ВД: Ты видел, как Мари выходила?
ДР: Нет.
ВД: Совсем не видел?
ДР: Она просто ушла, и всё. Рассердилась, наверное.
ВД: Вы играли в индейцев, а она вышла во двор? Так?
ДР: Да.
ВД: Ты потом видел Мари?
ДР: Да. Видел.
ВД: Когда?
ДР: Позже, в окно.
ВД: Что ты видел в окно?
ДР: Я видел Мари. На педальной машинке. Ей почти никогда не доставалось покататься. Она завязла.
ВД: Завязла?
ДР: В песочнице.
ВД: Завязла на машинке в песочнице?
ДР: Да.
ВД: Ты сказал, что видел ее. Что она завязла. Что она сделала потом?
ДР: Стукнула.
ВД: Стукнула?
ДР: Машинку.
ВД: Она стукнула машинку. А еще что-нибудь делала?
ДР: Что-то сказала.
ВД: Что сказала?
ДР: Я не слышал.
ВД: Что было потом? После того как она стукнула и что-то сказала?
ДР: Потом пришел дядька.
ВД: Какой дядька?
ДР: Который пришел.
ВД: Где ты тогда стоял?
ДР: У окна.
ВД: Они были далеко?
ДР: Десять.
ВД: Десять?
ДР: Метров.
ВД: До Мари и дядьки?
ДР: (Неслышно.)
ВД: А ты знаешь, сколько это — десять метров?
ДР: Далеко.
ВД: Но точно не знаешь?
ДР: Нет.
ВД: Посмотри в окно, Давид. Видишь машину?
ДР: Да.
ВД: Было так же далеко?
ДР: Да.
ВД: Точно?
ДР: Да, столько.
ВД: Что случилось, когда пришел дядька?
ДР: Он просто пришел.
ВД: Что он сделал?
ДР: Помог Мари с машинкой.
ВД: Как именно помог?
ДР: Поднял ее из песка. Он сильный.
ВД: Кто-нибудь еще, кроме тебя, видел, как он поднимал машинку?
ДР: Нет. Там был только я. В прихожей.
ВД: Один ты? Других детей не было?
ДР: Нет.
ВД: И воспитательницы не было?
ДР: Нет. Только я.
ВД: Что он сделал потом?
ДР: Разговаривал с Мари.
ВД: Что делала Мари, когда они разговаривали?
ДР: Ничего. Просто разговаривала.
ВД: Как Мари была одета?
ДР: Также.
ВД: Также?
ДР: В чем пришла.
ВД: Как по-твоему, ты сможешь описать ее одежду? Как она выглядела?
ДР: Зеленая майка. Как у Хампуса.
ВД: С короткими рукавами?
ДР: Да.
ВД: А еще?
ДР: Красные туфли. Красивые. С железками.
ВД: С железками?
ДР: Ну, которые застегивают.
ВД: А брюки какие?
ДР: Не помню.
ВД: Может, длинные?
ДР: Нет. Не длинные. По-моему, короткие. Или юбка. Жарко ведь.
ВД: А дядька? Как он выглядел?
ДР: Большой. Сильный. Он вытащил машинку из песка.
ВД: Какая на нем была одежда?
ДР: Брюки, по-моему. Может, майка. И кепа.
ВД: Кепа? Что это такое?
ДР: Ну, ее на голове носят.
ВД: Кепка?
ДР: Да. Кепа.
ВД: Помнишь, как она выглядела?
ДР: Такие на бензоколонке продают.
ВД: А потом? Что они делали? Когда поговорили?
ДР: Потом они ушли.
ВД: Ушли? Куда?
ДР: К калитке. Дядька починил ту штуку.
ВД: Что он починил?
ДР: Ту штуку, закрывалку на калитке.
ВД: Шпингалет? Тот, что на самом верху и поднимается?
ДР: Да. Ее. Он починил.
ВД: А потом?
ДР: Потом они ушли.
ВД: В какую сторону?
ДР: Я не видел. Просто вышли за калитку.
ВД: Почему они ушли?
ДР: Нам нельзя. Выходить. Не разрешается.
ВД: Как они выглядели, когда уходили?
ДР: Не сердитыми.
ВД: Не сердитыми?
ДР: Немножко веселыми.
ВД: Выглядели веселыми, когда выходили?
ДР: Не сердились.
ВД: Ты долго их видел?
ДР: Недолго. За калиткой не видел.
ВД: Они за ней исчезли?
ДР: Да.
ВД: Что-нибудь еще?
ДР: (Неслышно.)
ВД: Давид? Ты просто молодец. У тебя отличная память. Можешь немножко посидеть один, пока я поговорю с другими дядями?
