Вздохнув, Николас в очередной раз решительно отмахнулся от разъедающих душу мыслей и вернулся к более серьезной проблеме — к Элиот Синклер и ее недвижимости.
С того самого дня, когда Николас в первый раз подошел к дому, который хотел приобрести, с того самого знаменитого чаепития он нанес уже не один визит госпоже Синклер.
Всякий раз, когда он приходил, естественно, без приглашения, с трудом сдерживая бешенство, все обитатели дома выходили его встречать. Барнард, воинственный и требовательный. Ханна, трещавшая без умолку. Джим, жаждавший увидеться с Шарлоттой. И конечно, там всегда была Элиот. Элли. Так ее все называли.
Берт потратил массу времени, копаясь в прошлом Элиот Синклер, но выяснил лишь, что она, кроме дома на Шестнадцатой улице, владеет еще и магазинчиком модной одежды на Бродвее.
По его сведениям, Ханна расплачивалась за пансион работой в магазине у Элли, Джим развозил заказы, а Барнард занимался готовкой и следил за домом. Николас покачал головой. Сегодня после обеда он собирался снова навестить упрямицу. Он поклялся, что на этот раз вернется не с пустыми руками.
— Одари меня любовью, старушка. Ханна подняла глаза от книги, которую читала, сидя в своем любимом кресле-качалке.
— Никогда в жизни, старый козел. Если, конечно, ты не готов опуститься на одно колено и огорошить меня известным вопросом.
— Ладно, вопросом я тебя огорошу, — пробормотал Барнард, поглубже засовывая руки в карманы своих мешковатых серых брюк. — Сколько раз я должен тебе говорить, что не собираюсь жениться?
— В один прекрасный день я тебе поверю и, попомни мои слова, Барнард Уэбб, ты тогда очень и очень пожалеешь.
— Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что ты не поверила мне раньше! — воскликнул Барнард, но тут же глубоко вздохнул и, успокоившись, продолжил сдержанным тоном: — Говорю же тебе, я не собираюсь жениться. За мной едет мой сын.
Ханна издала глубокий тяжкий вздох и чуть склонила голову набок:
— Барнард, дорогой, когда же ты поймешь, что твой сын не приедет за тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра — он никогда не приедет!
— Да ты соображаешь, что городишь, а? — сердито и явно защищаясь, возмутился Барнард.
— Вполне, дорогой. Ты же мне сам говорил, что едва знаешь мальчика.
— Он не мальчик, а взрослый мужчина! А я едва его знаю только потому, что всю жизнь работал как лошадь, костьми ложился, понимаешь, только чтоб он жил по-человечески!
— Барнард, ты же уходил в плавание, — безжалостно уточнила Ханна. — Нанимался на любую работу. Попросту сбегал из дома, не испытывая никакой ответственности за семью. Ты что, полагаешь, твоему сыну это неизвестно?
— Это неправда! Он так не думает!
— Мне ты можешь врать сколько хочешь. Но хоть себе-то не ври .Ты был никудышным отцом, и твой сын об этом знает. Побойся Бога, Барнард, сколько писем за все эти годы ты написал своему мальчику? Рискну сказать, что с тех пор, как я с тобой познакомилась, ты завалил Мартина письмами. А сколько пришло в ответ?
Барнард побагровел.
— Так сколько, Барнард? — требовательно повторила Ханна, желая довести дело до конца. Вместо ответа он молча развернулся и направился к двери.
— Зеро, нуль! — беспощадно выговорила она ему вслед. От этих слов он застыл на месте. — Мальчик не хочет иметь с тобой никаких дел. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше.
— Врешь ты все! — взревел Барнард, и его лицо перекосилось от ярости. — Я его отец! И он любит меня!
— Ханна, что случилось?
На шум из кухни вышел Джим и уже какое-то время незамеченный стоял на пороге.
— Ханна, так что же случилось? — повторил он, и его грубоватое лицо приняло страдальческое выражение. — Ханна? Барнард? Скажите мне, что случилось.
Но они не обратили на него никакого внимания и продолжили запальчиво браниться, не замечая, что этот легкоранимый юноша испытывает мучительное страдание из-за непонимания происходящего. Джим, вообразив себе самое худшее, начал медленно оседать на нижнюю ступеньку лестницы, что вела на второй этаж.
Цокот копыт по булыжной мостовой буквально оглушил Николаса, подошедшего к дубовой входной двери с окошком знакомого дома на Шестнадцатой улице. Он повернул медную ручку, но даже не смог расслышать звонка внутри. Ему никто не открыл. Наконец повозки проехали, и грохот начал потихоньку стихать. И тогда он услышал, что из-за двери доносятся громкие сердитые голоса.
На этот раз Николас постучал, и достаточно громко. Результат был тем же. Тогда он повернул дверную ручку и вполголоса выругался, потому что дверь оказалась незапертой. Николас решительно шагнул через порог.
— Прошу прощения, — негромко произнес он, и тут же повторил извинения, но уже во весь голос, потому что бранившиеся никак не отреагировали на его появление.
— Привет, — решительно произнес Дрейк, выделяясь черным силуэтом в дверном проеме, через который лился свет полуденного солнца.
Барнард, оборвав себя на полуслове, с перекошенным от ярости лицом стремительно обернулся к двери. И замер с широко разинутым ртом, уставившись на вошедшего. Только что бывшее багровым, его лицо стало мертвенно-бледным, глаза внезапно наполнились слезами.
— Мартин, — пролепетал он. Николас почувствовал себя неловко. Барнард шагнул вперед, остановился и выдохнул дрожащим голосом:
— Ты все-таки приехал…
Дрейк смущенно кашлянул, шагнул в комнату и аккуратно прикрыл за собой входную дверь
— Мистер Дрейк, вы! — громко воскликнула Ханна.
У Барнарда лицо вдруг сморщилось, задрожало, и по его морщинистым щекам потекли слезы.
— Что-нибудь случилось? — спросил Николас.
— Нет, нет, ничего. Так, пустяки. — И Ханна торопливо направилась к Барнарду, который отошел в дальний угол комнаты.