...Дюжина копыт взбивала песок у самой кромки воды. Мокша, уже помянув Ящерово племя до седьмого колена, скакал смурной, как осенний вечер. Изредка оглядывался на невозмутимых друзей, будто опасаясь, что отстанут. Пока река заламывала изгибы, оба держались позади балагура, но едва полоса песка выровнялась, Эрзя и Велигой помчались стремя в стремя с Мокшей. До боли в глазах всматривались в вперед, надеясь разглядеть конную фигуру Сотника. Вместо него, скоро заметили с десяток пеших. Степняки, увидав несущихся по песку дружинников, не раздумывая, бросились в реку. - Ага-а! - рявкнул Мокша. - Старые знакомые! Что хлопцы, не спится? В ответ донесся только суматошный плеск воды. Через пару сотен шагов, впереди обозначилась еще одна тень. Пошатываясь, как пьяный, степняк брел навстречу и, казалось не замечал приближения дружинников. В последнее мгновение, расслышав топот копыт, остановился, поднял голову и... снова взлетел в воздух. Вой ужаса застрял в горле, когда на фоне прыгающих звезд, в призрачном лунном свете, возникла физиономия Мокши. - Гуляем? - проревел балагур. - Всадника видел? Пойманный за грудки кочевник болтал в воздухе конечностями, беззвучно хлопал ртом и в ужасе косил глаза на проносящийся под ним песок. Мокша оглянулся на друзей. - Молчит как рыба об лед! - Ну и брось, не мучай! - великодушно откликнулся Эрзя. Балагур последовал совету. Степняк соколом взмыл над берегом и, пролетев с десяток саженей, подбитым лебедем свалился в речную гладь. Вслед удаляющемуся топоту, по реке заскользили круги... Скачка продолжалась, пока небо не начало светлеть. Мокша заметил как с морды коня сорвался клочок пены, выругался. - Все, пандя! Еще немного и коней загубим! Все трое придержали повод. Эрзя перевел дух, безнадежно махнул рукой. - Не догоним, все бестолку. - Да разве за этим черноухим поспеешь. - обиженно пророкотал Велигой. - За ним и на бабкиной метле не угонишься. Кони, тяжело дыша, двинулись шагом, жадно поглядывали на воду, но шпоры всадников пока не давали остановиться. Наконец, когда коняги немного остыли, дружинники устроили водопой. Сами разминали поясницы и плечи, вглядываясь в убегающую полоску берега. Когда вновь запрыгнули в седла, из-за окоема поползло посвежевшее за ночь солнце. - Ну, двинули! - хмуро скомандовал Мокша. - Авось боги пособят... За очередным поворотом углядели заросли ивняка. Песок исчезал под гущей ветвей, свисающей до самой воды. Всадники двинули вверх по склону. Объехав препятствие, вновь свернули к реке, но едва из-за пригорка показалось русло реки, Велигой осадил своего гнедого. - Жив. - Кто? - не понял Мокша, но тут же осекся. Внизу, у воды темнели три фигуры. Две - человеческих, замерли не размыкая объятий. Третья - конская, топталась рядом, делая вид, что пасется и ничего не видит. - Э-эх, други, - ощерился Мокша. - И тут мы опоздали. - Ну что, может подождем? - сощурился Эрзя. Мокша с сомнением качнул головой. Покусал сивый ус, качнул еще. - Как же, дождешься их. Когда-то теперь наобнимаются. Потом, опять же, поцеловаться надоть, а там еще и чешую возьмутся соскребать, от тины прополаскивать... - Ага, - поддакнул Эрзя. - Тады поехали на пригорок, костерчик запалим, пожрякать состряпаем, а там, когда молодые придут, мирком и за свадебку. Мокша опасливо покосился на берег, скорчил знающую мину и убежденно заключил: - Ежели будем ждать молодых, то боюсь с голоду передохнем, кому тогда Русь защищать. Может свистнуть? - Свисти! - кивнул Эрзя. Однако, Ворон уже заметил троих всадников и, робко приблизившись к хозяину, ткнулся мордой в спину...
