Она имела в виду, конечно, совсем другое. Не страсть, не желание. Скорее она говорила ему, что не нужно держать в узде даже малейшее проявление чувств. Но когда Николас снова принялся целовать ее, она забыла обо всем.
Элли приникла к нему, радостно отдаваясь половодью чувств, которое разливалось все шире. Николас распахнул полы ее плаща, взял под мышки, играючи приподнял и усадил на подоконник, прижав спиной к стеклу, отделявшему их от «Объятия».
Его руки, приподнимая подол ее платья, скользнули вверх по обтянутым чулками ногам. Вдруг он застыл и, слегка отстранившись, бросил взгляд вниз. В неверном желтоватом свете газового фонаря она увидела, что Николас с улыбкой покачивает головой.
— Ты говорила, что любишь красный цвет, а я тебе не поверил.
Элли непонимающе посмотрела на него.
— Твои чулки, — объяснил он.
Ее губы тронула едва заметная улыбка. Конечно. Красные чулки, приносящие удачу. Как она могла забыть? Но в этот момент его пальцы коснулись ее кожи, и все снова поплыло у нее перед глазами.
Элли откинула голову назад, и Николас почувствовал губами упругое биение жилки у нее на шее. Когда он поймал ее губы, она вернула поцелуй. На этот раз ее язык дерзко проник в глубину его рта, и она упивалась терпким вкусом бренди. Элли не слышала, но каким-то образом чувствовала его страстный шепот, пока их языки сплетались в любовном танце. Она простонала от наслаждения, ощутив прикосновение к коже прохладного ветерка, когда Николас спустил с ее плеч рубашку. И снова его губы, жадные и сладкие.
Николас слегка отодвинулся и окинул ее откровенным взглядом.
— Боже, какая ты красивая, — ахнул он и, накрыв рукой одну из ее полных грудей, несколько раз легонько провел большим пальцем по упругому бугорку. — Ты хорошо скрывала свои прелести — скромная одежда, дешевая обувь. Все простенькое, кроме твоих шляпок.
Николас вдруг улыбнулся, и Элли вновь подумала, что он почти красавец.
— Мне кажется, что на самом деле ты в восторге как раз от моих шляпок, — прошептала Элли.
— Пожалуй, что так. — Улыбка исчезла, и Николас снова посмотрел на ее груди с торчащими светло-коричневыми сосками. — К тому же я в восторге и от тебя.
Склонившись, он глубоко втянул в рот ее сосок и принялся нежно ласкать его кончиком языка. Потом еще сильнее притиснул ее к окну, и Элли почувствовала, как его горячая ладонь легла на бархатную кожу ее бедра. Девушка напряглась.
— Не бойся, любимая моя, не бойся. Все хорошо. Я не сделаю тебе ничего плохого. Позволь мне любить тебя.
Его палец скользнул дальше, в потаенные складки плоти в глубине ее бедер. Она испуганно ахнула.
— Да, Элли, да. Чувствуй, милая, ты же сама мне говорила об этом.
Она промолчала, потому что не могла ответить, по крайней мере словами. Она прижалась щекой к его плечу. Он поцеловал ее в мочку уха и осторожно двинул палец дальше. Она инстинктивно попыталась сомкнуть бедра, но не смогла, потому что Николас стоял как раз между ними. Она оказалась заложницей собственной уступчивости.
Но затем волна неуверенности отступила, и ей на смену пришло нечто, чему она не могла подыскать названия. Палец Николаса задвигался в древнем как мир ритме. И Элли откликнулась движением бедер, желая большего, хотя чего именно, вряд ли смогла бы сказать.
— Да, любимая, да, — прошептал Николас. Элли была как в лихорадке, лицо горело, сердце билось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она летела куда-то и хотела этого, умирая от желания, чтобы это наконец наступило. Когда Николас чуть сильнее раздвинул ей бедра и провел большим пальцем по плотному бугорку в глубине пульсирующей плоти, она раскрылась еще больше ему навстречу, потому что это вдруг подступило совсем близко.
— Давай, давай, милая, — охрипшим голосом требовательно проговорил Николас.
Волна наслаждения взметнула ее под небеса, и Элли не смогла сдержать крика, рвавшегося из раскрывшихся, неведомых ей до сих пор глубин. Судороги неизъяснимого блаженства сотрясали ее бьющееся в объятиях Николаса тело.
Элли вдруг поняла, что не может дышать, потому что он вдавил ладонь ей между бедер, и новая волна наслаждения, сильнее первой, захлестнула все ее существо. Она была уверена, что Николас почувствовал силу ее страсти. Но наконец все утихло, и девушка, судорожно и коротко дыша, обессиленно приникла к нему.
Какое-то время они молчали, потом Николас негромко заговорил:
— Элиот Синклер, почему, когда дело касается тебя, у меня напрочь исчезает воля? — шептал он, и его горячее дыхание обдавало ее щеку чудесной лаской. Как будто иная воля приводит меня к тебе с той же неизбежностью, с какой луна приводит на берег прилив.
Элли едва понимала, что он ей говорил. За эти минуты она испытала больше, чем за всю свою жизнь. Несомненно, наслаждение. Тело ее слегка покалывало после пережитого, но была и тоскливая пустота, которая оставалась непонятной. И еще хотелось расплакаться. Хотелось, чтобы обняли сильные и ласковые руки. Руки этого мужчины. И чтобы так продолжалось всю жизнь.
Но ей не удалось привести свои мысли в порядок, потому что неведомо откуда донесся незнакомый голос:
— Что здесь, собственно, происходит? Элли почувствовала, как мгновенно напрягся Николас. Он крепко, оберегающе обнял ее, но не обернулся.
— Все в порядке, полисмен, — вежливо ответило голосом, в котором одновременно слышались и уважительные, и повелительные нотки.
— Все в порядке, говоришь? Что-то с трудом верится! — язвительно проговорил полисмен. — Ну а ежели это небольшой междусобойчик, тогда дело другое.
Николас слегка повернулся, чтобы в тусклом свете фонаря можно было разглядеть его холодный, высокомерный взгляд и одежду явно богатого человека.
— Может быть, сержант, мы перенесем этот разговор в кабинет лейтенанта Рейнольдса? Или же я переговорю с ним об этом на следующем заседании комиссии у верховного комиссара.
Манера поведения сержанта мгновенно переменилась. Каждому полицейскому инспектору было хорошо известно, что лейтенант Рейнольдс напрямую связан с Теодором Рузвельтом и с его комиссией по искоренению коррупции в полиции.