Назавтра вечером Род отказывается от своих четырех печенюшек из «Вулворта». Теперь мать щупает ему лоб и настойчиво расспрашивает о самочувствии, но Род вновь заверяет ее, что с ним все прекрасно. Неожиданно он вдохновенно говорит, что сестра Теодосия рассказывала в классе, будто вещи, которые дети любят, — десерт, например, — можно пожертвовать Богу во искупление грехов тех, чьи души пребывают в чистилище. Бабуля уже злится на Рода, в ней кипит тщетный, беспричинный гнев, она цыкает зубом, а потом сообщает, что монашки могут кудахтать о чем угодно, живут, как куры в курятнике, откуда им, во имя всего святого, знать о жертвах, если они жрут свои поганые ростбифы, пюре с кучей подливок, стейки на любой вкус, отбивные котлеты и взбитые сливки, и носят белье из чистого шелка, именно, прямо на коже? Но мать улыбается Роду, а дедушка говорит, что немного силы воли еще ни одному мальчику не повредило. Бабуля ворчит и так пристально смотрит, что ее взгляд прямо обжигает Роду висок. Он не смеет обернуться. В тот вечер в постели все тело Рода вдруг сотрясает дрожь. Кошмарную секунду он боится, что сейчас заорет и злобно расхохочется. Пенис зудит, вздрагивает, твердеет. Сплошь тайна и тишина.
Род по-прежнему строго и смиренно постится в псевдорелигиозном воздержании, и несколько дней спустя на столе во время чаепития чудесным образом появляется бисквитный торт с шоколадной глазурью. Из «Эбингера»! Бабуля отрезает три больших куска, раскладывает по тарелкам себе дедушке и матери, а Род пьет чай с идиотски блаженной, насколько позволяют его грубые невыразительные черты, физиономией. Он старается изобразить полудебильность Иисуса с церковных открыток. По поводу удивительного десерта никто ничего не говорит, кроме бабули, — она сообщает, что ей захотелось всех немного побаловать. Чудовищная ложь витает над столом, выставляется всем на обозрение, пока не поблекнет. Бабуля ест торт и смотрит на Рода, но тот беседует с дедушкой о питчерах «Доджеров».
Бабуля размечает их разговор причмокиванием и тихим ворчанием. Прикончив последнюю крошку, она радостно сообщает, что хватит и на завтра! Золотой зуб сияет.
Род улыбается, крестится, просит разрешения выйти из-за стола. Он что, оглох? Бабуля багровеет и ругает дедушку: тот закурил вторую сигарету, это при нынешних-то ценах, сигареты теперь будто из золота сделаны. Иисус, Мария и Иосиф!
Назавтра бабуля порет Рода ремнем за намоченное полотенце. На следующий день щиплет ему руки до синяков за то, что не переобулся после школы. Потом за невымытые перед ужином руки, будто черномазый какой, молотит Рода по ушам, пока у него не начинает звенеть и шуметь в голове. Еще через день дубасит костяшками пальцев Рода по черепу за кляксу на белой школьной рубашке. Ее раздражение многообразно выплескивается еще дней десять: Род воет от боли, плачет неподдельными слезами, а также искусно их симулирует, корчится в муках и безысходности, а по ночам его посещают непрошеные видения: бабулю заживо пожирают бешеные собаки. За ужином он по-прежнему отказывается от десерта, сообщая всем, что каждый вечер его жертва приносит триста дней прощения бедным страдающим душам. Он уже овладел искусством, говоря о своих скромных деяниях, смиренно смотреть на стол.
Бабуля возит по столу тарелкой, истошно орет на дедушку, критикует мать за работу по дому и жалуется на чай, который теперь смеют называть ирландским. Она покажет этому бакалейщику, фрицу-нацисту этому, что такое ирландский чай!
Еще дважды бабуля подает удивительный десерт: один раз — перевернутый ананасовый торт, потом свежую клубнику со взбитыми сливками. Затем перестает, несколько недель презрительно бормочет и ворчит. Время от времени она задает Роду трепку, внезапно бьет по лицу, оскорбляет за злополучное упрямство, доставшееся ему от слабоумного отца, за дряблые руки, бледно-зеленые зубы, буйную копну рыже-соломенных волос на сплошь засыпанной перхотью голове, за всю его жизнь, за его существование, жалкий уродец.
Все эти события заставляют Рода понять: вещи и идеи, что любимы и лелеемы людьми, можно эксплуатировать, обесценивать, растрачивать и уничтожать. Лежа в постели, он осознает, что усвоил некоторые бабулины уроки. Ее мудрость мягко и нежно светится в мертвом центре его холодной ненависти.
Тринадцать
Шляпа лихо сдвинута на ухо, глаза в густой тени, новенький кремовый костюм, темный галстук с маленькой булавкой подчеркивает белизну рубашки со стоячим воротником — прислонившись к дереву, молодой дедушка смотрит на мир, который еще не ожесточился.