...К стоянке подъехали вечером. После того, как Мокша представил Русалке всех присутствующих, с радостью уселись ужинать. И Дарька, и дружинники с Микишкой изо всех сил старались не смущать Лельку любопытными взглядами, но глаза сами собой норовили вытаращиться на невиданное чудо. Не мудрено, живая русалка, в двух шагах, избранницей одного из них... Мокша улучив момент, подмигнул Эрзе, кивнул головой на Извека с Лелькой и с гордостью показал большой палец, мол, так-то, знай наших, настоящую русалку, для своего невестой везем. Эрзя пожал плечами, как о само собой разумеющемся, однако, глаза таращил не меньше всех. Тем временем, Дарька пошушукалась с Ревякой и, дабы отвлечь внимание от смущенной девчушки, запела. Подождав конца зачина, Ревяк подхватил песню вторым голосом и все, внимая им, затаили дыхание. Старая кощуна выходила на диво душевно, сопровождаемая потрескиванием костра и криками ночных птиц. Русалка давно не слышавшая людских песен замерла, с широко раскрытыми глазами, губы вторили словам припева, по щекам пролегли две мокрые дорожки. Сотник, не сводивший с нее восхищенного взгляда, внезапно изменился в лице. В голове искрой промелькнула догадка. Вспомнился подарок рыжеволосого незнакомца, что встретился на берегу моря. Припомнил и сказ о выполнении желания. Украдкой, не заметил бы кто, дрожащей рукой содрал с пояса кошель, кое-как распустил шнурок... Неужели его счастье - всего лишь волшебство, смятенно подумал он. Неужели достаточно было воспользоваться подарком рыжеволосого?! Нащупав пальцами бусину, с замирающим сердцем повернул руку и... облегченно вздохнул: жемчужина белела молочным боком. Тут же бросив ее обратно, спешно вернул кошель на пояс. Заметив на себе взгляды друзей, дождался конца кощуны и, как ни в чем ни бывало, заговорил: - Есть доброе дело, гои! Надо бы в края Микишки съездить, да недельку другую по тамошним лесам пошастать. Токмо ватажку стоит собрать поболе. Сотни две-три. - Что за дело? - оживился Эрзя. - Башки кому-нибудь посшибать, али леших из берлог выкуривать? Ежели леших, то я не поеду. Пущай Рахта с Сухматом управляются. - Не леших, - рассмеялся Сотник. - Лешие, чай, из наших будут, а с нашими у нас мир, да лад. Там же нечисть развелась, что чужими богами разведена. С каждым днем плодится все боле, благо с одного края ее болота держат, с другого заставы с кудесниками да чародеями. Но, чую, скоро наружу попрут, а тогда по всей нашей земле расползутся. Надобно нам добраться до тех дыр, откуда они прут, добраться да перекрыть им путь дорожку. А там уж и повывесть всю их братию. Проводники у нас есть. Микишка с Дарькой кивнули, а Мокша почесал чуб и хлопнул себя по колену. - Гоже! Однако, прежде, в Киев воротиться надо. Нас поди уже хватились, боюсь кабы Владимир не осерчал. Благо есть чем отчитаться: сабелек привезем, коней басурманских... - всяко работа видна. Скажем, мол, не зря прохлаждались, за землю свою радели. - Так и порешим, - подытожил Извек и подмигнул Микишке. Алтын расцвел довольной улыбкой. Все складывалось как нельзя лучше: сбылось то, о чем раньше и мечтать не мог. Он тут же представил, как проезжает по родному городищу княжьим дружинником и как знакомые вытаращат глаза, увидев его среди таких героев...
