Он ждал. Не хотел стрелять в спину.
Четверть часа. Но вот Лунд встал, на миг корни дерева и кусты совсем его не загораживали, он потянулся, сделал несколько наклонов вперед, разминая затекшее тело.
Лазерный луч медленно скользил по нему, беспокойно скакал по живому человеку. Замер на секунду у него на ширинке, потом пополз вверх.
Бернт Лунд внезапно обнаружил подвижную красную точку, начал хлопать по ней ладонью, как по осе, бестолково размахивая руками.
Фредрик спустил курок.
В тишине выстрел грянул оглушительно, секунду-другую казалось, будто существовал лишь этот грохот.
Мельтешащие руки исчезли, Лунда отшвырнуло назад, он тяжело рухнул наземь.
Попытался встать, медленно. Фредрик перевел лазерную точку ему на лоб, подождал. Когда голова разлетелась на куски, все выглядело совсем не так, как он себе представлял.
И снова тишина.
Фредрик положил ружье на капот. Сполз на землю, сначала сидел, потом лег, обхватил голову руками, сжался в комок.
Он рыдал.
Впервые с тех пор, как не стало Мари. Как же больно. Страшная скорбь, не находившая выхода, копившаяся внутри, наконец вырвалась наружу, он плакал и кричал, будто прощался с жизнью.
Ведущий допрос Свен Сундквист (ВД): Прошу.
Адвокат Кристина Бьёрнссон (КБ): Сюда?
ВД: Как вам угодно.
КБ: Спасибо.
ВД: Допрос в Крунуберге, время двадцать часов пятнадцать минут, допрашивается Фредрик Стеффанссон. Кроме Стеффанссона, присутствуют ведущий допрос Свен Сундквист, руководитель предварительного расследования Ларс Огестам и адвокат Кристина Бьёрнссон.
Фредрик Стеффанссон (ФС): (Неслышно.)
ВД: Простите?
ФС: Мне бы глоток воды.
ВД: Вода перед вами. Прошу вас.
ФС: Спасибо.
ВД: Фредрик, не могли бы вы рассказать, что случилось?
ФС: (Неслышно.)
ВД: Пожалуйста, громче.
ФС: Минутку.
КБ: Все в порядке?
ФС: Нет.
КБ: Вы готовы сотрудничать?
ФС: Да, готов.
ВД: Тогда еще раз: вы можете рассказать мне, что произошло?
ФС: Вы знаете что.
ВД: Я хочу, чтобы вы описали случившееся.
ФС: Осужденный сексуальный маньяк убил мою дочь.
ВД: Я хочу знать, что случилось сегодня, в Энчёпинге, у детского сада «Фрейя».
ФС: Я застрелил убийцу моей дочери.
КБ: Простите, Фредрик, подождите минутку.
ФС: Что?
КБ: Мне нужно с вами поговорить.
ФС: Слушаю?
КБ: Вы уверены, что хотите рассказать о сегодняшнем происшествии именно таким образом?
ФС: Не понимаю, о чем вы.
КБ: Мне кажется, вы собираетесь рассказывать о том, что сегодня произошло, вполне конкретным образом.
ФС: Я собираюсь отвечать на вопросы.
КБ: Вам известно, что умышленное убийство грозит пожизненным сроком. От шестнадцати до двадцати пяти лет.
ФС: Вполне возможно.
КБ: Советую вам высказываться осмотрительнее. Хотя бы до тех пор, пока мы с вами не найдем время для продолжительной беседы с глазу на глаз.
ФС: Я все сделал правильно.
КБ: Выбор за вами.
ФС: Да, за мной.
ВД: Вы готовы?
КБ: Да.
ВД: Тогда продолжим. Фредрик, что сегодня произошло?
ФС: Вы дали мне информацию.
ВД: Дали информацию?
ФС: На кладбище. После похорон. Вы и тот хромой.
ВД: Комиссар Гренс?
ФС: Да, верно.
ВД: На кладбище?
ФС: Один из вас сказал: очень велик риск, что он сделает это снова. Мне кажется, так сказал тот хромой. Вот тогда я и принял решение. Больше такое не повторится. Не будет новой жертвы, новой потери. Я могу встать?
ВД: Конечно.
ФС: Полагаю, вы понимаете, что я имею в виду. Он сидит в тюрьме. И совершает побег. Вы не в состоянии его поймать. Он насилует Мари и убивает ее. А вы, черт бы вас побрал, никак не можете его поймать. Знаете, что он снова будет убивать. Знаете. И оказывается, не можете это предотвратить.
