Но она благоразумно прикусила язык и смиренно осталась ждать неизбежного.
Тип возвратился и сообщил, что хозяина нет. Элли не удивилась, потому что всякий раз, когда она пыталась увидеться с Диллардом, того не оказывалось дома.
Восемь лет назад, в один из летних дней, он привез ее на Шестнадцатую улицу и, остановившись около одного из домов, сказал, что это ее дом. Элли, пораженная, застыла на тротуаре, а мимо нескончаемой вереницей катили экипажи. «Так будет лучше всего, — сказал Диллард своим бархатным, вкрадчивым голосом, — не стоит держаться за отношения, которые зашли в тупик». И божился, что все это только ради ее счастья. До сих пор ей хотелось верить, что это так.
Хотя сейчас это вряд ли имело какое-то значение. Его нет. Смертельное ранение в живот. Уже три месяца, как он умер. А все эти нынешние хитроумные судебные разбирательства, ставшие возможными благодаря какому-то безвестному закону американской Фемиды, были всего лишь соблюдением формальностей для признания Гарри Дилларда виновным в мошенничестве, с тем чтобы власти смогли взыскать все нажитое им имущество в свою пользу.
Элли, однако, вынуждена была признать, что занятая им позиция действительно уберегла ее от многих неприятностей. По крайней мере она надеялась, что это так. Дом был ее собственностью, дарственная оформлена безупречно во всех отношениях. Был лишь один-единственный документ, который мог бы привести к Дилларду — покровителю уголовников и букмекеров на ипподроме в одном из самых опасных районов Нью-Йорка до того рокового дня, когда его застрелил взбешенный муж, с чьей женой он путался последнее время. Да, подумала Элли, в конечном счете он обеспечил ей такую безопасность, о которой можно было только мечтать. Как знать, может быть, Гарри Диллард и правда любил ее.
Элли закрыла глаза, и ее губы тронула едва заметная улыбка. У нее есть собственный дом. И те, кто в нем живет. Они любят ее, переживают за нее. И плевать на все эти судебные тяжбы. Виновен, не виновен — какая разница? На самом-то деле от этого в ее жизни ничего не менялось. Хотя она знала, что где-то в глубине души завязался крохотный узелок надежды. Теперь не существовало возможности что-то изменить. Все сожаления и печали остались в прошлом. Об этом позаботился человек по имени Николас Дрейк.
Элли, насколько это было в ее силах, поправила прическу, для вида отряхнула с платья засохшую грязь и поднялась со стула. Пора домой. И тут она заметила его. Этого человека она никогда раньше не встречала. Темный шатен. Даже отсюда было видно, какие у него ярко-голубые глаза.
Элли была уверена, что не знает его, однако мужчина, задрав голову, в замешательстве смотрел на нее, слегка наморщив лоб. Как будто они давным-давно знакомы, вот только имени он никак не может вспомнить.
От накатившего неприятного предчувствия у нее тяжело забилось сердце. Все мысли о судебном разбирательстве, предательстве, об измятой шляпке и забрызганной грязью юбке вылетели из головы. Весь ее мир сейчас замкнулся лишь на этом человеке и на том, что она чувствовала под его пристальным взглядом. Словно он разглядел в ее душе то потаенное, что она давным-давно глубоко запрятала.
Мужчина обладал весьма незаурядной внешностью. Лицо и рот его невольно манили к себе, а глаза, что неотрывно следили за ней, были полны безмолвного призыва.
Элли едва не улыбнулась ему и уже начала поднимать затянутую в перчатку руку для приветствия, но вовремя спохватилась. Безумное желание было отогнано прочь. Она напомнила себе о том, где находится и, само собой, о том, кто она такая — незаконнорожденная дочь Гарри Дилларда.
— Мои поздравления, старина!
Николас вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Рядом стоял тот, встречи с кем он хотел избежать любой ценой.
— Спасибо, — коротко поблагодарил Николас, бросив нетерпеливый взгляд на собеседника.
— Сколько же времени ты положил на то, чтобы разгрести все это! Ничего не скажешь — уложил Дилларда на обе лопатки! Все вокруг говорят, что ты ошибся с призванием. Тебе не бизнесом надо заниматься, а судейскими делами. А впрочем, ты все равно своего добился! Может, теперь другие ипподромные заправилы десять раз подумают, прежде чем затевать игры с такими, как ты.
Николас слушал вполуха. Он снова повернулся к галерее, почему-то чувствуя необходимость еще раз увидеть эту женщину. Но она уже ушла. Он внимательно оглядел весь балкон. Пусто. Ни белокурых волос, ни глаз цвета морской волны.
— В чем дело, старина? Кого ты там высматриваешь?
— Да никого. Мне пора. — Николас выхватил из-под сиденья кожаный портфель и решительно зашагал по центральному проходу.
— Дрейк, послушай! Куда ты? Николас не ответил, он даже не слушал. Распахнув двери, он торопливо вышел в фойе зала заседаний. В помещении с высоким потолком и мраморным полом стоял неразборчивый гул голосов. Николас принялся оглядываться в поисках незнакомки. С высоты своего роста сделать это ему было вовсе не трудно. Он пристально вглядывался в лица людей, что двигались со стороны лестницы к выходу. Женщины и мужчины, пожилые и молодые, но мадонны с мерцающими светящимися волосами, что смотрела на него с галереи, и след пропал.
Николас устремился к резным дубовым дверям и в два счета оказался на верхних ступенях лестницы из грубого гранита, спускавшейся к мощенной булыжником улице. Сощурившись от яркого солнечного света.
он посмотрел по сторонам, но незнакомки не обнаружил.
— Николас!
Вздрогнув, он обернулся, отчего-то решив, что его окликнула прелестная незнакомка. Конечно, это была не она. Вместо ангельского видения к нему торопливо подходил невысокий плотный человек.