ДР: Могу.
ВД: Потом я приведу твоих маму с папой, они ждут внизу.
II (Одна неделя) Примерно наши дни
Фредрик успел на двухчасовой паром. Ярко-желтый с болотно-зеленым — цвета транспортной компании, — он курсировал между островами Окне и Арнё каждый час. Четыре-пять минут пути — символическая грань меж материком и островом, меж временем спешащим и временем, медлящим в ожидании. Четверть часа на машине из Стренгнеса, красный дом с белыми углами, он купил его за несколько месяцев до рождения Мари, когда писать дома стало невозможно. Тогда это была развалюха посреди джунглей. Поначалу они с Агнес проводили здесь каждое лето, превращая руины в дом, джунгли — в сад. Шесть лет назад он написал три книги, трилогию, которая хорошо продавалась и которую собирались переводить на немецкий; проведя финансово-экономический анализ, издательство решило, что трилогия может принести прибыль, окупить затраты на рекламу, шведские книги теперь все чаще появлялись на книжных полках в немецких гостиных.
Фредрик знал, что написать ничего не удастся, но, раз решение принято, включил компьютер, открыл файл с черновыми набросками и уставился в электронный прямоугольник. Четверть часа, полчаса, три четверти. Он включил телевизор в другом углу комнаты, немые картинки, без звука. Потом включил радио, рекламный канал, сплошь хиты, которые слышал уже не раз и потому оставил без внимания. Прогулялся по берегу, посмотрел в бинокль на пассажиров лодок и катеров — спектакль, хотя люди в лодках бездействовали.
Ни слова. Но он будет сидеть, пока не напишет хоть одно.
Телефон.
Теперь звонила одна Агнес. Остальные звонить перестали, лишь через несколько лет он обратил на это внимание, знал, что чертовски злился, когда звонки мешали посреди фразы, и, снимая трубку, с трудом скрывал раздражение; в итоге он распугал всех, одного за другим, а когда наступил кризис и экран остался белым, очутился в пустоте, она подкралась незаметно, чертовски коварная, прекрасная, уродливая.
— Да?
— Незачем так раздражаться.
— Я пишу.
— Что?
— Вяло продвигается.
— Значит, ничего.
— Ну, вроде того.
Агнес не обманешь. Они видели друг друга насквозь.
— Прости. Что ты хотела?
— У нас есть дочка. Я хотела узнать, как у нее дела. Мы ведь поэтому позваниваем друг другу иногда. Я пробовала позвонить с утра. Ты заставил Мари положить трубку. И ответа я не получила. Так что хочу получить сейчас.
— Хорошо. У нее все хорошо. Она, похоже, из немногих, кто не страдает от жары. В тебя пошла.
Он видел перед собой смуглое тело Агнес. Знал, как она выглядит, и сейчас тоже: уютно сидит в офисном кресле, в легком платье, раньше он желал ее, каждое утро, каждый день, каждый вечер, теперь научился не желать, отключаться, быть резким, раздраженным и свободным.
— А в садике? Как прошло расставание?
Микаэла. Ты хочешь хоть немного выведать о Микаэле. Приятно сознавать, что ей не дает покоя его роман с женщиной, которая на пятнадцать лет моложе ее самой. Он понимал, это не играло особой роли, она не приползет к нему из-за того, что он занимается любовью с такой же красивой женщиной, как она, но ощущение все равно приятное, ребячливое, конечно, однако доставляющее удовольствие.
— Лучше. Сегодня понадобилось десять минут. Потом она убежала с Давидом, играть в индейцев.
— В индейцев?
— Наверняка и сейчас играют.
Фредрик сидел в кухоньке, за столом, здесь было его рабочее место. Он встал, с радиотелефоном в руке прошел в еще меньшее помещение, которое называл гостиной, и сел в кресло. Агнес позвонила как раз вовремя, можно ненадолго избавиться от необходимости глазеть на пустой экран. Он уже хотел спросить, как дела в Стокгольме, как ей вообще живется, хотя редко собирался с духом, боясь ответа, боясь услышать, что ей хорошо, что у нее тоже появился новый друг, и сейчас подбирал непринужденную формулировку и, кажется, нашел подходящую, как вдруг уперся взглядом в экран телевизора, который по-прежнему беззвучно работал.
— Агнес, подожди минутку.
Черно-белый кадр — улыбающийся мужчина, темноволосый, короткостриженый. Фредрик узнал лицо. Он видел его недавно. Сегодня. Тот папаша на скамейке. Перед «Голубкой». Они поздоровались. Он сидел на скамейке прямо у калитки, ждал.