Ларс Огестам (ЛО): Можно мне?
ВД: Пожалуйста.
ЛО: Вы отомстили.
ФС: Если общество не способно защитить своих граждан, граждане должны защищаться сами.
ЛО: Вы хотели отомстить за смерть Мари убийством Бернта Лунда?
ФС: Я спас жизнь как минимум одному ребенку. Я уверен. Вот что я сделал. Вот каков мой мотив.
ЛО: Вы верите в смертную казнь, Фредрик?
ФС: Нет.
ЛО: Ваши действия на это указывают.
ФС: Я верю, что можно спасти жизнь, отняв жизнь.
ЛО: То есть вы хотите сказать, что вправе решать, чья жизнь дороже?
ФС: Ребенок, играющий в песочнице во дворе детского сада, или беглый сексуальный маньяк, замышляющий осквернить, унизить, а потом убить играющего ребенка. Разве их жизни равноценны?
ВД: Я не понимаю, почему вы не предоставили полиции взять его под стражу?
ФС: Я думал об этом. Но отверг такой вариант.
ВД: Вы ведь могли просто подойти к патрульной машине, стоявшей прямо у калитки.
ФС: Он сумел сбежать из тюрьмы. А ранее — из психбольницы. Позволь я полиции схватить Лунда, его бы приговорили к тюремному заключению или снова посадили в психушку. Что, если бы он снова сбежал оттуда?
ВД: То есть вы решили сами стать судьей и палачом?
ФС: Решал не я. Другого выхода не было. Я думал только об одном: убить его, чтобы он ни при каких обстоятельствах не имел возможности повторить то, что сделал с Мари.
ЛО: У вас все?
ФС: Да.
ЛО: Что ж. Значит, вот какие дела, Фредрик.
ФС: Да?
ЛО: Я вынужден говорить официально.
ФС: Да?
ЛО: Я должен сообщить вам, что вы арестованы серьезному подозрению в убийстве.
III (Один месяц) Примерно наши дни
Городок назывался Талльбакка. В общем, городок как городок, скорее даже деревня: две тысячи шестьсот жителей, универсам ИСА, один киоск, контора Объединенного Сбербанка, открытая по вторникам и четвергам, простенький обеденный ресторан с правом на реализацию спиртных напитков и открытый по вечерам, заброшенная железнодорожная станция, две независимые церкви помимо большой, недавно отремонтированной, пустой.
День прошел — и слава богу, такое вот место.
Где было только сегодня.
И жили те, кто здесь родился.
Жили в общем не хуже других, никто не уезжал, не выпендривался. Дни текли за днями, ровной чередой, хоть сюда и подведены два новеньких съезда с шоссе, где скорость ограничена до семидесяти.
Несмотря на это, а может, именно поэтому Талльбакка станет, пожалуй, ярчайшим примером того, что за несколько месяцев создало в Швеции пропасть между правом в зале суда и последствиями, вытекающими из обывательского толкования этого самого права.
Словом, лето выдалось необычное, из тех, о каких не любят вспоминать.
Голый Ёран. Так его прозвали. Сорока двух лет от роду, учитель, правда, по специальности он никогда не работал. На последнем курсе пединститута он был на практике в старших классах средней школы в нескольких десятках километров от Талльбакки. С тех пор минуло двадцать лет, чуть не полжизни, а он так и не понял, почему все это случилось. Просто случилось, и только. Однажды после обеда, по дороге домой, он вдруг остановился посреди школьного двора и начал раздеваться. Все с себя снял. Стоял голый в нескольких метрах от зоны курения для учеников и громко пел. Глядя на окно директорского кабинета, спел государственный гимн, оба куплета, громко и фальшиво. Потом снова оделся, пошел домой, подготовился к завтрашним урокам и лег спать.
Институт он закончил, экзамены сдал. Искал вакансии по всей округе, откликался на каждое опубликованное и еще не опубликованное объявление, каждую неделю на протяжении нескольких лет снимал копии с аттестатов и характеристик, пока не понял, что учителем ему не работать. Копировать приговор не было нужды, он все равно неизменно лежал поверх всех его документов и заслонял все остальное: денежный штраф и вечный позор за раздевание перед несовершеннолетними во время уроков на школьном дворе. Несколько раз он подумывал уехать, поискать работу в другой части страны, подальше от приговора и людской молвы, но, как и многие другие, был слишком труслив, слишком ничтожен, слишком пропитан Талльбаккой.