— Однако в случае удачи награда будет соразмерна риску, — добавил губернатор, — так что, возвратившись, вы станете богатым человеком и вам никогда не придется больше бедствовать и, как говорится, рисковать своей шкурой.
— Вы можете всецело положиться на меня, и я сделаю все, что потребуется, — отвечал я, — а в случае необходимости могу пожертвовать и жизнью, которой мне много раз приходилось рисковать за гораздо меньшую награду, чем та, которая была мне сейчас предложена вами.
Я принял предложение Кортеса в большей степени из любопытства и желания узнать, что же задумал дон Эрнан, нежели в расчете на обещанное вознаграждение: ведь Кортес не раскрывал мне, чего он от меня хочет, пока я не пообещал ему, что он может располагать мной по своему усмотрению. Только тогда он посвятил меня в свой план, о котором читателю известно из предыдущей главы.
Предложение, которое сделал мне Кортес, меня изумило: я предполагал, что он собрался отправить меня в португальскую часть Индий и потому расспрашивал, владею ли я португальским. Я никак не мог подумать, что придется ехать в Европу. Изумление мое было столь велико, что я на мгновение лишился дара речи, но вовсе не из страха перед этим рискованным предприятием, а будучи поражен смелостью того, что задумал дон Эрнан, который, впрочем, всегда утверждал, что неприятель никогда не ожидает, что противник двинется самым опасным путем, и потому именно этот путь сопряжен с наименьшим риском. Он не только говорил так, но так и поступал, в том числе и на поле боя, когда мы оказывались в окружении индейцев. Вместо того чтобы укреплять оборону, он давал команду идти в атаку, словно силы были равны. Именно таким образом мы многажды побеждали противника, пользуясь его удивлением и замешательством. Так произошло во время нашего бегства из Мехико, когда близ Отумбы нас настигло войско в несколько тысяч индейцев. Их было столько, что они заполонили всю долину, и Кортес, вместо того чтобы укрыться в языческих капищах, видневшихся поблизости, приказал нам двинуться на неприятеля так, чтобы центр атаки пришелся туда, где находился вождь индейского воинства. Мы атаковали и в итоге выиграли сражение. Так было и с Памфило де Нарваэсом, хотя в тот раз мне довелось сражаться против дона Эрнана. Все случившееся тогда можно в равной степени приписать и таланту Кортеса-полководца, и недомыслию Нарваэса, который, подобно циклопу Полифему, уснул, предоставив полнейшую свободу действий своему врагу Улиссу, за что и поплатился глазом. И право, Кортес, совершивший столько подвигов, ни в чем не уступает, а быть может, и превосходит Улисса. Не то с Нарваэсом, который вовсе не походит на великана Полифема ни статью, ни мощью, хотя и тот и другой в равной степени отличались беспечностью. Правда, у Нарваэса есть преимущество перед одноглазым циклопом, который после встречи с Улиссом ослеп вовсе; дон же Памфило, потеряв один глаз, все же сохранил другой, что позволило ему продолжать плести свои интриги. Здесь, кстати, приходят на ум мексиканские божки, столь же уродливые и омерзительные, как Полифем, так что христианину трудно понять, почему, узнав небесную красу Пресвятой Девы и Божественного Младенца Иисуса, туземцы по-прежнему держатся за своих отвратительных кровожадных идолов.
Возвращаясь от рассуждений о святой истинной вере к нашей истории, скажу, что Кортес подробно объяснил мне, что будет от меня требоваться, а я заверил его, что в точности все исполню. Он остался доволен моим ответом и пообещал по возвращении щедро одарить меня золотом и пожаловать энкомьенду, в случае же, если мне не суждено будет вернуться, он пообещал наградить моих родных, так что я сообщил ему их имена и рассказал, как их найти в Испании.
Больше всего дона Эрнана беспокоило, что его план может потерпеть неудачу, если о нем проведает какой-нибудь недоброжелатель, который употребит во зло то, что ему станет известно. Поэтому он заставил меня принести присягу на Библии, что я буду хранить молчание и не скажу никому ни слова о том, что мы только что обсуждали.
— Ваш отъезд должен быть тайной даже для ваших ближайших друзей, — предупредил он меня.
Следуя его совету, я так старался сохранить в секрете наше предприятие, что даже вечером, накануне отъезда, как ни в чем не бывало, отправился в таверну, чтобы не возбудить подозрений, и изо всех сил старался не проболтаться и вообще не говорить ничего лишнего, ибо всякий знает: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке и под действием вина слова опережают мысли, так что потом остается лишь горько упрекать себя в несдержанности. А уже на следующий день я бесследно исчез из Мексики, так что многие расспрашивали, куда я подевался, и пытались меня разыскивать, опасаясь, не постигла ли меня участь троих Кастильо. Однако вскоре они оставили свои попытки, так как на все жалобы о моем исчезновении Кортес только улыбался, охлаждая пыл ретивых и успокаивая огорченных. Эти загадочные улыбки Кортеса дали повод думать, будто ему прекрасно известно, что со мной приключилось, и он просто не хочет об этом говорить. Уверившись, что за всем этим скрывается какая-то тайна, некоторые из моих знакомых стали распространять всяческие слухи о моем местонахождении, и многие из этих предположений были еще более невероятными, чем то, что со мной произошло на самом деле.
Глава XXIX,
в которой рассказывается о том, как на бригантине мы отправились из Сан-Хуан-де-Улуа, и о том, что с нами приключилось до нашего отплытия из Гаваны вместе с большой испанской эскадрой
Мы с Сикотепеком выехали из Мехико тайком, словно воры, чтобы никто не проведал о цели нашего путешествия. Кортес окружил все, что касалось нашего предприятия, такой тайной, что не стал посвящать в это даже самого Гонсало де Сандоваля. Я это знаю, потому что накануне отъезда провел немало времени с Сандовалем наедине, без лишних ушей, и при всем том он ни слова не сказал мне о нашем предстоящем путешествии, из чего я заключил, что если дон Эрнан и рассказал ему об этом деле, то уже после нашего отбытия.
Кортес так желал сохранить все в секрете, что даже не разрешил нам отправиться вместе, так что я выехал первым, еще затемно, за мной последовал огромный скарб, которого хватило бы на целый полк, и трудно было предположить, что все это принадлежит одному человеку, пусть даже богатому и знатному. Наконец с рассветом тронулся в путь и Сикотепек. Брат Эстебан выехал вскоре следом за нами, поскольку было решено, что он поедет в Испанию с той же эскадрой, но на другом корабле, и в пути мы с ним больше не виделись.
Я встретился с индейцем в Веракрусе, куда прибыл и наш скарб, который затем отправился дальше, в Сан-Хуан-де-Улуа. Там его должен был принять на борт капитан корабля, заблаговременно предупрежденный о том, что по пути на Ямайку нас нужно высадить в Гаване.
Мы же решили в Веракрусе дождаться известия о готовности нашего корабля, поскольку гавань Сан-Хуан-деУлуа — весьма неприятное место для ожидания: климат там нездоровый, хотя, впрочем, и в Веракрусе он не намного лучше, так что единственное преимущество заключалось в том, что здесь можно разместиться с большими удобствами. Мы провели в ожидании неделю и сели на корабль в самом начале месяца апреля. Сикотепек играл роль моего слуги, а я, соответственно, его хозяина; мы старались держаться подальше от любопытных глаз, опасаясь встретить каких-нибудь моих знакомых и тем навлечь на себя подозрения.