Глава 35
Криком помнить изгибы степей, В лапах бойни пропеть о тебе, Что сберегла крыла... Дмитрий Ревякин
Илюмджин-Ота, мудрец, без совета которого Радман не принимал ни одного решения, распахнул полог шатра. Холод туманного утра, коснувшись лекаря, спешно хлынул в раскрывшуюся обитель тепла, выдувая застоявшийся дух целебных трав. Старец втянул студеный воздух и обвел взглядом просыпающийся стан. Плохой, очень плохой сон разбудил его сегодня. Илюмджин нахмурился. Такие сны никогда не случаются без беды. Он медленно прошел между шатров, присел возле ближайшего костра. Исподлобья глядя на языки пламени, прощупывал разумом каждый миг сна, пытался уловить мельчайшие крупицы тайного смысла, вплетенные в яркие образы утренней дремы... ... Бег, быстрый бег, сквозь обожженные солнцем травы. Тупик из тесно стоящих шатров, толстый ковер мягкого сена, на нем - кобылица, разрешающаяся от бремени. Ржание, судорожные рывки кобылицы, осклизлый плод, выходящий из чрева... Марево, отделяющее Илюмджина от новорожденного... мгновение мрака и, взор, прорвав препятствие, приближается к мокрой трепыхающейся плоти. Живой ком дергается раз, другой и... лопается, открывая под расползающейся кожей массу копошащихся червей... Костер щелкнул раскаленным сучком. Лицо старца дрогнуло, будто сведенное внезапной судорогой, почувствовал как за спиной что-то пошевелилось. Поднесли жареного мяса, но лекарь, не глядя, указал на бурдюк кумыса. Тут же появилась пиала, расторопные руки аккуратно наполнили ее и протянули взамен еды. Илюмджин-Ота сделал пять небольших глотков, вернул питье и слабым жестом приказал оставить его одного. Взгляд снова погрузился в трепещущее пламя. Воздух быстро наполнялся обычным гомоном, когда со стороны крайних шатров донеслись крики. Стан всполошился. Подобно муравьиной куче, в которую бросили камень, все вдруг замерло, но тут же вновь зашевелилось, наращивая с каждым мгновением суету и мельтешение. Между костров, к пустому пространству у ханского шатра, потянулись встревоженные воины. Илюмджин снова поморщился. Что-то холодное скользнуло вокруг сердца и затаилось под хребтом, отчего по всему телу прошла неприятная дрожь. Несмотря на это, ноги сами подняли худое сутулое тело и понесли на шум, сулящий приоткрыть тайну скверного сна. Подойдя ближе, заметил над толпой сутулую фигуру всадника. В груди скребнули когти мерзкого страха, заставившего прибавить шагу. Когда всполошенные соплеменники расступились перед Илюмджином, всадник уже спрыгнул со взмыленного коня. Собравшиеся, образовав круг, молча смотрели на покрытого пылью гонца. Тот загнанно рыскал глазами по толпе, пока не увидел выходящего навстречу старца. Лекарь остановился перед прибывшим, заметил потемневшие пятна крови, сбитые кожаные пластины доспеха. Сквозь пыль узнал худое лицо Аман-Гельтулея. Из шатра хана высунулись несколько невольниц, рты нараспашку, в глазах тревога. Все замерло в мрачном ожидании, когда воин наконец выдохнул: - Хан Радман мертв! Тишина была ему ответом. Илюмджин-Ота сделал еще шаг вперед, постоял, буравя взглядом носителя черной вести, затем повернулся и обвел взглядом ошеломленную толпу. Смуглые лица скисли растерянностью и досадой. Те, кто раньше начинал сомневаться в успешности хана, убедились в правоте своих сомнений и теперь их мысли легко читались сквозь злобный прищур. Другие же, не могли поверить в случившееся. В глазах мелькала то жажда мести, то полное смятение. Кто-то из задних рядов уже поплелся прочь, кто-то повел глазом в сторону, собираясь последовать за ними, но над безмолвным станом прозвучал голос мудрого Илюмджина-Оты. - Смерть доблестного Радмана вселит в нас новые силы! - пронеслось над сборищем, заставляя всех вновь замереть. - Тлен и пепел останутся за копытами наших коней, когда месть понесет нас на своих крыльях. И смерть придет к каждому, кто увидит нас на этой земле! Хан мертв, но не прервется род великого и славного Кури. Будущим летом взойдет семя Радмана и родится новый великий вождь, которому суждено прославить себя и нас на века. Так сказали звезды! И да будет так! Ибо избранница Радмана уже носит его сына! Длань старца простерлась в сторону ханского шатра, где невольницы ловили каждое доносящееся до них слово. Одна все время оборачивалась передавая услышанное внутрь шатра. С лиц собравшихся постепенно сходила оторопь. Глаза начинали блестеть. Степняки оживали, в предвкушении щедрого ритуала. Кто-то уже вскидывал оружие, а тишину прорезали гортанные боевые кличи. Через мгновение крики подхватили десятки глоток и сборище залило блеском отражающегося в клинках солнца. Буйство достигло своей вершины, но вой внезапно стих, когда из шатра Радмана вышла мать будущего великого хана. Десятки глаз уставились на прекрасную полонянку. Она же, не сводя горящего взора со старца, медленно ступала от шатра. Кто-то отшатнулся, пропуская избранницу Радмана в круг, кто-то готов был вновь заорать, приветствуя ту, что принесет хана-победителя. Илюмджин-Ота перевел дух, видя, что самые главные беды позади и, учитывая случившееся, все идет как нельзя лучше. Полонянка, тем временем, остановилась в пяти шагах от старца. Обвела толпу торжествующим взглядом, не оставив сомнения, что слышала и поняла все сказанное. Илюмджин по-хозяйски повел рукой на воинов, приложил ладонь к груди и почтительно склонил голову, продолжая свою игру за сохранение власти. Однако, оставшиеся на его голове волосенки встали дыбом, когда он услышал звонкий смех пленницы. Чело лекаря едва двинулось вверх, а полонянка уже выдернула из рукава маленький, отточенный как бритва, ножик для резки жареного мяса. В глаза обмеревшего мудреца неудержимым восторгом блеснул ее победный взор. Не дав никому опомниться, она вскинула игрушечное оружие к своей шее, ткнула острием лезвия под край левой щеки и, обеими руками, что есть силы рванула ножик к правому уху. Пурпур обильно залил белизну сарафана и скатал пыль под ногами в темные шарики. Несколько мгновений полонянка еще стояла, принимая синими очами высокое ласковое небо. Потом колени подогнулись и полонянка мягко пала на забрызганный кровью песок. Тело потревожила последняя дрожь и она затихла со счастливой улыбкой на губах. Илюмджин-Ота сдавленно захрипел...
