши. Впервые она задумалась о своей красоте, как о средстве понравится мужчине. На ней было её неизменное красное платье для выступлений, её чёрные кудри были повязаны серебряной лентой, обхватывающей её голову. Адат, обходя толпу и собирая плату, выделил Марану взглядом — её красота не ускользнула от его внимания, как она того и желала. Он догадался, что она также, как и он, актриса, заметив висевшую на её плече рэму и висевший на поясе бубен. Правда, девушка была слишком худа, должно быть, она очень нуждалась, но даже худоба не уродовала её. Широко улыбаясь, Адат взял её за руку и вывел на середину круга из толпы зрителей. Марана была поражена и обрадована таким его вниманием. Он попросил её сыграть на рэме мелодию новой, но уже знаменитой по всей Локаде песни и сам запел:

Изумрудные Берега!

Изумрудные Берега!

Берег ты — один,

Берег я — другой,

Между нами — река!

Марана перебрала струны, готовая с радостью, как покорная рабыня, выполнять все желания этого юноши. Он сделал жест, давая понять, что хочет, чтобы Марана тоже пела, продолжая песню. И она послушно подхватила:

И река нам не помеха!

Изумрудный цвет в глазах,

Будет нам любви утеха,

Словно ветру в небесах!

Затем оба их голоса слились в один:

Любовь — это больно!

Да, это боль!

Миг любви, что уголь на ладони:

Уголь, остывая, рану оставляет!

Из толпы на них смотрела, не сводя огромных тёмных грустных глаз, другая девушка, которую звали Чанта. Она жила по соседству с Адатом с самого детства и уже несколько лет была в него влюблена. Она знала про Адата всё. Он рано потерял мать и жил с отцом, преподавателем в школе танцев, обучившего им и сына. Он сделал Адата профессиональным танцором и вскоре после этого после этого скончался от сердечного приступа. Несмотря на талант к пению и танцам, актёрская карьера Адата никак не желала успешно складываться. Он пытался устроиться выступать в самом престижном развлекательном павильоне в Пальвах, носившем название «Солнце», в самом большом зрительском зале, стяжая славу, большие деньги и обожание зрителей. Однако, там даже не пожелали взглянуть, насколько он талантлив, его грубо и высокомерно прогнали, заметив, что их павильон уже полон самыми талантливыми актёрами. Натура Адата была чрезмерно, до болезненности горда и самолюбива, он не захотел искать работу в увеселительных заведениях рангом пониже и решил выступать на улицах. Он был убеждён, что если обычные уличные зрители увидят, какой талант отвергнут «Солнцем», этот павильон падёт во мнении всего города. Выступая на рынках и дворах, он на самом деле был оценён случайными зрителями, как певец и танцор. Ему хватало уличных заработков, чтобы платить за каморку, которую он прежде делил с отцом и досыта питаться. Так на уличных выступлениях он провёл четыре года, не оставляя мечты, что хотя бы так он прославится на весь город. Ведь он выступал каждый раз в разных местах, чтобы его узнавали повсюду и начинал представление с песни, которую сочинил сам:

Меня зовут Адат,

Великие боги

Подарили мне талант,

И крепкие ноги,

Что не могут

Без танца прожить,

Слава вам, боги!

И голос, что сладок,

Что ласкает вам слух!

Посмотрите же на меня!

