Оказавшись там, мы встретились с доном Луисом и другими знатнейшими особами королевства. Все ожидали короля, стоя на улице, — никто не мог зайти внутрь раньше самого монарха. Таков был обычай, если король Франсиск собирался присутствовать на торжественной мессе. Толпа у дверей собора была так велика, что поднялась страшная давка, и мы начали терять уверенность в том, что нам, прижатым со всех сторон, как сельди в бочке, удастся осуществить задуманное.
Наконец появился король в карете, украшенной золотом, в сопровождении огромной свиты из фавориток, слуг, мажордомов, церемониймейстеров, пажей и прочих приближенных, число которых было столь велико, что пронесся слух, будто он привез с собой всю дворцовую челядь вплоть до самого последнего поваренка. Конечно же, тут была и гвардия, пешая и конная, которая пролагала дорогу королевской свите.
Пропустив придворную процессию, мы заняли приличествующее нам место в соборе — в самых первых рядах, так как маркиза отличали при дворе. Дон Луис находился несколько позади. Мессу служили несколько епископов, и сопровождалась она торжественным пением, так как для французов День поминовения усопших — это важнейшее событие в году.
Сикотепек остался снаружи — его, простого слугу и к тому же индейца, не пустили в собор. Мы так и не уговорились, как нам поступить с маркизом, — хотя мы вначале и обрадовались, что наконец удалось выехать из его владений, но, похоже, здесь, в этом святом месте и при таком стечении народа, у нас было еще меньше шансов исполнить мщение, тем более что у меня вызывала отвращение самая мысль о том, чтобы убивать христианина в соборе.
Месса уже близилась к концу, когда ко мне пробрался индеец. Он проложил себе дорогу, бесцеремонно расталкивая толпу. Вокруг нас слышался глухой ропот: окружающих возмутило вторжение Сикотепека, который оказался чуть ли не у самого алтаря.
— Я знаю, как нам сделать то, ради чего мы сюда приехали, — прошептал мне на ухо индеец. — Вам только нужно будет найти способ задержать его здесь после службы, а уж я позабочусь обо всем остальном.
Поскольку в храме мог разразиться настоящий скандал, оттого что слуга-туземец осмелился появиться в первых рядах богомольцев, я ограничился тем, что молча кивнул головой, и индеец направился к выходу.
По окончании мессы все дождались выхода короля: как и во всяком королевстве, именно ему принадлежит право первым входить в храм и первым покидать его. Тут маркиз взял меня под руку и стал жаловаться на неподобающее поведение моего слуги:
— Такое бесстыдство нельзя оставлять безнаказанным, дон Родриго!
— Вы правы, друг мой, — смиренно признал я, — однако, поверьте, он поступил так не по злому умыслу, но по неведению: он совсем недавно принял крещение, все еще плохо владеет португальским, и мне трудно объяснить ему, как надлежит вести себя во время святой мессы.
Вдобавок я намекнул маркизу, что Сикотепек осмелился войти в собор, так как спешил сообщить мне важнейшие новости, касающиеся нашего предприятия.
Маркиз захотел немедленно узнать, что это были за новости, но я сделал ему знак, чтобы он умолк, так как вокруг нас было слишком много людей. Все эти загадочные намеки возбудили любопытство маркиза, и мне было нетрудно увлечь его в укромный угол за одной из колонн собора, который уже начал понемногу пустеть.
Маркиз, теряя остатки терпения, принялся настаивать, чтобы я немедленно рассказал ему, что случилось:
— Ради всего святого, в чем дело? Вы сводите меня с ума!
Я осматривался по сторонам, делая вид, что боюсь, как бы кто-нибудь нас не услышал; на самом же деле я просто пытался выиграть время и дождаться, чтобы мы с маркизом остались в соборе вдвоем.
— Что с вами? — вскричал он. — Все в порядке, нас никто не услышит.
Я понял, что должен наконец что-нибудь ответить на упорные вопросы маркиза, иначе вся эта таинственность могла бы показаться нелепой, поэтому я брякнул первое, что мне пришло в голову:
— Видите ли, мои корабли…
— Что случилось с вашими кораблями?
— Плохие вести…
— Плохие? Что, они погибли в море?
— Хуже, — отвечал я, стараясь подогреть волнение маркиза.
— Что же может быть хуже? — спросил он в полном изумлении.
— Вы действительно не понимаете?