Глава 36
Возвращались почти седьмицу, неспешно, чтобы не растрясти раненых. Только на пятый день, когда Ревяк начал жаловаться на чешущуюся спину, поняли, что мясо срослось, и пустили коней побыстрей. Микулка, скоро забыл, что получил по голове, лишь изредка морщился, и прижимал руку к ребрам, когда конь оступался в кротовьих норках. Извек, как и подобает матерым воям, оклимался быстрее всех. Глаз не сводил с обретенной русалки, удивляя всех сиянием счастливых глаз. Казалось само присутствие Лельки лечило лучше, чем десяток знахарей. На привалах Лелька не отходила от Дарьки, вместе с ней готовила еду, обихаживала раненых, на лету схватывая все, чему не научилась в русалочьем племени. Внучка волхва, поначалу удивлялась наивным вопросам, но терпеливо, как младшей сестре, объясняла и показывала все, что нужно. На третий день обеих было не разлить водой. Лишь изредка Лелька замечала грустный взгляд подружки. Догадавшись, что всему причиной остриженная голова Дарьки, улыбнулась, шепнула что-то ей на ушко и, встретив недоверчивый взгляд, уверенно кивнула. Через день Микишка с удивлением заметил, что Дарькины волосы прибавили около вершка длины. Услыхав объяснение, с уважением покосился на избранницу Сотника, в глазах блеснула радость и благодарность. У русалки оказались иные, неведомые людскому племени, знания и теперь большую часть свободного времени девчонки шушукались в сторонке, обмениваясь секретами волшбы.
В полдень шестого дня, дорога перевалила древний курган и свернула к излучине Лебеди. Под копытами коней пылила родная земля, а вокруг расстилались до боли знакомые просторы. Впереди всех, подбоченясь, гордо восседал Попович. Глядел перед собой по-хозяйски, будто воевода, ведущий домой победоносное войско. За ним, бок о бок, ехали Микишка с Дарькой, Ревяк и Сотник с Лелькой. Певец, перетянутый тугой повязкой, опирался локтем о притороченные к седлу связки сабель. Прикрыв глаза, негромко напевал, радуя обе пары и едущих следом Радивоя и Микулку. В стороне, под присмотром Велигоя и двух молодых дружинников, пылил степняцкий табун. Мокша с Эрзей чуть подотстали. Как подобает почтенным воям, возвращались позади всех. Эрзя задумчиво крутил на пальце сивый ус, с интересом поглядывал на Извека с Лелькой, косился на друга. Балагур довольный жизнью, отечески оглядывал отряд, любовался простирающимися вокруг родными далями, умиротворенно щурился, как кот, слопавший полкрынки сметаны. Заметив взгляды Эрзи, удивленно крякнул. - Ты почто насупился. Тут, вишь, чудеса сплошные, а ты все косорылишься, как мудрец над куриным яйцом. Радоваться надо. Глянь вон на Вешу, сидит не дышит над своим чудом... - Лелька то? Почему ж чудо? - перебил Эрзя нарочито безразлично. - Девка как девка. Хороша конечно, ничего не скажешь, да только чуда - никакого. Русалка, она и в Искоростене русалка. - Не-е, - протянул балагур со знающим видом. - Наши русалки лучше искоростеневых. Наши и в грудях покруглей и бедром поглаже. Да и на личико краше! Эрзя задумчиво кивал, то ли своим мыслям, то ли соглашаясь со словами друга. Поймав языком кончик уса, куснул, выплюнул, почесал щетинистый подбородок. - Нечто мне лешачиху какую за себя взять? - в раздумьи пробормотал он. От это будет чудо! Либо кикиморку... - Женишок! - хохотнул Мокша. - Да ты их видал, хоть раз? Хоть глазком? Они ж страшные, как моя жизнь! Водяной рядом с ними писанный красавец. Хотя, говорят, и от водяного жуть берет. Эрзя зевнул, пожал плечами. - Ну, тады ладно. Не буду и смотреть. - Нет, отчего же? - оживился