— Как видите, недостаточно. Вам давно уже пора немного прийти в себя.
— Мне? Прийти в себя? — проговорила она, повысив голос.
— Да, вам. Все, что я про вас узнал, навело меня на мысль, что вы весьма чувствительная особа…
— Вы рылись в моей жизни? — У Элли от возмущения перехватило дыхание.
— Всего лишь кое-что выяснял, мисс Синклер. Она посмотрела на него долгим и как-то сразу потяжелевшим взглядом:
— И что же еще вы разузнали? Николас, чуть наклонив голову, задумчиво разглядывал девушку.
— Например, то, что вы открыли свой магазин модной одежды семь лет назад, что ни на дом, ни на магазин у вас нет закладной. — В его глазах вдруг заплясали веселые чертики. — И что зеленый — ваш любимый цвет.
— О чем это вы? — с недоумением спросила Элли.
— О зеленой траве в солнечный летний день, о зеленых елях в рождественскую ночь… или о ваших глазах…
— Избавьте меня от душещипательных излияний, мистер Дрейк! — покраснев, раздраженно сказала она. — С чего это вы решили, что мне нравится зеленый цвет?
— Просто огляделся вокруг — зеленое платье, зеленые обои…
— Обои не зеленые! — огрызнулась она.
— Приношу свои извинения, — отвесив насмешливый поклон, ответил он. — Белые с зелеными прожилками.
Элли уставилась на обои с таким видом, будто впервые их увидела:
— Зеленый не мой любимый цвет. Несколько минут прошло в молчании. Элли рассматривала обои, а Николас не сводил с нее глаз.
— Тогда какой? — спокойно спросил он.
— Красный, — мечтательно ответила она. Николас громко засмеялся:
— Ну нет! Увольте! Какой угодно, только не красный!
Элли резко обернулась.
— Да кто вы такой, чтобы решать за меня, какой цвет мне любить?
— Я ничего за вас не решаю. Я всего лишь поделился своими наблюдениями. Я не настолько хорошо вас знаю , чтобы уверенным , что вы лишаете себя удовольствия любить красный цвет. — И он мягко заметил:
— И по-моему, вы устали.
Она снова покраснела. Устала ли она, задалась вопросом Элли, отворачиваясь к окну. Если честно, то до смерти. Устала так, что о сне и думать не хочется.
— Я прекрасно себя чувствую.
Его голубые глаза потемнели, а лоб прорезали озабоченные морщинки. Он протянул руку и коснулся ее щеки, заставив повернуться к себе.
— Это неправда.
Всего лишь мимолетное прикосновение его руки. Внимательный взгляд его глаз. Элли снова почувствовала, как что-то напряглось внутри. Такое чувство, будто она знает этого человека всю жизнь. Родство душ? Или давнее-предавнее знакомство?
Казалось, все вокруг затихло. Ни грохота повозок за окнами, ни неистового собачьего лая. И Николас — сильный, крупный, вызывающий на редкость глубокое чувство надежности.
Здравый смысл нашептывал ей, что в мире нет более несхожих людей, чем они. Дрейк самоуверен и временами слишком холоден. Уж он-то, можно не сомневаться, никогда не полезет в распрю между извозчиками.
— Вы слишком много сил отдаете всем этим шляпкам с оборочками, — тихо заметил Николас, — и вашим своеобразным постояльцам. У вас глаза усталые.
Слова его были исполнены такой теплоты и заботы, что Элли от неожиданности даже губу закусила.
— Мистер Дрейк, я не собираюсь продавать дом — совладав с собой, сказала она.
— Ну и хорошо, не продавайте.
— Вы же не за этим пришли, — насторожившись, заметила Элли.
— Верно, — пожав плечами, согласился Николас и с легкой улыбкой продолжил: — Ничего страшного, мы можем обсудить это в другой раз. — Не спрашивая, он взял ее за руку и решительно поднял со ступеньки, где она так и продолжала сидеть. — Пойдемте, я намерен приготовить вам суп.
— Вы собираетесь сварить мне суп? — ошеломленно переспросила она.
— Да, суп, — торжественным тоном ответил он. — Ведь вы неважно себя чувствуете.
— Я почти уверена, что вы подумали о горячем какао. Суп варят для больных, мистер Дрейк. И не суп, а куриный бульон.
Николас перестал улыбаться и нахмурился:
— Ну конечно, мне не следует удивляться. Понимаете, я не очень силен во всех этих делах.
— Понимаю, — протянула Элли, удивляясь, как это она сразу не сообразила, в чем дело. — У вас проблемы с Шарлоттой?
Он задумался, потом, пожав плечами, увлек Элли на кухню.
— Странно, но сейчас она явно веселее, чем в первый день. По крайней мере она весела, когда поблизости нет меня.
— Что вы имеете в виду?
— Я просто не знаю, как вести себя с ней. Например, сегодня утром она, черт возьми, потребовала кофе!
— Кофе? — переспросила Элли с веселым недоверием, не обратив внимания на сорвавшуюся с его языка грубость.
— Ну да, кофе, — смущенно подтвердил Николас. — Можете себе представить?
Элли вспомнилась эта милая девчушка с не по возрасту взрослыми, серьезными глазами.
— Пожалуй, могу. Так пусть и пьет по утрам кофе. Что в этом плохого?
— Чтобы шестилетняя девочка по утрам пила кофе? Ей нужно не кофе, а молоко и овсянка! Овсянка.
Словечко это о многом напомнило Элли. «Когда это я последний раз ела утром овсянку», — подумала она с вдруг забившимся сердцем.
— Вы знаете, я ненавижу овсянку. — Она отвернулась и невидящим взглядом уставилась на обои в зеленых прожилках. — Я возненавидела ее из-за того, что потом всегда приходилось отмывать кастрюлю. Так что дело не во вкусе или запахе, а в мытье посуды, — задумчиво проговорила она, ни к кому не обращаясь. И отчего эта каша всегда намертво пригорала ко дну? Эта загадка так и оставалась неразрешенной с тех далеких дней в приюте, когда наступала ее очередь отправляться на кухню. Монахини заставляли нас драить все до блеска.
— Монахини? Какие монахини?
Вздрогнув, она бросила на него нервный взгляд, поняв, что на мгновение непростительно забылась. И хотя прошло много лет, она порой все не могла поверить, что толстые промозглые стены монастырского приюта остались в прошлом. Ей все не верилось, что вот этот дом, каждый кусочек которого она так лелеяла и любила, ее и больше ничей. Он весь принадлежит только ей да тем дорогим ее сердцу людям, с которыми она делит кров.