Такого танцора и певца

Не увидите вы нигде,

Ни в одной стране,

Лишь в Пальвах на улице

Он поёт и танцует! Он лелеял иллюзии, что однажды сам владелец павильона «Солнце» приползёт к нему с просьбой выступать в его павильоне и попросит прощения за то, что прежде не оценил его. И Адат милостиво согласится. Адату казалось, что вот-вот это произойдёт, ведь его уже узнают и радостно встречают на всех улицах Пальвы! И то, что этого никак не происходило, не огорчало его — у него впереди торжество его победы. А пока он поживёт и так — в своей каморке. Его жилище было комнатой, разделённой пополам дощатой перегородкой, завешанной тряпками. На другой половине жили его соседи — юноша двадцати лет, его ровесник с шестнадцатилетней сестрой. Их звали Анг и Чанта. С ними вместе Адат вырос и играл во дворе, но после окончания начальной школы их дороги разошлись: Адат по целым дням обучался танцам, а Анга его мать устроила учеником в мастерскую по изготовлению сандалий. Мать Анга и Чанты, вдова, умерла вскоре после того, как Адат похоронил своего отца. И Адат, и Анг с Чантой были теперь круглыми сиротами. Когда Чанта отучилась в начальной школе, Анг сумел и её устроить в мастерскую, где работал сам. Брат и сестра всё реже виделись с Адатом, даже поживая почти в одном жилище. Но каждый раз, когда это происходила, от внимания Чанты не ускользало, что Адат превращается в юношу и хорошеет. И ощущала влюблённость в него. Для Адата же она оставалась всего лишь маленькой сестрёнкой друга детства — не более того. В ней не было ничего, что могло бы вызвать в нём иные чувства. Она была очень маленькой ростом, всегда ходила в скромной серенькой одежде, у неё было невзрачное личико, жидкие чёрные волосята, собранные в куцый пучок на затылке, тихий голос скованные робкие манеры. Адат хорошо к ней относился, уважая её тихий, скромный кроткий нрав и то что она умела заботиться о своём брате, но не других чувств у него к ней не было. С годами влюблённость Чанты в Адата не только не угасла, но переросла в любовь, которая причиняла ей страдания. И теперь с болью в сердце она смотрела на Адата, поющего дуэтом с худой, но очень красивой девушкой, и понимала, что у между ними зарождается любовь. Красивая и романтичная, какой у Чанты не будет никогда. Прячась в толпе зрителей, прижимая к груди тяжёлую корзинку с овощами, девушка поневоле восторгалась этой любовью, одновременно мучаясь от ревности. После выступления Адат разделил их с Мараной заработок пополам, хотя его заслуги было больше в том, что он у них появился. Маран ему очень понравилась, можно было утверждать, что это была любовь с первого взгляда. Девушка была тронута его щедростью. До сих пор ни один мужчина не проявлял к ней щедрости, она притягивала к себе похотливых скупердяев, домогавшихся её, но не предлагавших ни подарков, ни угощений. Как-то само собой получилось, что Адат и Марана шли рядом по улице, рассказывая друг другу о себе и сами не заметили, как оказались на окраинной улочке возле старого домишки, где Адат проживал в каморке.  — А вот мы с сестрой и каморку снять не можем, — вздохнула Марана, — уж который год ютимся в ночлежках! Адат пригласил Марану в гости и угостил её, чем был богат: компотом из ягод и фруктов, сесовыми лепёшками и жареным кусом. После ужина обоим захотелось ласк и эту ночь они провели вместе… С тех пор они были неразлучны. Они вместе выступали на улицах и ночевали в одной каморке. Марана не забывала сестру, одиноко ютившуюся в ночлежке. Ей было очень жаль Кити, той по-прежнему нездоровилось, Кити много плакала, чувствуя себя заброшенной и никому не нужной. Марана приносила ей еду, свежую воду, лекарственные отвары, утешала её, рассказывала про себя и Адата.  — Это такой мужчина! — с восторгом говорила она, гладя голову Кити, лежавшую на её коленях. — Я верю в него, он всё сможет, он вытащит нас из нищеты, подарит нам счастье! Он станет богатым и знаменитым, у нас будет огромный дом! Я возьму тебя жить к себе, а потом, если помогут боги, и у тебя, малышка, будет хороший муж! Марана и Адат прожили в счастливых иллюзиях несколько месяцев. Иногда они очень хорошо зарабатывали, иногда — совсем мало, но обоих переполнял оптимизм, им казалось, что вот-вот в их жизнь войдёт какое-то чудо, что избавит их от нужды. И такое чудо почти наступило. Адата пригласили выступать в одном увеселительном заведении, довольно престижном. Это означало стабильный заработок и прощание с нуждой. Только Адата брали туда, Марана им не подошла, её голос сочли слабоватым. Однако, удача выскользнула из их рук всего через два дня. На третий день Адата выгнали из этого павильона прочь, потому, что он умудрился поссориться с самим владельцем этого заведения из-за того, что тот посмел раскритиковать его обувь. Марана впервые разозлилась на своего возлюбленного, даже раскричалась на него:  — Ты разрушил все мои планы! Я рассчитывала, что у нас теперь будут деньги, мы сможем снять жилище получше, пожениться! Неужели ты не мог промолчать, стерпеть?!  — Я не мальчишка и не раб, чтобы мне мог кто-то указывать! — возмутился Адат.  — Но мы бедны, Адат, мы бедны! Разве мы можем позволить себе быть такими гордыми?! Она принялась уговаривать Адата поискать работу в других увеселительных заведениях, ему должно повезти с его талантом и энергией. Поначалу он послушался её и принялся искать себе место в каком-нибудь ресторане или зрелищном доме, но три раза получив отказ, его больное самолюбие заставило его почувствовать себя слишком униженным и он наотрез отказался и дальше ходить по увеселительным заведениям в поисках работы. Марана настаивала, чтобы он не отступал от намеченной цели, но он отвечал:  — Улица меня прокормит! Мне хватит и того, что я зарабатываю на ней!  — Но мне-то не хватит! — кричала Марана. — Я не хочу больше этой нищеты! Я не хочу знать голод! Ах, если бы у меня был такой сильный голос, как у тебя, я бы ни за что не согласилась выступать на улице! Они всё чаще ссорились и однажды разругались так сильно, что Марана ушла в ночлежку к Кити. Ни Адат, ни Марана не желали мириться первыми и размолвка их затянулась. Марана снова выступала на улицах одна, облачившись в своё алое платье, уже потускневшее, выгоревшее от солнца и стирок. Однажды, танцуя на улице неподалёку от храма бога Чиона, она была замечена человеком в очень богатой клеомбе. Клеомба представляла собой транспортное средство — частично карету, частично паланкин, частично автомобиль. Клеомба этого человека была изготовлена из дорогого дерева, древесина которого была красна сама по себе, как коралл, дерево это росло только на нескольких островах планеты Салома и его древесина очень ценилась. Клеомба была также украшена резьбой и инкрустациями из полудрагоценных камней, занавески — из сверкающей золотом парчи. Из этой клеомбы выбрался шаро — коренастый, большеголовый, в бледно-зелёной хламиде и серых шортах. Одежда на нём была настолько добротной, что Маране подумалось, что рабы у иных господ могут быть счастливее свободных. Шаро направился прямиком к танцующей Маране, бесцеремонно распихав толпу вольных лато, как будто он был выше их по положению, и таких же рабов, как и он. Он остановил танец Мараны, представился, сказав, что его зовут Цихар и передал, что его хозяин желает, чтобы она выступила в его доме, за что он щедро ей заплатит. Марана не могла отказаться от этого предложения. Хоть ей и показалось странным, что в богатый дом приглашают какую-то танцовщицу с улицы, а не из престижного увеселительного заведения. Цихар назвал адрес, по которому она должна была явиться в дом его господина и даже оставил ей деньги, чтобы она мола нанять клеомбу или повозку, которая довезла бы её туда. Клеомба, нанятая Мараной, вывезла её на улицу, где находились обширные усадьбы богатых людей и их роскошные дома. У Мараны перехватило дыхание, ей показалось, что она попала в иное измерение. Вот, оказывается, какие места были в Пальвах! Дома из трёх и четырёх этажей, с архитектурными изысками, искусные ажурные ограды, клумбы перед домами, богатые клеомбы, люди в дорогих одеждах. Вот она, иная прекрасная жизнь! Дом, куда её приглашали выступать, оказался одним из самых крупных и богатых. Когда её встретил Цихар и повёл внутрь этого дома, она не на шутку оробела. Когда перед глазами бедной танцовщицы предстала обстановка этого дома, она позавидовала рабам, живущим в нём. Каждый день они ходили по этим толстым коврам, могли дотрагиваться до этой мебели из лучших пород деревьев с позолотой и инкрустацией, этой посуды из серебра и золота. Наконец, она увидала человека, перед которым должна была выступать. Мурашки побежали по её коже от страха. Он был уже немолод, но не был и стариком, хоть и большая часть его длинных волос, падавших на широкие мощные плечи, были покрыты сединой. Он был хорошо и крепко сложён, в теле его ещё ощущалась недюжинная отнюдь не стариковская сила. И черты его лица были породисты, они носили следы былой необыкновенной красоты. К тому же, он был высокого роста, у него была горделивая осанка властного и сильного человека. Мужчина такого типа мог завоёвывать сердца женщин даже в своём отнюдь не юном возрасте. Если бы не его глаза… Его глаза и испугали Марану. Они были очень крупные, выразительные, тёмно-карие, необыкновенно холодные и пронзительные. Это были глаза демона. Однако, он не собирался причинять ей вреда. Он обращался с ней совсем не угрожающе. Он просто объяснил ей, что она понравилась ему и он хотел бы провести с ней ночь. Он посулил ей за это заплатить тию — монету, означавшую для кого-то целое состояние. Так платили обычно только самым дорогим и искусным проституткам. Он даже милостиво заметил ей, что если она откажется, он не станет её принуждать и просто отпустит. Он на самом деле не собирался причинять Маране зла. Она вызывала в нём странные чувства, как будто она должна внести в его жизнь что-то очень важное для него. У Мараны забилось сердце. Тия была крупной монетой из золота в форме восьмёрки с изумрудом посередине. За такие деньги Марана могла бы приобрести что-то, что приносит постоянный доход и избавляет от нужды. И это всего за одну ночь с богачом! Она согласилась не раздумывая. И нашла, что в постели этот немолодой мужчина не так уж плох. Кроме того, было приятно находиться и заниматься этим в огромном доме, в роскошной спальной, на обширной кровати с постелью из нежнейших тканей, среди вещей, каждая из которых являла собой шедевр мастерства тех, кто их создал. Кроме того, перед тем, как она оказалась в спальной, её накормили ужином из восьми изысканных блюд и она впервые в жизни наелась досыта самой лучшей еды, которой прежде не пробовала. А ещё перед ужином её помыли в ванной таким душистым мылом и умастили такими дивными благовониями, что у неё от восторга закружилась голова. И облачили в тогу из газовых тканей, почти неощутимых для тела, как паутинка. Маране захотелось стать если не женой, то хотя бы содержанкой этого богача. Она бы ради этого пошла на всё, она бы угождала ему, как рабыня, если бы он отщипывал ей крохи от своего богатства. Она бы даже сумела забыть, что любит Адата и мечтает с ним помириться. Что ей дала любовь, кроме заботы, обид, раздражения? Она теперь хочет быть не просто сытой и добротно одетой, она жаждет роскоши, красивых вещей, избытка! Но богатый господин не предложил ей стать его содержанкой. Утром он отдал ей обещанную тию и выставил из своего дома, даже не покормив завтраком. Впоследствии она надеялась, что он ещё вспомнит близость с ней и снова позовёт её и будет с ней щедр, но этого не произошло. Марана сумела выгодно распорядиться тией. Она приобрела палатку еды — шатёр на шестах, который устанавливался на арендованном участке рыночной площади. внутри шатра пол устилался циновками, на которые могли присесть желающие перекусить в этой палатке. Там же, в шатре, стояла жаровня, огромная сковородка, разделённая на несколько ячеек, в каждой из которых можно было одновременно жарить разное: овощ кобу, заменяющий мясо, турес, овощи, водяные растения, изделия из теста. Рядом с жаровней стояли ящики с сырыми овощами, бучки с водными растениями, мешки с мукой и сахаром, кувшины с герровым и сливочным маслом, вареньем. Всем этим теперь владела Марана и по целым дням не выбиралась из этой палатки, жаря еду на сковородке и продавая её покупателям. К тому времени Кити уже разрешилась от бремени шестимесячным выкидышем, который, к облегчению обоих сестёр, родился мёртвым. Оправившись после неблагоприятных родов, Кити начала помогать сестре в палатке, потому что одной там было управиться немыслимо. Деньги на жизнь палатка еды давала и сёстры начали выбираться из нищеты. Они сняли комнату в доходном доме и не могли натешиться, что у них, наконец, появилось жилище. Обе могли теперь питаться досыта. Они приобрели себе одежду из более мягких тканей, чем воша. В Локаде выращивали вьющееся волокнистое растение КАР коричневого цвета, обрабатывали его, разделяя на волокна, делали из них нити, из нитей — ткани. Ткани кар были лучше и приличнее воши. Из кара шили одежду простолюдины, которые не были нищими и имели кое-какие доходы и рабы из богатых домов. Марана была бы счастлива, но из её памяти никак не уходил Адат.  — Я тоскую по нему! — вздыхала Марана вечерами, во время отдыха в съёмной комнате.  — Почему бы тебе не разыскать его и не помириться? — спрашивала младшая сестра.  — А как я объясню ему то, что у меня появилась эта палатка?  — Ну, не рассказывать же про того господина! — хихикнула Кити. — Скажи, что получила неожиданное наследство от какой-то тётушки, о которой ты до сих пор и слыхом не слыхивала. Вот не знала её — и всё. А наследство получила. Что плохого в том, что мы, д и он, если вернётся к тебе, сможем жить безбедно? Адат сможет нам помогать, вместо того, чтобы выплясывать на улице, в палатке-то прибыльнее! Марана тепло улыбнулась. Вот за что она так сильно любила младшую сестрёнку: когда та начинала утешать, на душе становилось легко. Кити была оптимистка и умела оптимизмом заражать. Вот и сейчас она всё правильно говорит. Только ы найти Адата! Всё будет хорошо. Однако, искать его не пришлось, он неожиданно объявился сам. Был обычный день, как и всегда. Кити ворочала деревянной ложкой всё, что жарилось на огромной сковородке, а Марана раскладывала это на большие листья туреса и продавала посетителям. Адат неожиданно появился перед ней и она вскрикнула от радости и попыталась скороговоркой выложить версию, предложенную Кити, о получении ею наследства, но он резко перебил её, бросив в лицо:  — Шлюха! Лгать тебе не придётся, я всё знаю! Я выступал на соседнем рынке и рабы того богача, что использовал тебя, как проститутку, много болтали об этом. Ты предала меня, Марана! Я никогда не прощу тебя! Он произнёс это в присутствии посетителей палатки, но Марана проглотила то, что он публично унизил её и принялась заискивающе оправдываться:  — Да, Адат, я поступила так, потому что мы были в размолвке! Я считала, что ты бросил меня, ведь ты же никак не хотел мириться! Если бы ты был со мной, я бы никогда тебе не изменила!  — Я не хочу этого слушать! — закричал Адат. — Дело уже сделано, ты была с другим, значит, со мной ты уже не сможешь быть никогда! Эти слова вызвали у Мараны неожиданный приступ сильного гнева. Так значит, он бросает её навсегда?! И это в благодарность за то, что она мечтала вытащить его из нищеты! Не оценил ничего!  — Не велико счастье быть с тобой! — зло проговорила она и тёмные глаза её сделались холодными и ненавидящими. — Ничтожество! Как же ты меня разочаровал! Не сумел обеспечить мне достойную жизнь, вот мне и пришлось сделать это самой! Гордый голодранец! Ему хватало горстки монет, что ему подавали за уличные выступления! А мне вот не хватало! Тот богач сумел оценить меня, а вот кто оценит тебя? Сдохнешь на своей улице таким же нищебродом, как сейчас! Глаза Адата вспыхнули таким яростным огнём, что Марана испугалась, что он может её ударить. Но он лишь развернулся к ней спиной и, пошатываясь, побрёл прочь из палатки. Слова Мараны, её оскорбления, настолько ранили его, что у него началась горячка. Он едва добрался до своего жилища, чуть ли не на четвереньках вскарабкался на крыльцо, забрёл в свою каморку, а там рухнул на пол и у него начался бред. Ночью слова бреда и стоны Адата донеслись за перегородку до слуха Анга и Чанты. Они вошли к нему, уложили его на кровать и Чанта осталась на его половине, делая ему примочки из холодной колодезной воды до самого утра и молясь богам, чтобы он не умер. Горячка Адата продлилась почти три дня и Анг с Чантой ухаживали за ним и особенно преданно это делала Чанта, охлаждая его колодезной водой и обмахивая его веером. Когда Адат пришёл в себя и понял, что друзья не оставили его в беде, он понял, что единственное, чем он сможет их отблагодарить, это откровенно, как самым близким людям, поведать о своей беде.  — Я всё это время только и думал о ней, — чуть не плача, говорил он, — но я был лишком горд, чтобы первым идти мириться. Но, может, следовало это сделать? Вот, столько времени она была одна, без меня, поэтому изменила. Наверно, не стоило мне быть таким гордым!  — Стоило, — спокойно ответил Анг. — Если женщина способна изменить, она изменит в любом случае. Зато ты узнал, какова твоя любимая на самом деле. Разве ты хочешь прожить жизнь с женщиной, которая ненадёжна?  — Как же так получилось, что я полюбил её!  — Друг, тебя прельстила её красота, а красота женщины — это последнее её достоинство, не главное. Да и любви не следует поддаваться, ты же знаешь, боги предостерегают нас от неё. Адат задумался. Вероятно, Анг правильно рассуждает. Но как теперь избавиться от обиды на Марану? Как не думать о том, что он так сильно любил её, а она предала, унизила? В тот день он заметил, что Чанта не ушла на работу в мастерскую, а занимается домашними делами.  — Чанта, разве у тебя сегодня выходной? — спросил он.  — У меня теперь будет очень много выходных! — усмехнулась она. Адат всё понял. Она потеряла своё место в мастерской, потому что пропустила рабочие дни, ухаживая за ним. В последнее время он начал догадываться о чувствах этой девушки к нему. Потому что ещё раньше, когда она видела его вдвоём с Мараной, она сильно грустнела и этого нельзя было не заметить. Когда же он был без Мараны, Чанта смотрела на него с такой нежностью — и этого нельзя было скрыть. Адат же только жалел её в душе — не более того. Но теперь, став сам страдальцем из-за любви, Адат иначе взглянул на Чанту. ” — В ней нет красоты, — рассуждал он, — но сколько других прекрасных качеств! Она-то уж точно не смогла бы изменить мне с другим. И даже если бы я умер, она осталась бы мне верна и после моей смерти! Она готова ради меня на любые жертвы, не пожалеет и себя ради меня. Терпение и надёжность — не самое ли лучшее, что может быть в женщине? И неужели это должно остаться без вознаграждения?» Он понял, что ему предстоит принять очень серьёзное решение. Он хочет любой ценой забыть Марану, а это возможно только в том случае, если у него появится другая женщина. И не важно, что он не сможет любить эту, другую. Важно, что она будет рядом — верная, добрая, опора, создавая контраст самовлюблённой, заносчивой, злонравной Маране, утешая его этим. Он твёрдо решил: ему нужна Чанта. Она находилась во дворике за домом и маленьким топориком колола лыжу свака на щепки, чтобы развести огонь в очаге и приготовить пищу. Адат приблизился к ней и взял за руку.  — Остановись, Чанта, — попросил он, — прекрати, пожалуйста, работу ненадолго. У девушки бешено застучало сердце: впервые Адат так нежно разговаривал с ней. Она послушно отложила в сторону топорик. Оба сели на вязанку лыж свака, что Анг купил недавно с телеги торговца сваком.  — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — сказал Адат. — Ведь ты же любишь меня, Чанта, правда?  — Правда, — ответила девушка, стыдливо опустив большие тёмные глаза.  — Жизнь и любовь преподали мне жестокий урок, — продолжал Адат, — я теперь знаю цену женской красоте — грош цена! Тот богач переплатил Маране. Чему нет цены, так это твоей доброте и порядочности, Чанта. Это в тебе полюбил я сегодня! Если ты согласишься стать моей женой, ты станешь святым для меня. Я всегда буду уважать тебя и никогда не брошу. Чанта расплылась в торжествующей улыбке. Четыре года она молила богов об этом — чтобы Адат достался ей, чтобы женился. Не любил, у богов нельзя просить любви, потому что она — зло, пусть бы только женился. В очередной раз она убедилась, что терпением можно достигнуть многого, в том числе желанного мужчину. Ждать и молиться — вот главные заповеди успеха. А то, что он не любит её так сильно, как Марану, ну, что ж, любовь ведь это грех, от неё жди беды. Вот и любовь Адата и Мараны закончилась печально: Адат чуть не умер от горячки из-за неё. Свадьба Адат и Чанты была весьма скромной, как это всегда бывает у бедняков. Обряд бракосочетания стоил денег и чем крупнее и богаче был храм, тем дороже надо было платить. У Адата не было ни гроша, но Чанта кое-что накопила, когда работала в мастерской и сумела не только оплатить ритуал в храме, но и взять на прокат свадебные наряды себе и жениху, купить брачные браслеты и заплатить гравировщику, чтобы тот выгравировал на браслетах имя её и Адата. Кое-какие накопления нашлись и у Анга и он устроил небольшой свадебный пир для сестры и друга. Адата тяготили предсвадебные хлопоты. Он сомневался, не делает ли он ошибку, связав свою судьбу с Чантой, но отступать было поздно. Сказать Чанте, что он передумал, означало навсегда потерять дружбу с Ангом, последнего хорошего надёжного друга в этом мире. Адат слишком дорожил этой дружбой и хотел сохранить её любой ценой. Он привыкнет к Чанте. В конце концов, она тоже прекрасный друг, как и Анг и с ней он не будет знать боли. Адат и Чанта совершили обряд бракосочетания в самой скромной часовенке, заплатив жрецу. Брачная ночь их прошла в каморке на половине Адата. А ещё через день Чанта, наконец, лишившаяся девственности, впервые повеселевшая за долгие годы, поспешила на базар и рассказала знакомой торговке овощами о своём замужестве. Чанта сделала это умышленно. Она знала, что эта торговка была болтливой бабой и могла разнести новости о браке Адата и Чанты по всему рынку, вплоть до палатки Мараны. Чанте очень хотелось, чтобы Марана, когда-то счастливая соперница, почувствовала себя проигравшей ей, Чанте, серенькой невзрачной скромнице. Торговка, услыхав такую новость, оставила свой товар под присмотром соседа и не поленилась пересечь весь рынок, добраться до палатки Мараны и, сияя от злорадства, сообщить той:  — Адат женился на Чанте! Вот так-то! А ты как думала? Если у тебя смазливая рожа и палатку эту ты нажила потаскушеством, то он навеки твоим останется? Нет, мужчины ценят в женщине другое! Марана закипела от злости. Ей захотелось наброситься на наглую бабу, говорившую ей гадости, но та был сильнее, поэтому позволяла себе дерзить. Марана почувствовала саму настоящую ненависть к Адату.  — Чтоб ты сдох! — вслух проговорила она. — Со мной ты бы стал счастливым, жил бы без нужды! Ну и сгнивай живьём со своей жалкой голодранкой! Марана продолжила работу, старательно нарезая овощи. Труд не помогал, злоба и бешенство жгли мозг огнём. Ей пришлось оставить палатку на Кити, бежать домой, закрыться в комнате и пережить сильнейшую истерику. Она выла, кричала, раздирала до крови руки и бёдра, рвала на себе волосы. А затем пришло облегчение. ” — Ну и пусть, — подумала она, — не велика потеря. Зачем мне этот нищий, не способный ни на что? Всё к лучшему.» Буквально на следующий день произошло событие, которое отвлекло от личных переживаний. В палатку Мараны зашёл оборванец, маленький, щуплый, потный. Он захотел купить пирожков. Марана сурово спросила:  — А платить у тебя есть чем? Или ты думаешь, что тебе тут всё в долг дадут? Внезапно за её спиной раздался вопль Кити, такой резкий, как будто та ошпарилась кипящим маслом:  — Сестра, сестра, да вот же он, что меня обрюхатил!!! Держи, держи, не отпускай его! Оборванец округлил маленькие хитрые глазки и выбежал из палатки, но Марана кошкой метнулась за ним и вцепилась в его рваную одежду из воши:  — Стой, стой, негодяй! Так это ты моей сестрице набил пузо своим отродьем и сбежал невесть куда! Девушек, девушек обманывать! — она замахнулась на него деревянной ложкой, покрытой герровым маслом, блеснувшим на солнце. Мужчина в ужасе закрыл лицо ладонями.  — Ах, не бей, не бей меня! — взмолился он. — Я слабый, пожалей меня!  — Пожалеть?! — рявкнула Марана. — Ты женишься на моей сестре, иначе я не изобью — убью тебя! Их окружили базарные зеваки, потешаясь дармовым зрелищем. Оборванец как-то сразу согласился жениться на Кити. Его звали Магама, он был батраком-подёнщиком, скитавшимся из деревни в деревню, нанимаясь на любые работы за кров и еду. Таких, как он, было много — безземельных лато, вынужденных работать, как рабы — только за пропитание. Потому что в Локаде было предостаточно рабочей силы: шаро множились и даже многие крестьяне имели рабов и не было нужды нанимать кого-то за деньги. Но если вольные лато были готовы работать за еду, то почему бы не нанять? Еды у крестьян в Локаде всегда предостаточно, а раба ещё надо одевать и отвечать за него. Марана разделила комнату, в которой жила с Кити на две половины, повесив занавеску и отделив часть жилья для молодожёнов. Магаме показалось, что он попал в рай. У него в кои то веки появилась кровать, он мог спать не на земле или соломе, укрываться одеялом, ему подарили новую целую одежду вместо рванья, из цельной воши и он мог много есть. Это было б настоящим счастьем, если бы не свирепая своячница, постоянно гнавшая его на работу в палатку для еды, чуть ли не пинками. Он был тихий, ленивый, прожорливый и жил смирно при своей жене. Между тем, Адат ждал прибавления в своей семье и это заставило его погрустнеть от забот. Заботы легли на его плечи бОльшим бременем, чем он ожидал, после того, как женился. Чанта не торопилась искать себе какую-нибудь работу, чтобы приносить домой деньги, видимо, считая, что муж обязан прокормить и себя, и её один. А когда вскоре после свадьбы выяснилось, что она беременна, то ни о какой её работе и речи быть не могло. Теперь Адату приходилось выступать на улицах вдвое больше часов и если раньше он делал это себе в удовольствие, то теперь это превратилось в тяжкий труд. Чанте надо было питаться за двоих. Жизнь Адата начала терять последние радости. Тяготили мысли, что грядущем придётся кормить и ребёнка, а как это сделать, он не знает. Анг уговаривал его заняться чем-то другим, более прибыльным, например, шить сандалии. Анг пытался обучить его изготавливать сандалии, но у Адата ничего не получалось, он только ранил руки и злился. В положенный срок Чанта родила мальчика, которому Адат дал имя — Ром — «камень».  — Может, как камень, будет твёрд и станешь сильнее меня, — говорил Адат. — И, как камень, вынесешь многое. Мне же такая ноша, как жизнь, кажется, не по силам. Ребёнок на самом деле требовал бОльших расходов, чем прежде, а доходы Адата не росли. Вечно усталый, раздражённый нищетой и неудачами, он переутомился морально и это сказывалось на его физических силах. Анг, у которого было сильно развито чувство родства и привязанность к сестре, помогал, чем мог, давал ей деньги якобы в долг, но и он, и сестра, и зять понимали, что этот долг если и будет возвращён, то очень не скоро. А затем Анг понял, что помогая семье сестры, он сильно обделяет себя. И ему, и Адату стало не хватать денег, чтобы платить за жилище и они нашли себе бесплатное пристанище, отыскав на берегу моря кем-то выстроенную и брошенную хижину и переехав туда. Сразу стало материально легче. К тому же, иногда море выбрасывало на песок съедобные водные растения, Чанта собирала их и варила или запекала, чтобы накормить свою семью, это помогал экономить. Но Анга не устраивала жизнь в хижине. Ему был нужен настоящий дом.  — Я слышал, в Беросе лучше платят в мастерских по пошиву обуви, — говорил он. — Надо попытать счастья в столице. А может, я найду там себе жену, у которой есть дом и мы заберём вас к себе жить. И вскоре он на самом деле уехал в Берос. К тому времени Рому уже исполнилось два года и Чанта поняла, что, оставшись без помощи брата, она теперь обязана сама помогать мужу. Иначе ей не прокормить подрастающего сына. И она начала подрабатывать в садах и огородах у их владельцев. В ту пору в Пальвы прибыл один из учёных жрецов старшего чина храма богини Амалис в Беросе Чандр. Он занимался астрономией и был очень богат. Под Беросом у него были очень большие плантации герровых деревьев. Герровое дерево могло вырастать до десяти-одиннадцати метров в высоту, оно было с чёрной корой и тёмно-синими листьями и коричневыми плодами величиной с крупную сливу. Эти плоды содержали в себе масло и рядом с плантациями этих деревьев на земле Чандра находилась маслобойня, на которой из этих плодов выжимали масло. Герровое масло служило очень важную службу всей Саломе. Оно шло в пищу и служило двигательным топливом для клеомб. Жом от герров использовали для кормления ликков — крупных животных величиной с индийского слона, но по внешнему виду больше напоминавших медведей, стоявших на растроенных копытах, у ликков были носорожьи морды, но без рога. Тела их были покрыты густой коричневой шерстью. Эту шерсть вычёсывали и использовали для изготовления тёплых тканей. Ликк был вьючным животным и он давал густое и очень питательное молоко. Поэтому жом от герров охотно покупали владельцы ликков. У Чандра был двухэтажный дом при этой плантации, был у него и другой дом, четырёхэтажный, в городе, в Беросе, окружённый обширным приусадебным участком с садом и огородом. Кроме того, в Беросе он владел двумя большими рыночными площадями. И дом в городе, и рынки достались ему ещё давно в наследство от родителей. плантации же он нажил сам долгими годами служения повелителю Локады Джамби Великому. Дело в том, что Чандр обладал особым даром — он был проводником зорков и время от времени общался с ними в состоянии медитации. Они предупреждали его о многих неприятностях, что грозили правителю или государству, а Чандр, в свою очередь, предостерегал самого Джамби. Джамби Великий правил Локадой уже пять тысяч лет и он же являлся её основателем, одним из пятнадцати царей, разделивших между собой материк Шамулу и договорившихся соседствовать мирно, оказывая друг другу всяческое содействие в процветании их государств. Джамби пережил их всех, в соседних государствах менялись главы, а он продолжал править своей державой, превращаясь в древнюю высохшую, но живую мумию. Но это лишь вызывало уважение его народа, приписывавшего ему благополучие Локады. Джамби ценил Чандра и доверял ему. И в знак особого расположения подарил ему герровые плантации, которые когда-то перешли в государственную казну от умершего хозяина, у которого не оказалось наследников. Но Чандр поулчал и иную информацию, касающуюся не только престарелого Джамби. Он знал от богов: у него может появиться ребёнок, обладающий такой же способностью, как у него, быть проводником зорков. Ему было так же известно, какая именно женщина способна от него такого ребёнка родить. Чандр был уже не молод, но и не настолько стар, чтобы оказаться не в силах стать отцом. И слабое здоровье тоже не было в том помехой. До сих пор у него не были семьи — ни жены, ни детей, его устраивало его одиночество. Но теперь ему был очень нужен этот ребёнок, который стал бы продолжателем его дела, которое являлось всем смыслом его жизни — общение с богами и предупреждение всех бед и катастроф, грозящих Локаде и её правителю. Чандр был истинным патриотом совей страны и игом, безнадёжно принадлежащим миру гитчи, насквозь пропитанным его наркотиком — чайрами. Он получал от мира гитчи награды за свои старания — богатство, славу, определённую власть, он принимал это, как должное, заслуженное. Но, поскольку его отношение к Локаде было искренним, ему было не безразлично, что станет с этим государством после его смерти. На Саломе было возможно прожить несколько тысяч лет, но Чандр не был так оптимистично настроен насчёт своего долголетия. Здоровье его ухудшалось и только морской воздух Пальв и отличные врачи поддерживали его. И всё же большую часть жизни Чандр проводил в Беросе, ведь там он занимал ещё и должность старшего жреца-звездочёта в храме богини Амалис. В Пальвы же он обычно наведывался осенью, когда жара относительно спадала и останавливался в собственном небольшом коттедже на побережье. И там отдавал себя в руки пальвских врачей. И тем не менее, он не верил, что может прожить ещё хотя бы лет сто. Локаде был нужен переемник Чандра, способный общаться с зорками и узнавать от них всё, что нужно для блага государства и правительства. И он хотел, чтобы этим переемником был его ребёнок, его плоть от плоти, его собственность. И боги открыли ему, кто эта женщина, способная родить ему такого ребёнка. Это была Марана. Прибыв в Пальвы, Чандр быстро отыскал её с помощью наводки богов и решил поговорить с ней без проблем и пригласил её в свой дом, заказав в её палатке почти сотню жареных пирожков с фруктовым вареньем. Марана обрадовалась такому заказу, всё утро они с Кити жарили пирожки, а затем Марана, сложив их в пёстрый короб, отправилась к дому Чандра. Таково было его условие, переданное через посыльного раба: ей заплатят за пирожки, если она принесёт их сама. Когда она разыскала коттедж Чандра, ей пригласили в дом. Марана не могла не отметить: дом хоть был и не велик, но обстановка в нём была роскошная — мебель из дерева ценных пород, посуда из золота и серебра, рабы одеты только в одежду из кара. Сам Чандр ждал её в гостиной, сидя в обширном кресле, украшенном узорами из золотой проволоки и полудрагоценными камнями, сам он был облачён в тёмные одеяния из дорогой ткани. Без предисловий Чандр завёл с Мараной почти деловой разговор, вкратце рассказав о себе и предложил ей стать его женой, чтобы родить ему ребёнка, который ему очень нужен. В награду он обещал ей свою щедрость. Марана не могла поверить услышанному: как, она получила возможность стать женой одного из самых богатых и влиятельных людей Бероса? И не верилось до тех пор, пока Чандр не прислал в её жилище портных, человек шесть, которые должны были в рекордные сроки изготовить для неё свадебный наряд. Марана пребывала в каком-то ином измерении, ей казалось, что всё происходит не с ней: как, она станет очень-очень богатой?! Вот так, просто?.. В таком же состоянии пребывала и Кити, убеждённая, что войдёт в богатую жизнь вместе с сестрой. Однако, оказалось, что Чандр не желал, чтобы Кити и её муж присутствовали на его свадьбе. Он планировал, что его бракосочетание с Мараной пройдёт в храме Амалис в Пальвах вообще без гостей. Чандр как будто стыдился своей женитьбы, стараясь не афишировать её. Марану это огорчало, ей хотелось пышного свадебного торжества, чтобы на нём присутствовали сотни знатных и богатых людей, которые узнают её имя. Но Кити уговорила её не перечить жениху:  — Смирись с тем, что свадьба пройдёт не так, как ты хочешь. Зато после свадьбы какое ждёт богатство! Ведь ты и нам с Магамой поможешь, не оставишь нас в этой нищите, верно, сестрёнка?  — Конечно, не сомневайся. Я заберу вас в Берос, там у Чандра огромный дом, места хватит всем. После свадьбы Маране казалось совершенно странной её новая жизнь: то, что утром рано не надо было вставать, чтобы вкалывать до седьмого пота, можно было хоть сутки валяться на широкой мягкой роскошной кровати, бездельничать, не заботиться ни о чём. Необычным казалось и то, что рабы Чандра прислуживали ей, делая всё, о чём она просила. Она ещё не научилась им приказывать и не ощущала, что они намного ниже её по социальному положению. Когда она была уличной плясуньей, она улыбалась одинаково любезно как лата, так и шаро, всем, кто кидал в её бубен деньги, пожелав заплатить за зрелище, не задумываясь, кого благодарит за это — свободного или раба. В палатке еды она обслуживала простых людей, трудяг, базарных торгашей, тех же рабов — всех, кто отдавал ей деньги. Откуда у рабов могли быть деньги? Возможно, поощрили их хозяева за особую преданность, может, выиграли в азартные игры, может, украли. Какая разница? Марана прислуживала тем, кто ей платил — вольный или раб. А теперь ей самой прислуживают рабы. Ей очень хотелось показать Кити коттедж Чандра, все восемь комнат на двух этажах, роскошную обстановку дума, но муж запретил ей это:  — Я не желаю, чтобы эти люди входили в мой дом и беспокоили меня. Я разрешаю тебе делать сестре подарки, но в этот дом её не приводи. Чандр почувствовал себя плохо, проведя с Мараной несколько ночей. Он даже отложил возвращение в Берос, опасаясь, что дорога утомит его. Маране не терпелось отправиться в столицу, чтобы увидеть своими глазами всё, чем владел её муж. Но Чандр не желал усугублять своё нездоровье плаваньем на корабле и пальвские врачи теперь бывали в его доме чаще, чем обычно. Но вскоре Марана и в Пальвах начала ощущать вкус настоящей роскошной жизни. Чандр, как и обещал, был щедр с ней. У неё появились дорогие наряды и драгоценности. Принарядила он и