— Что я должен понимать? — закричал он вне себя. — Бросьте эту игру и скажите мне прямо, в чем дело?
— А дело в том, — произнес я, увидев наконец Сикотепека, который неслышно возник за спиной маркиза, — что правосудие неумолимо, и хотя порой медлит, но неизменно настигает преступника, и порукой тому — законы императора дона Карлоса, которые свято чтит дон Эрнан Кортес.
В этот момент Сикотепек зажатым в кулаке камнем нанес маркизу удар по голове. На лице маркиза так и застыло выражение удивления, в которое его повергли последние услышанные им слова. Потеряв сознание, он упал на пол. Индеец быстро оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто не заметил случившегося, бросился к бездыханному телу француза.
— Дальше я все сделаю сам, — заявил он. — Я долго ждал, но теперь сполна сумею насладиться мщением, дон Родриго! Лучше уходите-ка, пока еще есть возможность.
— Что ты собираешься с ним сделать? Убей его ножом, и поскорее, а потом бежим отсюда! — нетерпеливо прошептал я, хотя мне вовсе не нравилось, что мы вынуждены убивать христианина прямо в храме, поступая хуже самых отъявленных злодеев.
— Вам прекрасно известно, дон Родриго, что обычаи моего народа требуют, чтобы я поступил с ним иначе. Уходите, прошу вас.
С этими словам Сикотепек бросился прочь, взвалив на спину тело маркиза с такой легкостью, словно он весил не больше, чем птичье перышко.
— Подождите! — вскричал я.
— Уходите, дон Родриго, уходите, пока у вас еще есть время, — отвечал он мне, устремившись бегом по лестнице, ведущей на верх одной из башен собора.
Я вышел на улицу, которая все еще была заполнена народом. Поискал взглядом дона Луиса, но его нигде не было, так что я отправился к его дому. Хотя дома его не оказалось, слуги впустили меня, зная, что их хозяин относится ко мне как к своему родному брату. Я попросил, чтобы мне принесли бумагу и перо, и сел писать письмо моему другу. Он был французом, и мне приходилось все это время обманывать его, но это не мешало чувствовать к нему искреннюю привязанность. Я написал, что взял у него двух лошадей, которых не смогу возвратить, и предложил ему взамен все мое имущество, большая часть которого осталась у него дома. Я просил его, чтобы он не поминал меня лихом, и обещал вскоре прислать ему подробное письмо, из которого он узнает об истинных причинах, побудивших меня вести себя столь странным образом.
Я явно нервничал и выказывал крайнее нетерпение, что, конечно, не могло не озадачить слуг, однако они не пытались остановить меня и расторопно привели мне лошадей. Я вернулся к собору в уверенности, что Сикотепек уже исполнил свое мщение и наверняка сейчас занят тем, что старается спрятать труп маркиза где-нибудь в храме. Однако я ошибался. С одной из башен вдруг раздался ужасный крик, который был мне слишком хорошо знаком: такие же крики я слышал во время нашего отступления из Мехико, когда по ночам туземные жрецы приносили наших товарищей в жертву диаволу на вершине своих капищ. Этот крик напоминал волчий вой, он наводил ужас на самых бесстрашных; вот и сейчас меня охватила дрожь, с которой я не мог совладать, хотя и знал, кого и за что Сикотепек подвергает этой страшной пытке. Вслед за тем с башни на землю упало чье-то бездыханное тело: это было труп ризничего, который, видимо, застал индейца за выполнением его чудовищного ритуала. Наконец, наверху башни показался Сикотепек и сбросил вниз еще один труп — полностью раздетый и окровавленный. Он упал на землю, к ужасу горожан, наслаждавшихся солнечным днем прогуливаясь возле собора. Это был труп де Оржеле. Если бы я не знал этого, то никогда бы не смог опознать маркиза: с тела была содрана кожа, грудь вскрыта и из груди вырвано сердце, которое вскоре тоже полетело на мостовую. Вокруг кровавых останков начали собираться зеваки, а через некоторое время вниз сошел Сикотепек, облаченный в кожу освежеванного Тристана и с кинжалом в руке. Завидев это, все окружающие с криками ужаса бросились наутек, на ходу вознося мольбы Всевышнему, чтобы он смилостивился и защитил их от пришествия Антихриста. Сикотепек приблизился ко мне и указал на сердце маркиза, которое валялось на соборной площади: