Мать пару раз шлепает его по голове той секцией «Ньюс», где картинки, а бабуля резко тычет пальцем в ребра, дабы убедить, что Род жестоко ошибается. Бабуля говорит, что ничего не имеет против, если он помрет от простуды, но кому придется везти его в больницу и платить по счетам? Кому? То-то же!
Если на улице встретится Фредо, он из Рода котлету сделает.
Род говорит, что бело-синий полосатый галстук слишком тугой и душит. Может, Род просто наденет красную бабочку, которую мистер Свенсен на Рождество подарил? Род ослабляет узел галстука, усердно кашляя и задыхаясь.
Мать без особой надежды бьет его по лицу, а потом, еще раз, тыльной стороной ладони по другой щеке. Бабуля удовлетворенно кивает и щиплет Роду руку пониже локтя. Ногти расцарапывают кожу до крови, совсем чуть-чуть. Бабуля говорит, что красный галстук — верный признак, если кто еще сомневался, что у мистера Свенсена мозги в заднице, как у любого шведа. Каждый знает, что все они вечно пьяные ходят. Мать прибавляет, что красные галстуки носят коммунисты.
Если на улице встретится Фредо, он, ей-богу, выпустит из Рода кишки.
Род говорит, что терпеть не может эту зеленую липкую дрянь, от которой волосы жесткие и сальные, а потом от них духами несет. Он решил просто смочить волосы водой, и все — просто чуть-чуть намочить волосы водой.
Мать хватает Рода за волосы и льет ему на голову зеленый, цвета лайма сироп, затем расчесывает путаницу и колтуны в блестящий рыжий шлем, а бабуля тем временем затягивает галстук потуже и говорит, что, когда Род придет домой, пусть галстук лучше так и остается, иначе Род пожалеет, что на свет родился.
Если на улице встретится Фредо, он стукнет Роду по голове крышкой от мусорного бака.
Род выходит из дома, заворачивает за угол и быстро шагает в парк. В парке он тут же сворачивает с безлюдной дорожки и идет по траве к зарослям. Он опасливо озирается и прячется в кусты. Стаскивает галстук, не развязывая, складывает и убирает в карман куртки, отстегивает чулки и скатывает их до лодыжек, снимает и надевает вязаную шапочку раз пять или шесть, пока ломкие волосы слегка не смягчаются. Затем возвращается на дорожку и идет до первого подземного перехода. Возле него вынимает незакрепленный булыжник, из ямки вытаскивает полпачки «Уингз» и коробок спичек, завернутые в клеенку, газету и оберточную бумагу. Ложится на сухую, холодную траву и закуривает. Он знает, что совершает смертный грех, пропуская мессу, и совершит еще один, не покаявшись в этом.
Чувствует он себя превосходно.
Грех! Грех!
Род выкуривает еще одну восхитительную на вкус сигарету, тщательно приводит в порядок тайник, прикрывает его камнем, поднимается в горку, минует редкую рощицу диких яблонь и оказывается на улице. Он вразвалочку обходит квартал, идет на бензоколонку проверить время, видит, что на часах без пяти десять. Идеально. Прячась за машиной, он надевает галстук, туго затягивая узел, расправляет и пристегивает чулки, проверяет волосы, чтобы на голове был естественный беспорядок. Все нормально.
Он входит в квартиру и чувствует запах жаркого из бараньей ноги. Бабуля выходит из кухни и внимательно разглядывает Рода с ног до головы, пока он идет по длинному коридору. Она преграждает ему путь в столовую, ее лицо гневно темнеет, наливается кровью, она смотрит ему в лицо, затем на ноги. Сокрушенно покачивая головой, она спрашивает, почему ботинки, его выходные ботинки, стоившие целого состояния в «Томе Макэне», все в глине и, господи помилуй, заляпаны грязью и травой. Она спрашивает, почему. Спрашивает, почему. Спрашивает, откуда.
Спрашивает, почему. Ей хотелось бы знать, что случилось с Беспорочной Девой Марией, что такое, интересуется она, с полами в церкви, мессу теперь что, в конюшне служат, как албанцы? Она его спрашивает.
Голова Рода вполне мирно затопляется белой пустотой, что внезапно полна боли, проникающей через левое ухо, где звенит и шумит от мощного удара деревянной картофельной толкушкой.
Может, шел дождь, говорит он. Ночью? Сестра Маргарет-Мэри, говорит он, сказала, что ей нравится его галстук. Развернуты все его убогие знамена.
Шестнадцать
Мать и миссис О’Нил берут Рода и Нэнси с собой на пляж на Кони-Айленде. Они устраиваются на одеялах перед кафе «Сковилль» — туда ходят многие живущие по соседству американцы, а евреев там нет. Пусть забирают остальной Кони-Айленд, он когда-то был такой прекрасный, а теперь они его совсем загадили. В детстве, говорит мать, Кони-Айленд был райским местом, где и королю не стыдно жить. Миссис О’Нил грустно кивает и рассказывает историю про евреев, которые ели христианских младенцев сырыми под променадом на пляже возле Брайтона. Еврейские газеты тогда это дело замяли.