— Эйбл Смайт разразился очередной статейкой? Элли, так я еще не видел утренней газеты. — Он бросил на жену осуждающий взгляд: — Ты же сказала, что ее пока не приносили. Ханна явно смутилась.
— Да я как раз собиралась тебе ее отдать! — виновато воскликнула она и неохотно вытащила газету из вязальной корзинки.
Барнард сразу раскрыл ее на третьей странице и внимательно прочел заметку. Потом так же внимательно перечитал.
— Неплохо, — наконец пробормотал он.
— Послушай, Барнард! — едва не сорвалась на крик Элли. — Как это могло случиться, а? Не ты ли обещал, что больше никогда не прикоснешься к моим картинам.
— Так я и не трогал их!
— Тогда кто это сделал?
— Я.
Все обернулись к лестнице.
— Хим, Хим! — залепетал Джонас и радостно обнял ногу Джима.
— Ты?! — ахнула Элли, не веря своим ушам. — Джим, ты отнес мою картину в картинную галерею?
— Да! — гордо ответствовал Джим и присел на корточки, чтобы поздороваться с самым маленьким гостем.
Элли стало дурно. С того момента, как Чарлз упомянул о заметке, она в глубине души надеялась, что вышла какая-то ошибка. А если и не ошибка, то статья не имеет к ней никакого отношения. И чем ближе подъезжала она к Шестнадцатой улице, тем лихорадочнее крутились у нее в голове сотни возможных объяснений случившегося. Кто воспользовался ее вымышленным именем, чтобы нажить сомнительный капитал на дурной славе? Владелец картинной галереи, пытаясь поправить пошатнувшиеся дела, выставил в качестве приманки старую картину? Та единственная картина, которую она написала за эти два с половиной года, в картинную галерею попасть никак не могла. Но все ее надежды пошли прахом от простодушного признания Джима.
Элли охватило чувство нереальности происходящего. Мир не мог рухнуть во второй раз. Пусть ее жизнь с Чарлзом далека от идеала, но сколько сил она положила на то, чтобы эта жизнь состоялась. И хотя Чарлз заставил ее продать свой магазин, чтобы она тем самым стала полностью зависеть от мужа, такая жизнь Элли вполне устраивала: она была упорядоченной и давала чувство безопасности. И вдруг этот несчастный выпуск «Таймс».
— Джим, ну зачем ты это сделал? — спросила она, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. Джим посмотрел на нее снизу вверх:
— Я тут познакомился с одним парнем, он любит красивые картины. У него целый магазин, где он вывешивает их, чтобы все приходили и смотрели. Я ему сказал, что у меня дома есть очень красивая картина. Я ее ему принес, он посмотрел и сказал: «0-го-го!» — Джим расплылся в гордой улыбке. — Она ему до смерти понравилась!
У Элли от удовольствия, которого она не смогла скрыть, заколотилось сердце. Но она тут же решительно обуздала свое воображение. Какая разница, кто и что думает про ее картины. Главное — не разрушить свою жизнь во второй раз и уже навсегда.
— Смотри, Элли, — вмешался Барнард, тыча пальцем в газету, — он пишет, что ты пробуждаешь у зрителя чувства. — Барнард даже присвистнул от таких возвышенных слов. — Сколько раз я говорил тебе, что ты прекрасная художница? Когда же ты наконец согласишься с этим? И вот еще что. Когда ты вернулась к живописи, я понаблюдал за тобой. Знаешь, давненько уже я не видел такого вдохновения.
— Это правда, Элли, — добавила Ханна. — Мы говорили об этом с Барнардом. Без своих картин ты медленно погибала.
Элли, прижав руку ко рту, отвернулась. Около месяца назад ее начало снедать острое желание взять в руки кисть, сесть перед чистым холстом и начать писать. После замужества она не написала ни одной картины и действительно чувствовала себя обделенной. Единственной отрадой в ее жизни был сын. И этого вполне хватает, мысленно твердила себе Элли все эти годы. Для женщины и матери нет большего счастья, чем воспитание ребенка.
Но, несмотря на все эти увещевания, несмотря на безграничную любовь к Джонасу, глубоко в душе она знала, что ей этого мало. Элли рвалась к мольберту. И в конце концов она пришла в дом на Шестнадцатую улицу, поднялась к себе в мастерскую на третий этаж и начала писать картину. И мир вокруг потихоньку начал обретать гармонию.
Стоя сейчас в прихожей и боясь за свою внешне благополучную жизнь, Элли не могла отрицать, что, вернувшись в искусство, она в буквальном смысле вернулась в жизнь. Но причина возврата к живописи лежала далеко за пределами простой радости от рисования. В тот день Элли внезапно проснулась с ощущением, что она должна начать писать.
— Я не понимаю, — тихо проговорила Элли. — Честное слово, я не понимаю, с какой стати снова взяла руки кисти.
— Да плевать на это! — воскликнул Барнард. Он подошел и по-отечески положил руки ей на плечи. — Пришло время вернуться, вот ты и вернулась. Вдохновение сильнее тебя, Элли. — Он запнулся, но все же договорил: — Думаю, пора серьезно подумать о персональной выставке, моя дорогая.
— Что?! — отпрянула Элли.
— Персональная выставка — вот что. Насколько я помню, это было твоей самой заветной мечтой.
— Да ты что! Я не могу! — с трудом выговорила она.
— Брось, Элли, можешь! Посмотри, во что ты превратила свою жизнь. У тебя больше нет магазина. А чем ты занята? Да ничем, всякой чепухой.
— У меня есть сын, и ты, и Ханна, и Джим!
— Ты что, полагаешь, этого достаточно? Ошибаешься! Да, ты нас всех очень любишь. Но все эти годи одна частичка твоей души увядала и увядала. Пиши картины, Элли. Чем больше, тем лучше. И покажи раз и навсегда, на что ты способна, пусть даже под именем М. М. Джей.
— А как? Как мне это сделать? — прерывающимся от волнения голосом спросила Элли.
— Это будет непросто. Я сам этим займусь. — Барнард бросил взгляд в сторону Джима. — Обещаю, что буду за ним присматривать. Без моего ведома ни одна картина не покинет этого дома.
— Но я…
— И вот еще что, — как бы не слыша, продолжил он. — Как и раньше, клянусь, ни одна живая душа не узнает, кто написал эти картины.
— Барнард, как ты можешь давать такие обещания?
— Элли, предоставь это мне. По части секретности я просто непревзойденный мастер. Переживай за свои картины. Остальное сделаю я. Что ты на это скажешь?