балагур. - Поглядеть, оно завсегда полезно. Говорят, ежели с вечера, в омут бочонок хмельного меду бросить, то он наутро опохмеляться выплывет. Тут и погуторите, и насмотритесь: ты на него, он на тебя. Только ты тоже хлебни для храбрости, чтобы не испужаться... - Ага, - проворчал Эрзя в полудреме. - Еще не известно, кто больше испужается, я его похмельного, или он меня хмельного... Ревяк тем временем умолк. Затаив дыхание смотрел на облака, что неуловимо меняли форму, являя собой то медведя, то коня, то морды диковинных зверей. Микулка направил коня к Извеку. Поравнявшись, виновато покосился на Лельку, но любопытство оказалось сильней. - Слушай, Извек, а как ты без оружия со следопытами справился? - Почему без оружия? - удивился Сотник. - У меня нож был. - И что, - оживился Микулка. - С одним ножом на сабли? Сотник отрицательно мотнул головой. - Да нет. Я его как швырнул в дозорного, так больше и не видал. Наверное в песок зарылся, либо в воду отскочил. - Эт как же так? Такой лихой вой, и промазал!? Извек хмыкнул. - Вот уж чего никогда не умел, так это ножи кидать. Топор, еще туда-сюда, а ножи... ножи - не мое. - Никогда бы не подумал. - протянул молодой витязь. - А я думал, ты во всем мастак: от лука до щепки. - Во всем мастаков не бывает. У каждого есть слабое место. Без слабинки только сказочные молодцы бывают, и то не всегда. Да что там молодцы, боги и те с прорехами. - Боги? С прорехами? - не поверил Микулка. - не может быть! Извек улыбнулся, посмотрел в искренне удивленные глаза. - Сам подумай, разве бы Род создал людей, если бы все предыдущее без прорех было? И прочие боги разве бы возились со всем людским, коли сами могли все устроить? А Герои, как бы стали Героями, ежели бы враги без слабинок были? Да и Герои, будь во всем безупречны, кто бы, окромя них, выжил? А так, все идет своим чередом: у самого-самого находится прореха, опосля чего другие пытаются стать лучше. Однако, и на тех бедулек хватает... - Ну тогда и нам нечего за богами гнаться, будем самими собой. Наше дело отвага, доблесть, воинская слава, почет! Чтоб всяк нас боялся, чтоб любую крепость приступом, да чтобы добыча побогаче! Микулка хохотнул, гордо выпятил грудь, но охнул от боли в боку и ухватился за ребра. - Ну, разошелся, - пробормотал Извек еле слышно. - Почет, слава... Он осекся. Вспомнил, как брали на копье Полоцк. Как над рядами пронесся крик воеводы, что князь дает день на разграбление. Как сам, в пылу стадной ярости, вышиб ногой дверь терема и натолкнулся на обреченный отчаянный взгляд, от которого все вдруг почернело, потеряло смысл, опротивело. И как в один миг кончилась для Извека воинская доблесть. Стали бестолковыми и воинское умение, и отвага, и громкие речи о славе... Все еще стоя в дверях, оглянулся. Трезвея, видел, как горят дома, слышал, как верещат насмерть перепуганные дети, в мгновение ока становясь сиротами. Подавшись на улицу, заметил, как трое гридней рвали в клочья одежду на избитой до беспамятства молодухе. Четвертый, тем временем, выволок из дома дряхлого старика и с хрустом перерезал тощую шею... ...Встречный ветер колыхнул Лелькины волосы и запах кувшинок вернул Извека в реальность. Он снова с удовольствием вдохнул полной грудью. До сих пор не верилось, что все позади. В груди счастливо трепыхалось сердце и казалось, что теперь никто и ничто, до самой смерти не разлучит их. Переполняющая душу нежность слепила, как полуденное солнце. Однако, Сотник не видел, что в глазах Лельки все чаще мелькала тревога и страх. С каждым днем все чаще...