сестру с зятем — Чандр дозволял делать Кити подарки, только не разрешал приводить её в свой дом. Марана забеременела почти одновременно с Кити и Чандр порадовал её особым подарком — личной клеомбой. Клемба эта была изготовлена из ценной породы дерева БЕЛЬТУК, древесина которого была белой, как снег. Кроме того, эта клеомба была инкрустирована полудрагоценными прозрачными камнями и на солнце клеомба сверкала, как снег. Марана быстро выучилась водить её, но Чандр настоял, чтобы это делал раб-водитель и запрещал ей разъезжать по городу одной. Кроме воителя её сопровождала приближённа рабыня, которую звали Сива. Марана почти ежедневно наведывалась в гости к сестре. Чандр разрешил подарить Кити раба, чтобы тот трудился за неё в палатке еды, а Кити в состоянии беременности могла отдыхать дома. Однажды, возвращаясь домой от сестры, разодетая в самые роскошные наряды, украшенная драгоценностями, надушенная самыми дорогими духами, она случайно увидала Чанту, уныло бредущую в сторону окраины, держа за руку своего трёхлетнего сына. У Мараны тоскливо заныло сердце, стоило ей взглянуть на Рома: мальчик, сын другой женщины так сильно был похож на Адата! Вот оно, живое свидетельство того, что Адат больше не принадлежит ей, Маране. Ревность больно уколола — почти до слёз. Утешал только вид Чанты, ненавистной соперницы. Та выглядела совсем жалко: в изношенном штопанном-перештопанном платьице из воши, в истоптанных сандалиях, лицо её было переутомлённым и измученным. Грудь Мараны переполнилось ненавистью за то, что именно эта ничтожная женщина стала женой того, кого она когда-то так любила. Маране захотелось мстить. Она приказала водителю развернуть клеомбу, нагнать Чанту и тихо ехать рядом с ней. У Чанты был очень тяжёлый день. С утра до вечера она проработала на огороде одного владельца участка земли в городе, а когда пришла к нему за платой, он возмутился:  — Деньги?! Какие тебе ещё деньги? Ты у меня за день три раза жрала вместе со своим дармоедом — вот тебе плата! А ведь уговор был, что кроме питания заплатит и деньгами. Небольшую сумму сулил, и ту не дал, выставил прочь, не тронули слёзы и мольбы Чанты. Марана окликнула её. Чанта оглянулась, подняла лицо и не сразу узнала её в роскоши богатых одежд и сиянии драгоценностей. Кроме того, Марана хорошо поправилась телом и от этого казалась ещё красивее. И когда Чанта поняла, кто её окликнул, у неё похолодело на сердце: она поняла, что эта женщина, что теперь намного богаче и счастливее её, сейчас начнёт её унижать.  — Я нашла себе богатого мужа! — гордо сообщила Марана. — И жду от него ребёнка, — она погладила свой округлившийся под лёгкой позолоченной тканью живот. — А по тебе я вижу, что мой Адат тебе счастья не принёс. Какое счастье может дать женщине нищий? А своим детям? Вот мой ребёнок родится в богатстве, а ты где родила? В той убогой каморке? Или на улице? — она зло и надменно рассмеялась. Чанта не проронила ни слова в ответ и на окаменевшем её лице не дрогнул ни один мускул. Она надеялась, что Марана, сказав ей гадость, удовлетворится этим и поедет восвояси, да не тут-то было. Клеомба Мараны двигалась рядом с Чантой и Марана говорила, не умолкая, злым ядовитым голосом:  — Ты, наверно, очень радовалась, что мой жених достался тебе, да? Невзрачная, некрасивая, незаметная — и отбила мужчину у такой красавицы, как я! То-то тебе было хорошо. Но я вижу, тебе приходится кормить самой и сына и себя? У этого мужчины ведь ничего нет, кроме внешней привлекательности. Ах, да, он ведь ещё и поёт и танцует! Жаль, толку от этого нет. И вот, Чанта, спина твоя сгорблена, руки по локоть в грязи — в земле, да в гионьем навозе! — она злорадно захохотала. Чанта молча слушала это, глотая обиду и оскорбления. Наконец, она не выдержала и произнесла, чеканя каждое слово:  — Как бы трудно мне не пришлось, у меня есть главное — МОЙ Адат! Какой бы н ни был, он — МОЙ! Я нужна ему и это стоит всех богатств. Я нужна. Не ты. Марана опешила, не ожидав такого словесного отпора. Ей расхотелось далее унижать Чанту, получив от неё энергетический удар. Она приказала водителю везти её домой и уже в дороге она расплакалась. ” — Сколько лет я не видела Адата, — рассуждала она, — старалась не думать о нём, не вспоминать, это у меня получалось. Так что же сейчас мне так горько от мысли, что он наверняка забыл меня и я совсем-совсем не нужна ему?» Чанта, добравшись до своей хижины, тоже разрыдалась в присутствии Адата, который сидел на земляном полу и чинил старенькую рэму, что купил по дешёвке на рынке. С нею теперь он выступал и собирался обучить игре на ней маленького сына.  — Что, моя дорогая, почему ты плачешь? — он постарался ласково заговорить со своей женой, которую хоть и не любил, но жалел. — Тебя кто-нибудь обидел? Чанту обижали часто, но она почти никогда не жаловалась мужу. Адат был вспыльчив, мог кинуться в драку, но те, кто обижали его жену, были сильнее, у них водилось множество друзей, которые могли напасть скопом и искалечить его. Но в этот раз ей сильно захотелось рассказать мужу о том, как с ней поступила Марана, вылить из себя боль души.  — Значит, она вышла замуж за богача и думает, что смеет оскорблять тебя, потому что ты простая женщина! — Адат отложил в сторону рэму, поднялся на ноги и сжал кулаки. — Если бы это происходило при мне и я услышал, я выволок бы её из клеомбы и поставил на колени перед тобой!  — Её муж наверняка отомстил бы нам за это. Лицо Адата исказилось от ярости и гнева, в секунду переполнивших его.  — Не сомневаюсь в этом! — сквозь зубы проговорил он. — Конечно, ведь у него же есть деньги! что ему стоит нанять толпу головорезов, чтобы они переломали мне ноги! Ненавижу! Ненавижу этот мир, где нет ничего важнее денег! Где для женщины главное — не любовь, а жир в теле, возможность нежить тело, одевать его в красивые тряпки, набивать сладкой жратвой! И при этом считать себя лучше и выше других! Он ещё долго говорил о несовершенстве мира, в котором проживал, о несправедливости, о власти денег. Чанта боялась его в такие минуты, он становился страшен и она не всё понимала из его пламенных речей. Но теперь ей пришлось это выслушивать весь вечер, пока Адат не выбился из сил и не уснул.