На письменном столе перед ним лежал пожелтевший от времени тонкий листок почтовой бумаги. Не письмо и не записка. Там было всего лишь его имя, короткая строчка, написанная неровным почерком, и подпись:
«Мой дорогой любимый Николас. Прости меня. Мама».
И больше ничего.
Николас тяжело вздохнул и закрыл глаза, утомленный постоянным уличным шумом, доносившимся снизу, с Пятой авеню. Он провел широкой ладонью по волосам и устало оперся подбородком о сплетенные пальцы, стремясь отвлечься от тягостных воспоминаний.
Он справился со всем этим, лишь наглухо замуровав в душе воспоминания о матери, заставив себя напрочь забыть ее. И все было в порядке до последнего дня. Почему после стольких лет сознательного забвения все вернулось обратно?
Может быть, из-за Элли?
Элли. Элли в зале суда, вся заляпанная грязью. Элли на пороге своего дома. Но чаще всего Элли под дождем.
Николас потряс головой. Ему всегда нравились темноволосые, темноглазые женщины. Их лишенные естественности, бархатистые голоса, такие же гладкие, как соблазнительные округлости их тел. И уму непостижимо, что его сводит с ума светловолосая, зеленоглазая и острая на язык особа, чьи чувства к нему можно назвать какими угодно, но только не сердечными, дружескими и любящими.
Что он вообще чувствует? Не самая ли это обычная страсть?
Нет. Он нуждается в этой женщине. Ему это не нравится, он этого не хочет, но ничего не может с собой поделать. Многие годы он ни к кому особо и не привязывался. Серьезному делу претит любая привязанность. Этот урок он выучил очень давно. В конце концов всегда приходит разочарование. А затем, само собой разумеется, и предательство.
Стремясь заставить себя сосредоточиться на работе Николас взял последний доклад и начал читать введение. Все больше и больше людей узнавало о его планах, и предложения начали сыпаться как из рога изобилия. Вот и сегодня один из финансовых тузов хотел заказать ему строительство нового здания под свой банк. Николасу следовало бы быть довольным. Но сидя у себя в кабинете и слушая равномерное тиканье часов, он мог думать только об Элли и ее доме на Шестнадцатой улице.
Он пока не мог понять, что значит для нее этот дом. Да и какое это имело значение? А для него этот дом Значит все. Он замыкает круг. Закрывает главу его жизни, навсегда отправляя в забвение Гарри Дилларда. Вот тогда воспоминания и оставят его наконец в покое. На пути к этому стояла лишь одна Элли.
Николас раздраженно отложил перо в сторону, встал из-за стола и направился к двери.
День был чудесный, и он решил пройтись пешком. На пересечении Пятой авеню, Бродвея и Двадцать третьей улицы опять был затор. Как и вчера, Николас прошел по Пятой авеню мимо здания телеграфной компании «Вестерн юнион» до Двадцать третьей улицы. Там он повернул направо, сказав себе, что проскочит Шестую авеню и сядет на поезд надземной железной дороги.
Не пройдя и половины пути до Шестой авеню, он сбился с шага, когда увидел, что на нижней ступеньке лестницы какого-то дома, обхватив голову руками, снова с убитым видом сидит Джим. Николас недовольно поморщился, но свернул к дому.
— Здорово, друг, — небрежно поздоровался Николас и опустился рядом с Джимом на гранитную ступеньку.
Джим рывком поднял голову и непонимающе уставился на Николаса совершенно безумными глазами.
— Джим, да это же я, Николас. Наконец Джим узнал его.
— Ники, — проговорил он и от смущения насупился. — Что ты тут делаешь?
— Да просто гуляю, — пожал плечами Николас.
— Ты на самом деле мой друг?
Вопрос удивил Николаса. Он никогда не придавал значения этому слову.
— Конечно.
— По правде? — с беспокойством спросил Джим.
— По правде. Если ты будешь дружить со мной, тогда я буду твоим другом.
— Тогда и тебе я тоже должен буду платить деньги? — вздохнув, спросил Джим.
— Платить мне деньги? О чем это ты говоришь, Джим?
— Руди, Билли и Бо мои друзья. И я должен каждый день платить им деньги.
— Ты платишь кому-то деньги?
— Ага, — печально вздохнул Джим и поник.
— И сколько же ты платишь? — недобро прищурившись, поинтересовался Николас.
— Раньше было пять центов. А теперь стало больше, целых десять, — простонал Джим. — Это слишком много.
— Подожди-ка, Джим. Что это за друзья, о которых ты все время говоришь? Как их хоть зовут?
— Так я уже сказал — Руди, Билли и Бо. Они очень хорошие друзья. Я очень долго платил им только пять центов, а другие в это время платили десять.
Николас не спеша переварил то, что рассказал ему Джим. И вспомнил вчерашний день, точно так же сидевшего Джима. Вспомнил он и слова Элли о том, что Джим уже в третий раз опаздывает. И еще историю про задиру Клайва. А Джим вчера сидел и плакал. В груди у Николаса начал медленно разгораться гнев.
— И где же ты видишься с этими своими друзьями?
— Вон там, чуть назад вернуться, — махнул рукой Джим. — Хотя они уже ушли.
— Ты заплатил?
— Заплатил, — уныло ответил Джим. — Все чаевые за сегодняшний день. Девять центов. И съежившись, добавил — Я им еще остался должен пенни.
— А Элли что говорит? Джим затрясся:
— Она не знает! Не говори ей, ладно? Ты не должен ей этого говорить. — Порывшись в кармане, он вытащил часы и неумело открыл крышку. — Мне пора.
Неуклюже поднявшись на ноги, он заторопился вниз по улице. Через пару шагов остановился и обернулся к Николасу:
— Ты на самом деле мой друг? Николас посмотрел на Джима, и в груди у него что-то сжалось.
— Конечно, Джим. Конечно, мы друзья. Джим улыбнулся и двинулся дальше. На этот раз Николас позвал его:
— Джим, подожди.
— Да, Ники?
— Завтра просто пройди еще пару кварталов до Девятнадцатой улицы и проскочи прямиком до Шестой. Настоящие друзья никогда не будут отбирать у тебя деньги.
— Как это? — У Джима был такой убитый вид, словно начали рушиться основы его веры.
Николас засунул поглубже руки в карманы и улыбнулся:
— Да нет, ничего. Я иногда сам с собой разговариваю. А тебе лучше поторопиться.